Раздел I

[ 9]

Раздел I

ОТ ПЕРЕСТРОЙКИ К КАТАСТРОФЕ

НАЧАЛО ПЕРЕМЕН

Тяжело размышлять о судьбах России, связанных с осмыслением нашего недавнего прошлого. Словно проснувшись после тяжелого сна, многие сегодня вслед за автором модной в годы перестройки книги спрашивают себя: "Что это было?" Словно и не жили мы вместе со страной все эти годы. Словно не было радостей и горестей, труда и свершений, любви и счастья. Между тем все это было и ярко вспоминается, когда выключаешь телевизор и "Радио России", и спадает пелена лжи, тумана и злобной глупости. Было, так как Россия началась не с нас и на нас не закончится.

Тем не менее вопрос "Что это было?" вполне уместен. Надо, наконец, отделить зерна от плевел, разобраться в реальных жизненных процессах и хитросплетениях политических интриг, сознательном обмане и поразительных массовых заблуждениях и иллюзиях, благодаря которым так решительно изменилась наша жизнь за последние 10-15 лет.

Должен сказать, что поиску ответа на этот вопрос посвящено немало серьезных исследований как ученых, так и политиков{1}. Все они в меру своих идейно-политических и профессиональных воззрений и целей, с разной степенью объективности и полноты анализируемых явлений попытались представить картину произошедшего со страной за последнее десятилетие. В мою задачу не входит анализ многочисленных точек зрения. В конце концов, право каждого автора - высказать то, что ему представляется наиболее значимым и ценным. Я уже писал, что сфера моих научных интересов - политэкономия и реальная экономика. Поэтому ограничусь именно тем, что мне близко, чем занимаюсь всю свою сознательную жизнь.

Вместе с тем нельзя не отметить и другой аспект. Кто бы ни пытался ответить на поставленный выше вопрос, он, так или иначе, за точку отсчета в своих рассуждениях

{1} См., напр.: Собчак А. Хождение во власть. Рассказ о рождении парламента. М., 1991; Илюхин В. Вожди и оборотни. М., 1993; Говорухин С. Великая криминальная революция. М., 1993; Шахназаров Г. Цена свободы. Реформация Горбачева глазами его помощника. М., 1993; Абдулатипов Р. Власть и совесть. М., 1994; Яковлев А. Горькая чаша. М., 1994; Зиновьев А. Коммунизм как реальность. М., 1994; Рыжков Н. Десять лет великих потрясений. М., 1995; Зюганов Г. Россия - Родина моя. Идеология государственного патриотизма. М., 1996; Его же. Держава. М., 1994; Его же. Россия и современный мир. М., 1996; Селезнев Г. Вся власть - закону! (Законодательство и традиции указного права в России.) М., 1997; Рыбкин И. Россия обретет согласие. М., 1997; Фалин В. Без скидок на обстоятельства. М., 1999; Третьяков В. Русская политика и политики в норме и патологии: Взгляд на события российской жизни 1990-2000. М., 2001, и др.

[ 10]

принимает события середины 80-х гг. Фактически такой подход к оценке российских реалий стал едва ли не традиционным. Что было до середины 80-х - застой, кризис, а то и кромешный мрак, развал? Что после - перестройка, обновление, приближение к мировой цивилизации?

Начало начал. Период, называвшийся еще совсем недавно реальным социализмом, для некоторых россиян ассоциируется, к сожалению, с таким состоянием общества, в котором замирает всякое движение, где не встретить разнообразия красок и событий, где царит только террор, страх и унылое однообразие.

Не могу принять эту точку зрения. Напрасно многие политологи, хотя и изучали труды классиков марксизма, в угоду "демократической" конъюнктуре отбросили их теорию общественного развития. Как известно, в предисловии "К критике политической экономии" К. Маркс подчеркивал, что общественный прогресс не есть цепь случайных явлений, а представляет собой закономерный процесс, обусловленный развитием способов производства. И социализм тому не исключение{1}.

Годы социалистического строительства в СССР были временем многоцветным, полным контрастов, порой парадоксальных. Говоря о нем, нельзя не видеть, что упорный труд миллионов, позволивший создать заново целые отрасли промышленности, сочетался с сокращением темпов экономического развития, вплоть до стагнации ряда их важнейших компонентов.

Рост социальной защищенности и благосостояния граждан сопровождался расцветом "остаточного" подхода к социальной сфере, неуклонным нарастанием дефицита. В руках высших руководителей в центре и на местах была сосредоточена огромная власть, но они то и дело оказывались не способными провести в жизнь собственные решения по коренным вопросам жизни общества. Девальвация идеологических и нравственных ценностей, вседозволенность и беззаконие тысяч людей - и в то же время преданное, не за страх, а за совесть служение Отчизне миллионов людей.

Перечень подобных, казалось бы несовместимых, крайностей можно продолжать и далее. Он свидетельствует, что период, теперь рисуемый многими как отступление от столбовой дороги мировой цивилизации, на деле имел свой сложный и острый сюжет, был исполнен внутреннего драматизма, насыщен борьбой противоположностей. Сегодня важно не просто констатировать те или иные его черты, но подвести итоги пережитого, осмыслить уроки, столь нужные для выбора правильного пути в будущее. Уроки прошлого, так или иначе, анализируются. Не могу не согласиться с В. Третьяковым в том, что важнейшим уроком части советского исторического периода - сталинского - является "умение ставить стратегические цели для страны и соответственно для своей политики"{2}, высокая просвещенность и эрудиция высшего руководителя страны, исключающая непонимание важнейших проблем социально-экономического развития.

После Сталина в определении и осуществлении стратегических интересов страны ошибок допускалось неопределенно много ("кукурузизация" сельского хозяйства в регионах критического земледелия, просчеты в инвестиционно-инновационной политике, стремление охватить централизованным планированием то, что централизованно планировать лишено смысла, во внешней политике - безвозмездная помощь странам с сомнительными режимами, военное вмешательство во внутренние

{1} См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 13. С. 6-7.

{2} Третьяков В. Уроки Сталина // Российская газета. 2003. 5 марта.

[ 11]

дела Афганистана и т. п.). В. Третьяков сформулировал и другие уроки, которые относятся не только к сталинскому периоду, - необходимость государственной идеологии, высокая просвещенность и эрудиция высшего руководства страны, а также то, что "бремя реформ должно равномерно распределяться на все слои общества". Ко всему советскому периоду относится и такой урок - "бюрократия может быть инициатором и мотором реформ (модернизации), но никогда - их базой, их органической средой. Этим для реформ может стать только народ, только все общество"{1}.

Увы, история учит тому, что на ее уроках никто не учится. Приходят новые поколения, игнорирующие и свою, и всемирную историю, пытающиеся писать ее заново. За такое историческое невежество потом приходится платить непомерно высокую цену. Уроки истории являются надежной основой для прогнозов грядущего. Выявив наличие критических фаз в социальном развитии, их повторение в различных странах и регионах, мы не можем исключить их появления в будущем и обязаны предусмотреть особые антикризисные меры в политике, экономике, культуре, чтобы предотвратить различного рода "нештатные" ситуации в жизни общества.

Кризисы, как и их причины, бывают разными. Одни вызваны внутренними обстоятельствами, другие - мировой конъюнктурой, международной обстановкой. При всей взаимосвязанности экономики и политики достаточно очевидны различия между политическими и экономическими кризисами. Первые вызваны столкновением политических интересов различных социальных групп и кланов. Проявляются они через действия конкретных лиц, стоящих у власти, либо через возросшую активность народных масс (или политических, общественных и религиозных организаций, выражающих их интересы), не удовлетворенных политикой верхов. Вторые могут назревать незаметно, исподволь, выражаясь в спадах производства, финансовых осложнениях, снижении производительности труда и падении уровня жизни населения, вызванных, как правило, игнорированием действия объективных экономических законов.

Когда кризисные явления одновременно охватывают разные сферы общественной жизни, сочетаются с неблагоприятными внешними условиями, может возникнуть кризис общества в целом, чреватый формационными сдвигами, революционной ситуацией или, напротив, контрреволюцией. Движение в сторону такого обширного кризиса крайне опасно для общества, поскольку на повестку дня встает вопрос о его будущем, о самом его существовании в исторической перспективе. Думается, констатация в документах КПСС предкризисного состояния советского общества в середине 80-х гг. означала осознание реальной угрозы именно такого кризиса, ставшего результатом накопления противоречий во многих сферах общественной жизни.

