Чёрные

Списки

О драматических событиях, которые произошли в Москве осенью 1993 года, я буду рассказывать так, как они представлялись мне — тогда еще менее года находившемуся на посту заместителя министра — командующего внутренними войсками МВД России.

Их участниками были тысячи людей. Они описаны во множестве документальных повествований, в которых найдется решительно все: поминутные хроники с расшифровкой позывных в эфире, аналитические записки из высших эшелонов власти, краткие боевые донесения и даже пылкие стихи вооруженных автоматами романтиков. Появляются в печати и еще будут появляться воспоминания ожесточенных людей, которые до сегодняшнего дня так и не поняли, что в гражданских войнах, какими бы справедливыми они ни казались, никогда не было и не будет победителей.

Сегодня мне часто приходится видеть их, былых политических противников: стены Государственной Думы, где в одних и тех же лифтах вместе могут ездить люди, ранее с упоением боровшиеся друг с другом, кажется, смогли вместить в себя самых разнообразных охотников за властью. Возможно, они даже пожимают друг другу руки. Возможно — пишут друг другу поздравления с днем рождения. Как говорится, в политике вечных врагов не бывает. В ней часто действуют чрезвычайно гибкие, подвижные и ловкие люди, умеющие использовать в корыстных целях время, деньги и силы своих соотечественников.

Вот только, за что была пролита та кровь в октябре 93-го? Как правильно классифицировать тот вооруженный конфликт, который случился на московских улицах и унес более сотни человеческих жизней? Можно не сомневаться, что долго еще, в зависимости от политической конъюнктуры, одни и те же события, умело интерпретированные, будут представляться то “расстрелом парламента”, то “подавлением антиконституционного мятежа”. Но как бы ни назывались они потом — в моем сознании эти дни навсегда останутся символом беды. Беды, первопричинами которой были только политический кризис и неутоленные политические амбиции, а вовсе не народное возмущение или борьба взаимоисключающих мировоззрений. Именно поэтому на вопрос, а собственно, за кого — за кого?! — погибли в те дни военнослужащие, сотрудники милиции, случайные прохожие и даже те молодые люди, которые пытались создать собственные биографии в огне братоубийственной смуты — ответ напрашивается один: политики... Самые бессовестные, самые алчные из них. Те, кто захлестываемый властолюбием пальцем о палец не ударили, чтобы политический кризис окончился миром.

Опыт разрешения похожего политического кризиса в марте 1996 года указывает однозначно: достаточно проявить волю к мирному разрешению противоречий — и обязательно будут найдены способы, которые позволят путем переговоров, консультаций, взаимных уступок прийти к удовлетворяющему всех результату. Конечно, это сложнее, чем с помощью приказов посылать под огонь людей, но все это искупается уже тем, что нет вдовьих и сиротских слез. За горький XX век их с лихвой пролилось в нашем Отечестве.

***

Должность командующего внутренними войсками МВД России — это высокая должность, обязывающая управлять большим коллективом вооруженных людей. Для солдата ВВ его командующий — это высший эшелон власти, назначение которого обязательно осуществляется только по указу президента России. В иерархии Министерства внутренних дел командующий внутренними войсками — это “сильный”, но далеко не первый заместитель министра. Как раз из тех, кто “делает” политику министерства, но не страны в целом.

Не знаю, как сейчас, но мое назначение на должность командующего происходило без особой помпы. И без всяких визитов к президенту Б.Н. Ельцину: не та высота...

До того как президент приехал в нашу подмосковную отдельную мотострелковую дивизию особого назначения (ОМСДОН) (Сейчас — ОДОН — отдельная дивизия оперативного назначения. — Авт.), незадолго до этого именовавшуюся дивизией имени Ф.Э. Дзержинского, с Ельциным я виделся только на общих мероприятиях и никогда не беседовал с ним лично.

Конечно, будучи человеком, который командует в стране внутренними войсками — внушительной силой, способной охранять и ядерные объекты, и разоружать бандформирования на Северном Кавказе, — я не мог не видеть, как назревало противостояние между Верховным Советом и местными советами, с одной стороны, Кремлем и правительством России — с другой.

Я не мог знать всех деталей противостояния, но, как любой россиянин, понимал, что там, наверху, не все гладко. И как любой нормальный человек, искренне переживал, когда видел по телевизору эти многозначительные щелчки пальцами по горлу Хасбулатова или Александра Руцкого, моего однокашника по Академии Генерального штаба. Все это настораживало. Конечно, в верховной власти могли быть какие-то трения, но вряд ли кто мог рассчитывать, что Ельцин проигнорирует эти нарочитые и чрезвычайно обидные для любого человека знаки.

Но тем не менее жизнь шла своим чередом. Начиная с марта 1993 года, когда это противостояние заставило президента провести референдум, по всему чувствовалось, что конфликт переходит в стадию разрешения. Но, конечно же, никто и представить себе не мог, что будет он разрешаться столь радикальными методами.

На одном из совещаний министр внутренних дел Виктор Федорович Ерин сказал мне, что Ельцин высказал намерение посетить дивизию имени Дзержинского, но я не стал возводить этот рабочий визит в одно из лучших соединений внутренних войск в ранг знакового события. Разумеется, дивизия эта непростая: во всякое время считалась она элитной. Боевым резервом ЦК КПСС. Это не нами было придумано, а теми предшественниками, которые еще задолго до нашего рождения поняли простую истину: настоящий государственный переворот в России возможен только в столице.

Поэтому по традиции служили в дивизии физически крепкие солдаты, которых в советские годы обыватель мог увидеть только на парадах, либо на похоронах самых высоких партийных деятелей. К 1993 году в силу различных причин отбор в дивизию был уже не такой строгий. И солдаты были пощуплее, и задачи, выполняемые дивизией, уже никто не назвал придворными: Баку, Сумгаит, Ереван, Карабах, Южная Осетия, Чечня, осетино-ингшушский конфликт стали местом ее боевой работы. Хотя и оставалась она при этом главным оперативным резервом министра внутренних дел.

Однако ее расположение — в подмосковной Балашихе — делало дивизию чрезвычайно удобной для высоких визитов, проверок боеготовности и т.д. В контексте того времени и я простодушно считал, что поездка президента к нам — это удобный повод для Верховного Главнокомандующего