Историкам и политэкономам еще предстоит подробно раскрыть процесс прорастания метастазов тотального кризиса. Не претендуя на исчерпывающий анализ, хочу показать, как видится этот процесс мне.

К 1985 г. советская экономика исчерпала возможности экстенсивного развития и встала перед необходимостью перейти на интенсивный его путь. Общество столкнулось с новыми, неизвестными ранее проблемами: значительно снизилось качество социально-экономического роста, обострились диспропорции в производстве,

{1}Третьяков В. Уроки Сталина // Российская газета. 2003. 5 марта.

[ 12]

более выпукло давали о себе знать антиобщественные явления. Это признают все аналитики независимо от политических различий.

Напомню, что еще в сентябре 1965 г. в промышленности была начата реформа, ставившая своей задачей повысить стимулирующую роль плановых показателей и несколько расширить хозяйственную самостоятельность предприятий. Основным плановым и оценочным показателем работы предприятия становился объем не валовой (то есть произведенной), а реализованной продукции, что должно было повышать заинтересованность предприятий в изготовлении пользующихся спросом товаров. В хозрасчетном стимулировании существенное значение придавалось прибыли - реализованному благодаря продаже товаров чистому доходу предприятия.

Задуманная с целью некоторой децентрализации хозяйственной жизни, реформа началась как раз с восстановления союзных и союзно-республиканских министерств и государственных комитетов министерского уровня, бывших фактическими хозяевами в своей отрасли. Конечная нерезультативность и постепенный отказ от хозяйственной реформы 1965 г. были обусловлены, на мой взгляд, непоследовательностью и незавершенностью осуществляемых перемен, а также тем, что реформа объективно затрагивала интересы многих влиятельных в обществе социальных групп.

Последующие попытки структурных перестроек в экономике также оказались недейственными. Это и бессистемное создание с начала 70-х гг. порой громоздких, трудно управляемых производственных и научно-производственных объединений (ПО и НПО), территориально-производственных комплексов (ТПК), и попытка введения в 1979 г. множества нормативных производственных и финансовых показателей с целью централизованного регулирования всего производства, что привело лишь к бюрократической неразберихе.

Между тем мировой опыт выявил, что средние и малые производства, технологически хорошо оснащенные предприятия с гибкой и маневренной структурой, а также сфера индивидуальной трудовой деятельности и надомного труда, частные подсобные хозяйства, мелкий бизнес, непосредственно ориентированные на рынок, во многих случаях могут быстрее и полнее учитывать изменения спроса потребителей, оперативнее удовлетворять их нужды, лучше использовать свободные трудовые ресурсы.

Сельское хозяйство в 1965-1985 гг. продолжало отставать, хотя его положение в советской экономике изменилось: из пренебрегаемой сферы, служившей для перекачки ресурсов в промышленность, оно превратилось в преимущественную, получавшую огромные финансовые ресурсы и разнообразные льготы. В марте 1965 г., одновременно с реформой в промышленности, была предпринята попытка активизировать сельское хозяйство. С колхозов в очередной раз были списаны долги государству, установлен твердый план закупок сельхозпродукции на пять лет, повышены закупочные цены и установлена 50 %-ная надбавка к ним за сверхпланово продаваемую продукцию. Но это не дало заметного роста общественного производства сельскохозяйственной продукции.

Были отменены введенные в последние годы хрущевского правления мелочные ограничения на личное подсобное хозяйство колхозников. Увеличен размер приусадебного участка. Разрешено держать неограниченное количество скота и свободно торговать на рынке. Частный сектор стал давать до 25-30 % плодоовощной продукции, мяса, молока, шерсти, потребляемых населением страны.

[ 13]

Ставшее приоритетным сельское хозяйство получало 20-27 % от ежегодных капитальных вложений бюджета в экономику. Большая часть этих денег уходила на оплату закупаемой у государства по непомерно завышенным ценам техники и удобрений, на реализацию амбициозных общесоюзных программ: подъема Нечерноземья (1974 г.), мелиорации и химизации почв (1979 г.), подъема кормовой базы животноводства (начало 80-х гг.). Общая сумма государственных вложений в сельское хозяйство за 25 лет (1960-1985 гг.) составила около 670 млрд руб.{1}

Суммарной продукции общественного сельского хозяйства за этот период было получено, согласно некоторым подсчетам, на 280 млрд руб., то есть продукции получали на 50 копеек на каждый вложенный рубль. В общественном секторе наблюдались огромные потери при уборке, транспортировке и хранении: по зерновым до 15 % от выращенного урожая, по плодоовощной продукции до 25 %.

План по зерновым составлял в эти годы приблизительно 250 млн т. Но все равно ежегодно приходилось закупать в Канаде, США, Австралии до 40 млн т. СССР превратился в крупнейшего импортера зерна.

Сельское хозяйство явно пробуксовывало. Ассортимент продовольственной продукции в магазинах был скудным. Это побудило правительство принять в мае 1982 г. Продовольственную программу, в которой главным средством подъема эффективности сельского хозяйства считалось приближение первичной переработки сырья к месту его производства и создание для этой цели агропромышленных объединений разного уровня.

Сельское хозяйство и обслуживавшие его отрасли промышленности, транспорт, торговля должны были стать единым объектом планирования и управления для достижения конечной цели - улучшения продовольственного снабжения населения.

На практике это вылилось в создание дополнительных бюрократических структур. Было сформировано более 3 тыс. районных агропромышленных объединений (РАПО). В 1985 г. создан Агропромышленный комитет СССР, объединивший пять общесоюзных сельскохозяйственных министерств и два государственных комитета. Увеличения продуктов питания это не дало.

Советская экономика, не использовавшая возможности интенсификации за счет ускоренной реализации достижений научно-технической революции, структурной перестройки, внедрения новейшей техники и технологии, изменения организации труда и включения реальных трудовых стимулов, неуклонно двигалась к кризису.

Неповоротливая махина излишне зацентрализованной командно-управляемой экономики перемалывала миллиардные капиталовложения, не всегда давая должную отдачу. Внутренние резервы экстенсивного развития приблизились к исчерпанию, как и источники валютных поступлений из-за рубежа. На этой основе определились тенденции к замедлению роста основных показателей развития народного хозяйства, а в ряде его отраслей - к стагнации, отставанию в области научно-технического и технологического прогресса от передовых в этом отношении капиталистических стран, падению эффективности использования имевшихся материальных и трудовых ресурсов, к инфляции и лавинообразному нарастанию отложенного спроса и т. д. и т. п.

Своеобразное депрессивное состояние народного хозяйства СССР можно характеризовать темпами прироста важнейших показателей (см. таблицу 1).

{1} См.: Народное хозяйство СССР в 1985 г.: Статистический ежегодник. М., 1986. С. 83.

[ 14]

Как видно из приведенных данных, за 20-летний период имело место ухудшение практически всех важнейших экономических показателей. Правда, следует подчеркнуть, что это было лишь снижение темпов роста, в известной степени закономерное, поскольку по мере роста объема производства "вес" одного процента прироста становится более значительным, в связи с чем каждый процентный пункт прироста дается труднее. Но падения экономики не было, и стагнацией, топтанием на месте назвать это еще нельзя. Это было лишь отражением настоятельной необходимости структурной реорганизации производства, рассчитанной на интенсивное развитие новых отраслей и подотраслей. Промедление в этом деле неизбежно вынуждало экономику "перемалывать" ресурсы во имя поставок устаревшей, не пользующейся спросом продукции и предвещало будущий кризис.

В то же время в этот период, с 1965 до начала 80-х гг., были достигнуты значительные успехи в повышении материального уровня жизни советских людей. Росла заработная плата основных категорий трудящихся (прежде всего низкооплачиваемых). В 1965 г. она составляла в среднем у рабочих и служащих около 100 руб., а в 1985 г. - 190 руб. Стали получать ежемесячную денежную оплату труда колхозники (в счет будущих поставок государству). Росли пенсии и стипендии. Существовала развитая система бесплатных социальных услуг (здравоохранение, образование, детские, спортивные, творческие и другие учреждения), ощутимые льготы устанавливались для пенсионеров, инвалидов, участников Великой Отечественной войны. А это, между прочим, были десятки миллионов людей. Продолжалось жилищное строительство (государственное и кооперативное). Минимальный продовольственный ассортимент был доступен каждому человеку.

В социальной сфере в этот период также стали накапливаться противоречия, становясь тормозом развития экономики. Хотя всюду провозглашался лозунг "Все для блага человека!",

{1} См.: Народное хозяйство СССР за 70 лет: Юбилейный статистический сборник. М., 1987. С. 51; Народное хозяйство СССР в 1990 г.: Статистический ежегодник. М., 1991.

[ 15]

на деле в стране господствовали технократические подходы и остаточный принцип выделения средств и ресурсов в социальную сферу. Поскольку же сами "остатки" при экстенсивных методах хозяйствования сокращались подобно шагреневой коже, то строительство жилья, культурно-бытовых объектов, развитие сферы обслуживания все более отставало от нужд населения, вызывая его обоснованное недовольство.

Нарастала трудовая апатия. Многочисленные трудовые почины и разные формы социалистического соревнования при отсутствии стимулов превращались в кратковременные кампании и показуху к очередному юбилею. Уравниловка и "выводиловка" в оплате труда побуждали (или вынуждали) людей искать дополнительные заработки или доходы. Отсюда - всевозможные "левые" приработки, хищения на производстве и т. п. Мало кто жил "на одну зарплату". Но не только в этом дело. Практическое игнорирование необходимости дифференциации заработной платы с учетом существенных различий уровня квалификации кадров привело к предельному ослаблению стимулов высокоэффективного труда. Произошла деформация самого феномена социальной справедливости, которая все более становилась не движущей силой экономического и социального роста, а его тормозом.

Недовольство людей вызывали очереди в магазинах и отсутствие разнообразного ассортимента продовольственных и промышленных товаров (дефицит), низкое качество отечественных товаров побуждало к погоне за импортными, что порождало спекуляцию. Росли не обеспеченные товарами и услугами денежные сбережения населения в сберкассах, что рассматривалось властями как показатель роста жизненного уровня советских людей. Вызывала нарекания работа транспорта, низкая эффективность бесплатного медицинского обслуживания, качество услуг. Молодые и образованные работники были недовольны своим медленным социальным и профессиональным продвижением.

В социально-классовой структуре общества на фоне сближения ряда объективных параметров, характеризующих рабочих, крестьян и интеллигенцию, нарастали дифференциация более дробных общественных групп и рассогласование их интересов. Местные, ведомственные, групповые интересы, амбиции отдельных руководителей на деле могли легко возобладать над общенародными, государственными, стратегическими (хотя неизменно маскировались под последние). Все более заметной становилась вертикальная дифференциация, выражавшаяся в несовпадении интересов управляющих и управляемых. Все это расшатывало единство общества, особенно необходимое в предкризисной ситуации и на стадии выхода из кризиса.

В области распределительных отношений приметами надвигающегося кризиса стали два противоречивых процесса. Первый - это спонтанное усиление уравнительных тенденций. Спонтанным его правомерно считать потому, что уравнительность не навязывалась "сверху". Более того, она постоянно порицалась, с ней велась (хотя больше на словах) борьба.

Явно выраженный характер приобрело преодоление различий в уровне оплаты труда. И это происходило в условиях пропаганды необходимости перехода к интенсивному развитию, которое немыслимо без новой техники и технологии и по определению требует максимальной активизации стимулов творческого и эффективного труда, в том числе и в области создания новой техники, разработки и внедрения конкурентоспособных технологий. Создавалось впечатление, что игнорировалась традиция,

[ 16]

сложившаяся еще при Сталине, достаточно высоко поднявшем престиж инженера и ученого, - фактически ликвидировали систему дифференциации оплаты труда в зависимости от уровня образования, опыта и результатов труда. Соотношение средней заработной платы инженерно-технических работников и рабочих, достигнутое при Сталине и выражавшееся пропорцией 2,1:1 в 1940 г., к моменту появления планов построения коммунизма в течение 20 лет составило уже 1,5:1, а к моменту декларации построения развитого социализма - 1,1:1. В строительстве подобное соотношение изменилось от 2,4:1 до 0,98:1.

Все это было при понимании необходимости обеспечения оптимального соотношения принципа уравнительности в политике реальных доходов населения (через механизмы общественных фондов потребления) и принципа материальной заинтересованности (через дифференциацию заработной платы). Однако принцип социальной справедливости в оплате труда так до конца и не был восстановлен.

Преобладание экстенсивного типа развития в сочетании с относительным дефицитом рабочей силы побуждало ведомства и предприятия для привлечения кадров любыми средствами "вытягивать" средний уровень зарплаты на приемлемую высоту. Одним из источников необходимых для этого средств служило "срезание" самых высоких ставок оплаты труда. Премии превращались из способа поощрения трудовых результатов в простые доплаты. Широко использовались "выводиловка" и приписки, что находило критическую оценку в литературе и искусстве. Стимулирующая роль оплаты труда, а также реальное завоевание социалистического строя - социальные гарантии зачастую использовались как гарантии оплаченного безделья и безответственности.

Второй, противоположный процесс - это перераспределение, шедшее по каналам теневой экономики и приводившее к усилению материальной дифференциации, формированию у слоя людей подпольных богатств, источником которых были нетрудовые доходы. Жизненные стандарты таких людей были весьма высоки, рождали у трудящихся и обоснованное возмущение, и сомнения в справедливости существующих отношений, и разочарование в ценности честного труда, в его способности обеспечить высокий уровень благосостояния.

Нетрудно заметить: питательной средой теневой экономики была дефицитность всего народного хозяйства, порожденная изъянами планирования, стремлением "зацентрализовать" связь производства и потребления там, где производство в принципе не должно отрываться от спроса. Дефицит создает неограниченные возможности для злоупотреблений, превращает торговлю и снабжение в криминогенную зону. Он же является и источником силы командно-административной системы, обладающей монополией на все материальные ресурсы. Проникновение преступности в эшелоны власти (или связь представителя власти с преступным миром) выглядит в условиях дефицита вполне закономерным.

В политической сфере приметами ухудшения обстановки стали: бюрократизация управленческого аппарата, дееспособность которого затухала на глазах, тонула в пучине бесконечных увязок и согласований, требовавшихся для принятия любого решения; недемократические способы подбора и расстановки кадров (протекционизм), препятствующие выдвижению на ответственные посты наиболее способных и достойных людей; многочисленные нарушения законности и срастание представителей власти и теневой экономики.

В неблагоприятном направлении развивалась международная ситуация. Поистине к разрушительным последствиям - в экономическом, политическом и моральном плане -

[ 17]

привело решение о вводе войск в Афганистан, перечеркнувшее многие достижения предыдущих лет в области разрядки и налаживания дружеских отношений между странами и народами.

У многих специалистов особую тревогу вызвали последствия, связанные с введением войск в Афганистан. С осуждением этой акции выступил А. Д. Сахаров. Сугубо отрицательное отношение к ней выразили эксперты Института экономики мировой социалистической системы АН СССР во главе с О. Т. Богомоловым. В их записке, переданной руководству страны в январе 1980 г., говорилось, что в результате этой акции заблокирована разрядка и подорваны политические предпосылки для ограничения вооружений, консолидировался антисоветский фронт, ухудшились условия решения многочисленных внутренних проблем.

Не внедрялись в полной мере в практику хозяйствования ленинские идеи о необходимости и возможности широкого использования при социализме организационно-экономических структур капиталистического обобществления{1}. Речь идет о том, что на существующем уровне развития мирохозяйственных связей можно было бы интенсифицировать кооперационные связи с развитыми капиталистическими странами не только в области торговли, но и в сфере создания совместных предприятий и фирм на взаимовыгодной основе в промышленности и строительстве. Это соответствовало бы тенденциям интернационализации производительных сил.

Противоречия, существовавшие между народами внутри СССР, не относили к числу политических проблем. Дискуссии вокруг национальных сюжетов редко заходили далее вопроса о том, какая тенденция в развитии советских наций, национальностей и народностей является преобладающей: расцвет или сближение? Однако на деле едва ли не каждый из народов, населяющих нашу страну, едва ли не каждая из ее союзных республик и автономий считала себя обиженной или обделенной. И тут далеко не последнюю роль играла нерешенность экономических и социальных вопросов, а также бюрократически-усредненный подход к регионам, когда под предлогом защиты общегосударственных интересов ограничивалась самостоятельность республик, недооценивались потребности национального развития с учетом исторически сложившихся традиций. Недовольство такого рода, как правило, тогда не прорывалось наружу, но оно накапливалось.

Значительно осложнилась обстановка и в духовной жизни общества. Шок, вызванный "разоблачением культа личности Сталина", и последующие попытки обратного движения расшатали доверие к верхам, их обещаниям, к официальным источникам информации. Разрушение "железного занавеса" облегчило контакты с Западом, что стало одним из катализаторов не только роста материальных потребностей, но и новых настроений и оценок. Распространенными явлениями стали идейный и политический нигилизм, двоемыслие (термин Дж. Оруэлла), социальная индифферентность. Между тем политика в области идеологии велась прежними методами, будто в общественном сознании ничего не изменилось. В результате расширялся разрыв между "официальными" общественными науками, пропагандой, литературой, искусством, с одной стороны, и жизнью, мыслями, настроениями большинства людей - с другой.

В самой идеологической работе возобладали элементы ритуальности. Утвердились обязательные фразы, носившие, по сути, обрядовый характер и, как хорошо было известно их авторам и аудитории,

{1} См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 283-314.

[ 18]

никак не связанные с действительностью и не требующие никаких действий.

Названные и не названные здесь явления и процессы, свойственные советскому обществу 70 - начала 80-х гг., развивались комплексно, подталкивая друг друга, обусловливая углубление противоречий, накопление проблем и трудностей. Страну медленно, но неотвратимо охватывал обширный системный кризис{1}.

Положение усугублялось тем, что у кормила власти надолго оказались люди, по своему интеллекту и компетенции не соответствующие тем задачам, которые выдвигала перед ними жизнь. Руководство страны оказалось не способно переломить нежелательное действие обстоятельств. Более того, в немалой степени оно его и усугубило. Медлительность и нерешительность, дошедшие в последние годы жизни Л. Брежнева до полной недееспособности, неудачная кадровая политика и попустительство, открывшие дорогу коррупции, фальши и лицемерию, зияющая пропасть между словами и делами - все это на совести прежних руководителей. При любых обстоятельствах преступление остается преступлением, а недомыслие - недомыслием, и они должны получить надлежащую оценку. Но совершенно недостаточно только порицать тех, кто стоял у руля, не замечать за результатами их действий сложного переплетения объективных причин.

Застой не был и не мог быть делом рук одного или нескольких лиц. Он стал результатом комплекса причин, формировавшихся длительное время. Потому преодоление его последствий не могло быть делом легким и одномоментным.

Мало сказать о неудачности термина "застой". Следовало бы разобраться в причинах значительного отставания России от ряда развитых стран. В разное время этот разрыв сокращался или увеличивался, несмотря на колоссальный прогресс в доперестроечный период. Если причины отставания усматривать в частных ошибках и просчетах, то будет непонятна консервация отставания, поскольку ошибки были у всех народов, даже в самых развитых странах.

Заслуживает внимания постановка вопроса о философии исторического развития России. Интересна в этом отношении работа О. Карпухина и Э. Макаревича{2}. Они делают акцент на том, что со времен Петра I у нас прижилась концепция догоняющего развития, которая присутствовала и в работах В. И. Ленина. Социализм в России он также рассматривал с позиции более интенсивного социально-экономического прогресса, в том числе и с точки зрения достижения уровня более развитых стран. Во времена сталинских пятилеток страна тоже "догоняла" с целью "перегнать". Нашими станкостроителями даже были созданы высокопроизводительные станки с названием "ДИП" (догоним и перегоним).

В литературе уже сравнительно давно спорят о концепции "догоняющего развития", положенной в основу идеологии "усилий огромной державы, направленной на то, чтобы уподобить ее продвинутым во всех отношениях странам Запада"{3}. Авторы доказывают необходимость учитывать всю совокупность наших особенностей, включая евразийский полиэтнизм, особенности исторического и религиозного развития и т. д. Тогда, возможно, мы быстрее осознаем, что подражание конкурентам объективно ведет к застою в смысле отставания от всех конкурентов. Ведь они тем временем не дремлют.

{1} См.: На пороге кризиса: нарастание застойных явлений в партии и обществе. М., 1990; Механизм торможения. М., 1988, и др.

{2} См.: Карпухин О., Макаревич Э. Влияние на человека. М. - Барнаул, 2000.

{3} Там же. С. 91-92.

[ 19]

Так, чрезмерная ориентация на внешние факторы, особенно в научно-техническом прогрессе, закупке некомплектного оборудования и заводов, осуществлявшихся в середине 70-80-х гг., порой приводили не только к отрицательным экономическим последствиям, но и порождали пассивность творческой мысли и иждивенчество. В политико-экономическом плане подобный подход - стремление повторить своего конкурента, как бы скопировать его, - свидетельствует, что формы разрешения сложившихся противоречий неадекватны своему назначению и постепенно стали устаревать, тормозить научно-технический прогресс.

Философия "догоняющего развития", хотя и отражала объективную реальность существенного отставания нашей страны и необходимость его преодоления, при известных условиях все же тормозила прогресс, поскольку не ориентировала на поэтапное решение задач с учетом новых тенденций в общемировом развитии. Это не могло не породить застойные явления, ибо концентрация сил и средств на достижении одних неверно определенных стратегических целей усиливала отставание по другим позициям. Но все же это было развитие, хотя и замедленное по причине упущенных возможностей.

И если быть объективным, то, забегая несколько вперед, надо признать, что "реформаторы" буквально "подставили" Россию под удары конкурентов: уж слишком подобострастно они подражали заокеанским учителям, слишком неосмотрительно внедряли ценности неолиберализма, "рыночной экономики".

Что касается периода "застоя", то сам этот термин, применяемый для характеристики 70 - первой половины 80-х гг., не в полной мере раскрывает главное содержание происходивших событий. Застойные явления обозначили лишь внешние очертания тех масштабных процессов, которые можно охарактеризовать как кризис развития.

Попытки привлечь внимание к надвигающемуся кризису неоднократно делались учеными. В апреле 1983 г. Т. Заславская выступила с докладом "Проблемы совершенствования социалистических производственных отношений и задачи экономической социологии", впоследствии получившим известность под названием "Новосибирский меморандум". Там было показано, что для преодоления нараставших негативных тенденций обязательны перемены в производственных отношениях, что всерьез говорить о построении в ближайшем будущем бесклассового общества нет решительно никаких оснований.

О перестройке. Апрель 1985 г. стал естественной реакцией здоровых сил в руководстве КПСС и государства на нараставшую угрозу тотального кризиса. Предотвратить его и была призвана перестройка. Субъективной предпосылкой перестройки явился приход в середине 80-х гг. к руководству страной, как тогда казалось, динамичных политиков (М. Горбачева, Е. Лигачева, Э. Шеварднадзе, Н. Рыжкова, А. Яковлева), выступавших за обновление государства и общества.

Политологи выделяют в перестройке разное количество этапов. По моему мнению, наиболее близки к истине те из них, кто отмечает два периода: 1) 1985-1988 гг. и 2) 1989-1991 гг.{1}

В апреле 1985 г. на Пленуме ЦК КПСС был провозглашен курс на реформирование советского общества, прежде всего для ускорения социально-экономического развития. Четыре фактора, по мнению руководства, диктовали необходимость ускорения: во-первых, нерешенные острые социальные задачи (продовольственная,

{1} См.: История России с древности до наших дней. М., 1995. С. 390.

[ 20]

жилищная, здравоохранения, производства товаров народного потребления, экологическая); во-вторых, угроза слома военно-стратегического паритета с США; в-третьих, обеспечение полной экономической независимости страны от западных поставок; в-четвертых, прекращение падения темпов развития, сползания экономики к кризису, создание эффективной экономической политики.

Как понималось ускорение? Весьма традиционно для нашего общества - в виде повышения темпов экономического роста. Под понятие "ускорение" попробовали было подвести и "активную социальную политику", направленную на стимулирование благосостояния народа. Жизнь, однако, показала, что пути реализации этих целей выбраны неправильно. В 1987 г. провалившуюся концепцию ускорения сменили на концепцию перестройки. При этом ускорение оставалось целью, а перестройка рассматривалась средством его достижения. Как следствие этой двуединой задачи в 1987- 1988 гг. был сделан акцент на экономической реформе.

О ней в полный голос заговорили уже летом 1987 г. в ходе обсуждения Закона о государственном предприятии (объединении). Закон, который постепенно вводился в жизнь с января 1988 г., предоставлял значительные права как предприятиям, так и трудовым коллективам. Он был призван обеспечить переход предприятий на новые принципы хозяйствования: хозрасчет и самофинансирование. Хотя новые ли? Ведь реформа 1965 г. ставила те же задачи. По этому закону предприятие получило свободу планирования своей деятельности, основываясь на предлагаемых, а не навязываемых соответствующим министерством контрольных цифрах, на контрактах, заключаемых со своими поставщиками и потребителями, на заказах (предпочтительно государственных), на долгосрочных экономических нормативах и определенном уровне централизованных инвестиций. Предприятия получили также право устанавливать прямые "горизонтальные" связи с другими предприятиями, вместо того чтобы прибегать к посредничеству Госплана СССР и союзных республик, право внешнеэкономических связей, в том числе право создания совместных предприятий.

В действительности же бюрократия центральных министерств сразу стала обходить положения этого закона, так как не хотела сдавать свои позиции и отказываться от прежних прерогатив. В связи с тем что государство оставалось главным заказчиком в промышленности, оно почти полностью покрывало госзаказом производственные мощности предприятий, оставляя за ними весьма ограниченные возможности коммерческой деятельности. Государство помимо приоритета в определении номенклатуры выпускаемой продукции устанавливало цены и ставки налогообложения.

В СССР товарно-денежные отношения не переставали быть реальностью никогда. Однако в той мере, в какой СССР был втянут в гонку вооружений, от товарно-денежных отношений оставались лишь деньги и цены, постоянно отрывающиеся от стоимостной основы, хотя справедливости ради надо подчеркнуть, что в условиях нынешнего "рынка" они от своей основы оторваны еще более значительно. В условиях милитаризации экономики прежний отрыв цены от стоимостной основы имел оправдание. Жесточайший централизм и милитаризм, как справедливо отмечает В. Фалин, "при любой системе... был и остается внерыночной категорией"{1}. Это суждение очень значимо не только для оценок возможных границ использования

{1} Фалин В. Без скидок на обстоятельства. С. 422.

[ 21]

классических рыночных регуляторов в плановой экономике, но и для оценки нынешней ситуации в США, у которых отечественные "реформаторы" учились и ничему не научились. Военно-промышленный комплекс США продолжает получать бюджетные подпорки; и если все дипломатические установки по отношению к России содержат условия, диктующие внимательное отношение к институтам рынка и "свободе" цен, то в отношении производства конкурентоспособных товаров, не говоря уже о военной технике и оружии, этого нет.

Установление экономических нормативов, образование фондов оплаты труда, фондов экономического стимулирования не только оставались произвольными, но часто наносили ущерб наиболее рентабельным предприятиям.

Еще одним узким местом оказались поставки. Из-за отсутствия оптовой торговли предприятия так и не смогли выбирать себе поставщиков, а последние в случае нарушения договоров не несли за это ощутимой ответственности. Таким образом, сфера рынка оказалась ограниченной договорами между предприятиями, заключаемыми после выполнения госзаказов, в то время как сфера централизованного контроля, напротив, расширилась благодаря определению "госприемкой" качества производимой продукции в момент ее сдачи.

Наиболее сложной проблемой, обусловливавшей переход к подлинной самостоятельности предприятий и рыночной экономике, оказалась проблема ценообразования. В этой области назревшие и необходимые для реализации рыночных реформ меры заставили себя ждать фактически до 1992 г.

Второе направление экономической реформы состояло в расширении сферы частной инициативы. 19 ноября 1986 г. и 26 мая 1988 г. были приняты Законы о кооперации и об индивидуальной трудовой деятельности. Была легализована частная деятельность более чем в 30 видах производства и услуг. Желавшие открыть свое дело должны были зарегистрироваться, а их доходы подлежали обложению налогом, достигавшим 65 %. К весне 1991 г. в бурно развивавшемся кооперативном секторе были заняты уже более 7 млн человек (5 % активного населения). Кроме того, около 1 млн человек получили патенты или регистрационные разрешения на занятие индивидуальной трудовой деятельностью.

Несмотря на заявления руководства страны о поддержке частной инициативы, она сталкивалась в годы перестройки с серьезными трудностями: производственными, обусловленными всеобщим дефицитом ресурсов, бюрократическими, связанными с произволом чиновников, наконец, идеологическими. В обществе было распространено неприятие такого рода деятельности.

В 1989 г. в социально-экономические преобразования втянулся и аграрный сектор экономики. Решили отказаться от сверхцентрализованного управления агропромышленным комплексом, распустить созданный в 1985 г. Госагропром СССР, а также свернуть борьбу с личным подсобным хозяйством, развернутую в 1986- 1987 гг. Эта борьба велась под знаменем борьбы с нетрудовыми доходами и сильно подрывала производительность сельского хозяйства.

Был взят курс на децентрализацию управления агропромышленным комплексом и перестройку экономических отношений на селе. Признавалось равенство пяти форм хозяйствования: совхозы, колхозы, агрокомбинаты, кооперативы арендаторов (внутрихозяйственная аренда) и, наконец, крестьянские хозяйства. Курс к многоукладной экономике в аграрном секторе был закреплен весной 1989 г. в решениях правительства и Верховного Совета СССР.

[ 22]

На втором этапе перестройки (с конца 1989 г.) реформирование экономической системы приняло широкие масштабы, включая перестройку отношений собственности во всех отраслях народного хозяйства (кроме оборонной и тяжелой промышленности). Была провозглашена новая (в отличие от ускорения) цель экономической реформы - переход к рыночной экономике. Поскольку государство, отказываясь от пятилетних всеохватных планов, не могло свернуть свою роль в экономической жизни, была выбрана модель "регулируемого рынка". Она предполагала сочетание плана и рынка и была закреплена в Постановлении Верховного Совета СССР "О концепции перехода к регулируемой рыночной экономике в СССР" (июнь 1990 г.). Начать переход было намечено с 1991 г., по окончании XII пятилетки. Это была программа "арендизации" экономики, главным разработчиком которой стал академик Л. Абалкин.

В том же году критики избранного курса (академик С. Шаталин и др.) разработали свою программу рыночных реформ. В ее создании большую роль сыграл Г. Явлинский. Она получила название "500 дней"{1}.

Однако "календарь реформ" отдавал авантюризмом, совершенно был оторван от интересов субъектов экономических отношений, что и вызвало критику этой программы в директорском корпусе. Один художник остроумно изобразил идею программы "500 дней" в виде поясного ремня, где дырки обозначали первые сто дней, вторые сто дней и так далее. Последняя отметка устанавливала стандарт потребления продовольствия для россиян. Это была программа поэтапной приватизации экономики. Поскольку она предусматривала не просто сокращение, а лишение союзного правительства экономической власти, то как альтернативная программа была отклонена.

Большинство из нас, недовольное в тот период медленным ходом перемен, не могло даже представить, какие мощные подводные течения уже действуют, подмывая фундамент нашего общего дома. Большинство, но не все. Вот как характеризовались эти "течения" в научном докладе Совета по проблемам общественного развития при Московском экспериментальном творческом центре, созданном по решению Совета Министров СССР в феврале 1989 г.{2} Начиная с середины 70-х гг. в трудах немецких, итальянских и французских политологов начинает исследоваться стратегия и тактика так называемой революции справа, выдвигаемой на повестку дня теоретиками "новых правых". По сути речь шла о новых технологиях манипулирования общественным сознанием с поэтапной сменой лозунгов и политических лидеров таким образом, чтобы в конечном счете иметь возможность установить неофашистскую диктатуру.

В докладе отмечалось, что процессы в различных регионах СССР развивались именно в рамках подобных технологий. Цель тех, кто работал в этом направлении, сводилась к тому, чтобы спровоцировать народ на то, чтобы путем собственного волеизъявления посадить себе на шею новых властителей. Противостоять создателям таких технологий можно было, лишь вскрывая их логику мышления и подоплеку их действий, представляя процесс в комплексе, особенно те его компоненты, которые обыденному сознанию виделись лишь как отдельные, никак не связанные друг с другом.

{1} Переход к рынку. Концепция и Программа. М., 1990.

{2} См.: Кургинян С. Е., Аутеншлюс Б. Р., Гончаров П. С., Громыко Ю. В., Сунднев Н. Ю., Садовничий В. С. Постперестройка: концептуальная модель развития нашего общества. М., 1990. С. 47- 51.

[ 23]

Сегодня очевидно, что в подобных технологиях были заложены элементы будущей схемы продвижения к власти криминальной буржуазии с использованием "массы" в качестве силы, прокладывающей ей путь. Вне зависимости от того, шла ли речь о национальном, социальном или каком-либо другом компоненте массового сознания, манипуляция строилась по одному общему плану, содержавшему шесть основных этапов, закономерно следующих друг за другом, и таким образом указывавшему на их встроенность в единую цепь.

Первый этап. Предъявление властям морально-этических претензий. Критика возглавляется лицами, известными народу, имеющими общественный авторитет и выступающими под лозунгами осуждения вялых властителей. Здесь имеет смысл говорить о морализаторской фазе разогрева народной массы. По положению в обществе критикующие принадлежат к фрондирующей элите. Их цель - смена конкретных руководителей. Этап заканчивается решением этой задачи.

Второй этап. В массовое сознание вбрасывается новый блок требований, выходящих за пределы компетенции нового руководства. Придя на волне народного возмущения, новая власть обещает то, что на деле не в состоянии выполнить. Исходя из этого, формулируется новый, качественно иной блок критики. Образ "злого властителя" заменяется образом "злой силы". В качестве оной может выступать аппарат, тип экономики, централизм или любой другой принцип построения существующего типа власти.

Формируется альтернативная "злой силе" добрая, светлая идея (чаще всего утопичная). Из фазы морализаторства процесс переводится в стадию идеологизации.

В качестве "доброй силы" могут выступать демократия, регионализм, рынок или любой другой "расковывающий принцип". Носителями идеологии становятся лидеры новой волны, чаще всего из слоев, не имевших ранее доступа к власти. Выдвигаются требования о передаче власти (пока частично) представителям новой идеологии, поначалу вносящим лишь некие коррективы в предшествующую идеологическую концепцию. Создаются альтернативные структуры, как бы помогающие основным. Идет спонсирование этих структур, а значит, неизбежное вклинивание в них нужных людей из числа работников "криминального ведомства", до поры выступающих в прислуживающей роли.

Критика, обнажающая несостоятельность существующего принципа управления и лиц как носителей этого принципа, накаляется. Они перестают контролировать ситуацию и вынуждены идти на уступки. Возникает система двоевластия, неустойчивая как любая компромиссная система.

Третий этап. Режим частично теряет управление. Положение ухудшается. Недовольство масс усиливается. Новые лидеры объясняют кризисность ситуации наличием "двух властей" и требуют предоставить им всю полноту власти. Из стадии внесения корректив новая идеология переходит в стадию отчетливой альтернативности идеологии предшествующего периода (социалистический рынок трансформируется в регулируемый рынок, конфедерация сменяется суверенитетом, социализм "с человеческим лицом" превращается в общество, создающее предпосылки для вхождения в "цивилизацию", и т. д.). Прежняя власть сходит со сцены. Фаза идеологическая переходит в фазу парламентарно-политическую. Лидеры новой волны оказываются лицом к лицу с проблемой осуществления так называемых непопулярных мер. Положение народа в очередной раз ухудшается.

Четвертый этап. Принятие непопулярных мер входит в противоречие с принципом народовластия. Недовольство масс нарастает. Страх потери популярности

[ 24]

толкает новых лидеров на путь формирования "образа врага". Недовольство направляется в русло борьбы с врагами (национально-государственными, классово-экономическими, идейно-политическими). Борьба предполагает насилие, перед которым парламентские лидеры пасуют. Для жесткой системы насилия выдвигаются новые лидеры из числа лиц, сильнее всего пострадавших в предшествующий период, а также "сильных личностей" криминального и субкриминального типов. Борьба морально возвышает эту криминальность и придает ей романтический оттенок. Из парламентской фазы процесс переходит в фазу народных восстаний, "войн за освобождение", революций и т. п.

Пятый этап. Неизбежная вследствие этого разруха и вызванное ею разочарование, отчаяние, прострация населения.

Шестой этап. Установление твердой власти неофашистской хунты, выступающей под лозунгом наведения порядка, и эта власть приветствуется населением.

Таков был в общих чертах план "большой игры", где шло согласованное использование разнообразных политических, идеологических, экономических, государственно-правовых стереотипов, имевших целью приход известных групп людей к власти. Это и только это являлось конечной целью, казалось бы, алогичной и противоречиво сложной, а на деле простой и безукоризненно логичной "игры в демократию".

О демократии вообще и в России в частности. Поскольку разрушение СССР, а затем и России шло под лозунгом торжества демократии, нелишне будет сказать подробнее о том, что такое демократия.

Термин "демократия" в переводе с греческого означает "народовластие", "власть народа"{1}. При демократии народ признается источником государственной власти, которая по идее должна выражать волю большинства. При демократии господствуют отношения между людьми, основанные на принципах равенства и свободы. История знает разные формы демократии - непосредственную и опосредствованную, или представительную.

При непосредственной демократии основные решения принимаются непосредственно всеми членами данного сообщества (этноса, племени, народа, гражданами данного государства, членами конкретного коллектива, проживающего на определенной территории или работающего на каком-либо предприятии). По мере развития и усложнения социальной структуры общества, возникновения разных социальных групп, слоев и классов формы непосредственной демократии отступают на задний план (они принимают характер плебисцита или референдума), а формы представительной демократии становятся господствующими. Представительные органы (советы, парламенты, рады, думы, конвенты, национальные собрания, сенаты, палаты представителей и т. д.) основаны на принципах выборности, равенства всех перед законом (независимо от расовой или национальной принадлежности, пола, вероисповедания, образования, оседлости, социального происхождения, имущественного положения и прошлой деятельности).

Однако эти признаки "чистой демократии" в реальном историческом процессе неизбежно деформируются, поскольку политическая демократия - одна из форм классового господства. Истории известны три формы классового господства, пользовавшиеся демократическими институтами и принципами, - античная демократия, буржуазная демократия и социалистическая демократия.

{1} "Правление большинства населения в интересах большинства и с помощью большинства" // Новая философская энциклопедия. Т. I. М., 2000. С. 619.

[ 25]

В Древней Греции и Риме власть принадлежала отнюдь не всему народу, населявшему города-государства (античные полисы), а только свободнорожденным, которые делились на богатых и бедных - аристократов (патрициев) и плебеев. Позже возник промежуточный класс (так называемых всадников, а также купцов). Массы рабов (которые могли превосходить по численности свободнорожденных) были исключены из участия в демократических процедурах, поскольку рабы не считались народом. Не участвовали в демократических институтах и иногородние (в Древней Греции их называли "метеками"). Это могли быть и аристократы, и купцы, рожденные в других городах-государствах. Так, например, богатый Аристотель (родившийся в городе Стагиры, отсюда и его нарицательное имя Стагирит) жил двадцать лет в Афинах (сначала учился, а потом преподавал в Академии Платона), а позже основал там же свою философскую школу (Ликей), в которой преподавал одиннадцать лет, был метеком и потому не имел права участвовать в выборах, заседать в судах и т. п. А нищий Сократ как уроженец Афин всеми демократическими правами обладал. Были лишены права избирать и быть избранными также люди, рожденные в браке свободных с рабами, а также бывшие рабы - вольноотпущенники (даже если они родились в данном городе-государстве).

В первые столетия существования буржуазных государств практиковалась дискриминация женщин, иноверцев (принадлежавших к негосударственной религии), которые не имели избирательных прав. Долгое время ограничивались права людей, не обладавших определенным имуществом, не проживших в данной местности определенного времени (так называемый ценз оседлости).

Надо сказать, что даже в развитых демократических государствах Европы и США буржуазная демократия носит во многом формальный, ограниченный и лицемерный характер. Видимость "самодержавия народа" поддерживается системой демократических институтов и процедур (всеобщее избирательное право, парламент, наделенный правом контролировать правительство, система органов местного самоуправления, неприкосновенность личности и жилища, свобода слова и печати, шествий, митингов и собраний, суд присяжных и т. д.). Однако все эти демократические формы легко извращаются в угоду интересам господствующих классов или религиозных групп (подкуп, подтасовка результатов голосования, "промывание мозгов" избирателям, зомбируемых в пользу определенных кандидатов, и т. д.). А когда традиционные формы демократии и методы их "трансформации" не действуют, то все они отбрасываются и заменяются открытой террористической диктатурой того же господствующего класса (так было в франкистской Испании, в салазаровской Португалии, в муссолиниевской Италии, в гитлеровской Германии, во многих латиноамериканских государствах). Даже в хваленой американской демократии используются методы открытого террора, когда нужно помешать победе на выборах неугодного кандидата в президенты или устранить победившего кандидата (достаточно привести примеры убийства нескольких президентов США, начиная с Линкольна и кончая братьями Джоном и Робертом Кеннеди).

Социалистическая демократия включала в себя не только политические институты, но и условия материальной и культурной жизни народа, поскольку устраняла эксплуатацию одним классом других, распространяя принцип равенства и на сферу экономических отношений, и на области образования, науки, культуры, здравоохранения, спорта и т. д. (их всеобщая доступность обеспечивалась за счет так называемых

[ 26]

общественных фондов потребления). К сожалению, разложение и деградация социально-экономических, политических и нравственных отношений в странах так называемого реального социализма (в первую очередь в СССР) привели к тому, что и социалистическая демократия к концу 80-х гг. стала все более становиться ограниченной, формальной и лицемерной.

В период горбачевской "перестройки", "плюрализма" и "гласности" социалистическая демократия стала превращаться в антисоциалистическую, то есть в буржуазную демократию. Этот процесс резко ускорился после развала Советского Союза, когда к власти пришла компрадорская буржуазия (из перерожденцев, принадлежавших к бывшей партийно-хозяйственной, комсомольской, советской, военной и кагэбэшной номенклатуры) во главе с президентом Б. Н. Ельциным.

Извращения социалистической демократии стали всемерно раздуваться, а достижения замалчиваться, периоды открытой диктатуры пролетариата и его партии (РСДРП(б), ВКП(б) в 20 - 30-е гг., во время Второй мировой войны и начавшейся вслед за ней "холодной войны", когда были ограничены демократические свободы для некоторых социальных групп или для всего общества, стали представляться в СМИ как типичные состояния "советского тоталитаризма". В противовес этому "тоталитарному мифу" стал создаваться "демократический миф" об абсолютной свободе на Западе (в Европе и США), об абсолютной демократии в странах "цивилизованного мира" (разумеется, СССР и новая Россия из этого "цивилизованного мира" автоматически исключались). Как грибы после дождя вдруг появились группы "демократов", которые монополизировали и приватизировали "демократию" и противопоставили ее "коммунистическому тоталитаризму" (лживо отождествляя последний с фашистским тоталитаризмом гитлеровского типа).

Если первоначально эти новоявленные "демократы" требовали такой демократии (то есть власти большинства народа), которая бы уважала мнение меньшинства, то довольно скоро это "демократическое меньшинство", придя к власти, отбросило свои лицемерные заботы о демократии и стало открыто игнорировать волю большинства, выраженную, например, на референдуме 31 марта 1990 г. (о сохранении СССР). Эти "демократы" первой волны - Г. Бурбулис, С. Шахрай, Е. Гайдар, Г. Старовойтова, Г. Попов, А. Собчак, Ю. Афанасьев, С. Юшенков и др. - поддержали Беловежские соглашения о ликвидации СССР, подписанные в декабре 1991 г. Ельциным, Шушкевичем и Кравчуком. "Демократы" морально оправдали расстрел из танковых орудий, автоматов и пулеметов депутатского корпуса, собравшегося на Десятый (чрезвычайный) съезд, и нескольких тысяч защитников Конституции РФ 4 октября 1993 г. (даже германские нацисты не пошли на то, чтобы расстрелять свой рейхстаг, в котором они не имели большинства, а ограничились лишь ночным поджогом здания Рейхстага).

Во время выборов массовыми явлениями стали подкупы избирателей и кандидатов в депутаты, обманы при подсчете бюллетеней и фальсификация итогов голосования, массовые вбросы подложных бюллетеней, подставные кандидаты-двойники, односторонняя пропаганда (когда неугодным депутатам "демократические СМИ", особенно электронные, не предоставляли возможности выступить), регулярное использование "компромата" (зачастую высосанного из пальца). Все это настолько дискредитировало в глазах большинства избирателей новую "антисоветскую демократию", что ее в народе стали называть "дерьмократией", а само слово "демократ" стало чуть ли не ругательным. Как следствие всего этого -

[ 27]

резко упала популярность выборов и участие в них. Невольно вынужденные признать это, "демократы" приняли законы, по которым выборы можно считать легитимными, если в них участвует хотя бы 25 % избирателей. И лишь для референдумов сохранили 50 %-ную норму участия в голосовании. Таким образом, воля "большинства" свелась в пределе к 12,5 % голосов (в первом туре) и простому большинству (даже при явке в 5-10 %). Так "власть народа" довольно быстро превратилась в официально признанную (юридически санкционированную) власть "меньшинства над народом".

Неотъемлемым атрибутом демократии является не только право участия в выборах, но и право отзыва депутатов всех уровней. Однако соответствующих законов на этот счет не было (а если они и были приняты одно время - в 1990-1993 гг., то на практике не применялись).

Подлинная демократия предполагает равенство не только политическое, но и социально-экономическое. То есть люди во власти (исполнительной, законодательной или судебной) не должны иметь никаких экономических привилегий по сравнению с людьми, избравшими их. Однако уже в советское время номенклатура создала для себя систему привилегий. Криминальной бюрократии удалось тайно накопить значительные материальные ценности и финансовые ресурсы, которые затем она, предав Советский Союз и социализм, положила в основу своего экономического могущества, позволившего ей грабить общенародную и государственную собственность в небывалых прежде размерах. В свое время "демократы" во главе с Б. Ельциным завоевали себе популярность в народе громкими и гневными осуждениями привилегий партийной и советской номенклатуры. Но, придя к власти, они не только сохранили, но и в десятки и сотни раз увеличили объем привилегий для теперь уже новой "демократической номенклатуры".

Постепенно "демократы" стали снимать свои "демократические маски" и откровенно признаваться, что они являются либералами (не случайно, что такие "демократы", как Гайдар, Чубайс, Юшенков, Похмелкин, создали новую партию - "Либеральная Россия"). Однако для либерала главным является не "власть народа", а ничем не ограниченная свобода личности, и прежде всего свобода частнопредпринимательской деятельности в условиях "свободного рынка", в который государство не должно вмешиваться. Таков закономерный финал эволюции российских демократов в эпигонов западного либерализма.

Результаты такого "либерализма" теперь для всех очевидны: развал экономики России, падение производства в промышленности и сельском хозяйстве, деградация науки и культуры, потеря боеспособности армии и военно-морского флота, физический и моральный износ оборудования, демографическая катастрофа - вымирание населения России, небывалый прежде рост наркомании, алкоголизма, токсикомании и преступности, эпидемий прежде преодоленных болезней (туберкулез, сифилис, гепатит, холера), распространение СПИДа в геометрической прогрессии, массовая беспризорность детей и подростков, миллионы беженцев и вынужденных переселенцев. Это перечисление - лишь малая часть социальной патологии, которой Россия обязана господству либералов-лжедемократов.

Наши "демократы-либералы", действуя под руководством и в угоду МВФ и транснациональным корпорациям, взяли за основу своей экономической политики теорию американского экономиста, главы Чикагской школы экономистов М. Фридмена (теорию так называемого монетаризма, которая требует полного отказа государства от участия в регулировании экономики и предоставления частному бизнесу

[ 28]

полной свободы). Эта теория преподносится у нас как образец экономической свободы. Однако реальная суть у нее совсем иная. Вот как ее определяет другой американский экономист Л. Ларуш: Милтон Фридмен "...исповедует совершенно фашистские экономические взгляды. До какого-то момента экономисты типа Фридмена мирятся с существованием политических свобод в обществе, но когда эти свободы вступают в противоречие с их экономическими догмами, Фридмен и ему подобные выступают за отмену политических свобод. Экономическую политику по рецептам Фридмена нельзя долго проводить без диктатуры"{1}.

Социально-политическим и экономическим итогом деятельности "демократов-либералов" стало возникновение в России под видом демократии типичной системы паразитической и насквозь преступной плутократии - своеобразного симбиоза из олигархических групп, коррумпированного чиновничества и организованных преступных группировок (в просторечии - мафии). Ныне эта плутократия под прикрытием разговоров о создании "режима управляемой демократии" готовит переход к открытой диктатуре фашистского типа. Вот почему с середины 1990-х гг. в "демократических СМИ" стали рекламировать режим чилийского диктатора Пиночета и искать кандидата на эту роль (одно время на роль "российского Пиночета" котировался генерал Александр Лебедь).

Впрочем, нет ничего нового под луной. Еще Аристотель в своей "Политике" показал, как режим демократии при известных условиях вырождается либо в олигархию (власть богатого меньшинства), либо в охлократию (власть черни), либо в тиранию (власть военного диктатора). Если плутократия приведет страну к диктатуре фашистского типа (под лицемерным предлогом борьбы с "русским фашизмом"), то это даст морально-политические основания США и НАТО (даже без санкции ООН) вооруженным путем (с применением всех видов оружия массового поражения) уничтожить основные промышленные центры России и установить свой безраздельный контроль над нашими территориями, богатыми природными ресурсами, без которых "западный золотой миллиард" не сможет долго благоденствовать. Вот почему последние десять лет активно раздувается миф о "русском фашизме". Впрочем, русофобия "либералов-демократов" требует особого разговора.

* * *

Сегодня ясно, что вопрос не в том, хорош ли коммунизм или плох капитализм, а в том, к каким результатам ведет либерализация там, где нет гражданского общества. Разрушение традиционного общества отнюдь не означает построения общества гражданского. "На обломках красного самовластья" можно выстроить только зону криминального капитализма, базирующегося на господстве "черной экономики", "твердого антикоммунизма" и жесткого этнократизма. Последствием такого переустройства общества явилось бы действительное превращение одной шестой части суши земного шара в "империю зла", "континент преступности", "язву на теле всего человечества". Ни жителям страны, ни человечеству не станет при этом легче от того, что такое преобразование будет вдохновляться благородными, ультрадемократическими порывами и благородным негодованием широких масс по поводу подлинных источников их социальных бедствий и страданий{2}.

{1} Блеск и нищета новой Римской империи (интервью Л. Ларуша - Т. Шишовой) // Завтра. 2001. № 27. С. 5.

{2} См.: Кургинян С. Е. и др. Постперестройка: концептуальная модель развития нашего общества. С. 51.

[ 29]

Суммируя "начало перемен", можно отметить два непреложных следствия. Первое: перемены были необходимы. Они диктовались объективным ходом экономического и политического развития нашей державы - Советского Союза. Потребность в их осознании явилась доминирующей в обществе. Но начало этих перемен оказалось явно запоздалым, плохо подготовленным и не продуманным "верхами" общества. Поэтому "низы" оказались совершенно дезориентированы. При общем стремлении к переменам не было ясности их целей и путей достижения.

Второе следствие: закономерный провал перестройки. Начало оказалось "фальстартом", приведшим к непредсказуемым результатам. По крайней мере, если судить по программным заявлениям главных прорабов перестройки и по тому, чем эти заявления обернулись на практике.

Невольно напрашиваются исторические аналогии. В России масса примеров начала перемен, но я что-то не припомню случаев их удачного продолжения, а тем более счастливого завершения. Давшиеся такой большой кровью реформы Петра I едва не захлебнулись в череде дворцовых переворотов его незадачливых последователей или, точнее, последовательниц. Либеральные реформы Александра II оборвались с убийством их инициатора. Столыпинская аграрная реформа, породившая в обществе столько ожиданий, споткнулась о Первую мировую войну, а затем гражданскую... Ленинская новая экономическая политика оказалась бессильной перед так называемым "кулацким фактором". Реорганизации Хрущева и реформами-то назвать язык не поворачивается. Одна лишь сталинская перестройка 30-х гг. дала требуемый результат. Но оправданная в условиях подготовки ко Второй мировой войне "мобилизационная экономика" становилась все более неэффективной в мирное время.

Обобщая все сказанное выше, можно сформулировать вывод: главная причина той сложной ситуации, в которой оказались социалистические страны на рубеже 80-90-х гг., заключалась в том, что своевременно не была дана политическая оценка изменению экономических условий, не осознана необходимость кардинальных перемен, перевода экономики на интенсивные методы развития, не была выработана четкая линия на преодоление растущих противоречий. Научные положения о том, что и в теории и в практике необходимо точно учитывать все противоречия и механизмы торможения, которые имеют место и при социализме, просто игнорировались.

Что же получилось? То, что всегда было характерно для России: почва для реформ вызревает "снизу", но без сильной - не обязательно насильственной - воли "сверху" реформы не идут. Специфика Советского Союза с его огромной территорией, географическим и климатическим разнообразием, многонациональностью и многоконфессиональностью, а также другими уникальными особенностями требовала приоритета государственного начала или единства "низов" и "верхов" в любом сколько-нибудь значимом деле. Увы, такого единства уже не было.

Во-первых, парализованные в течение полутора лет парткомы, чему способствовала отмена статьи 6 Конституции СССР о КПСС как ядре политической системы государства, еще в большей степени, чем прежде, оказались оторванными от реальных процессов руководства различными сферами. Будучи неоднократно по всей вертикали организационно преобразованными, они превратились в бюрократизированные структуры, не способные оказывать сколько-нибудь существенное воздействие на экономические и организационно-технические процессы.

[ 30]

Во-вторых, единство было сильно подорвано "двойными стандартами" в "эшелонах власти". Это понятие для рядовых тружеников имело определенный смысл - вслед за Брежневым, Подгорным, Романовым, Алиевым, Шеварднадзе, Лигачевым, Горбачевым, Ельциным и другими в столицу направлялись многие переселенцы-номенклатурщики и их семьи как соискатели дополнительных благ и льгот на фоне хронической неустроенности коренных москвичей (в регионах подобные проблемы воспроизводились на других уровнях государственно-партийной системы). Можно назвать десятки, а то и сотни имен номенклатурных работников, переведенных в Москву из Днепропетровска, Ленинграда, Кишинева, Свердловска, Ставрополя, Баку, Тбилиси, Новосибирска и Томска вслед за их покровителями и "расставленных" в бастионах союзной власти. Ничего плохого нет во вливании "свежей крови" в систему управления и партийного руководства. Но "днепропетровизация" кадров при Брежневе приводила к провинциализации государственного и партийного руководства, к снижению уровня его компетентности, что неизбежно отрывало бюрократию от масс, превращало ее в эшелон преданных, но не результативных работников. Партийные лидеры превыше всего ценили личную преданность. По свидетельству В. Костикова, Б. Ельцин не был здесь исключением. Он ненавидел, например, компетентного Виктора Геращенко{1}, в том числе и за то, что тот не холуйствовал перед "всенародно избранным".

В-третьих, после изъятия 6-й статьи Конституции СССР бюрократизм как подчинение интересов дела интересам карьеры теперь уже стал выливаться в формы угодничества партийной верхушки перед государственной - как способ зондирования перспективы сотрудничества на государственной ниве.

В-четвертых, бюрократическая машина, обретшая способность самовоспроизводства, не переставала обслуживать интересы наиболее "пробивной" части номенклатуры и лидеров, выгодно отличавшихся от своих дряхлых предшественников, хотя было уже ясно, что государственный корабль сел на рифы.

В-пятых, лидер партии и государства оказался, как никто другой, конформистом, деклассированным перерожденцем, не способным стоять на страже интересов трудящихся. Его волновала не столько судьба социализма в СССР, сколько личные, корыстные интересы (в том числе и меркантильные). Он стремился заработать авторитет и популярность у лидеров США и Западной Европы любой ценой, даже ценой крушения социалистического содружества, а затем и самого СССР. Не сумев сделать ничего позитивного в экономике и социальной сфере, в реформировании Советской Федерации, М. Горбачев стремился получить место в истории пустой декларацией "нового мышления" и отчаянно верил в то, что Нобелевская премия мира бронирует за ним это место. Ослепленный мелким тщеславием, он не понял, что стяжал на Западе лавры... Герострата XX в. Не случайно Г. Киссинджер считал М. Горбачева человеком, не способным вооружить перестройку надежной концепцией. Именно поэтому "удержание Горбачева у власти превратилось в основную цель западных политиков"{2}. Поляки, вкусившие плоды "Солидарности" в лице лидера Леха Валенсы, у которого тоже не было четкой концепции, раньше других поняли, что время для демонтажа социализма самое подходящее. Еще в 1986 г. на стенах зданий в крупных городах Польши был начертан ироничный

{1} См.: Костиков В. России нужна бюрократическая революция // Независимая газета. 2001. 10 января. С. 8.

{2} Киссинджер Г. Дипломатия. М., 1997. С. 716.

[ 31]

лозунг: "Куй железо, пока Горбачев!" И в Венгрии перезахоронение Имре Надя как жертвы сталинизма летом 1989 г. идентифицировали с похоронами социализма. В результате встречи секретарей ЦК партий стран социалистического содружества по идеологии в Улан-Баторе было принято решение, в соответствии с которым куратором теоретической разработки вопросов собственности становилась ВСРП, которая после смерти Я. Кадара быстрее других стала на путь фронтальной ревизии марксизма. В ситуации разброда, шатаний, неопределенности, в суете многочисленных начинаний ЦК КПСС не смог мобилизовать энергию советского народа для преодоления деформаций общественных процессов. Вот почему ничего путного из начатых перемен не вышло. А получилось то, о чем организаторы и вдохновители перестройки поначалу даже не догадывались. А когда догадались, было уже поздно. Судороги ГКЧП стали лишь поводом к действительному государственному перевороту в августе - декабре 1991 г.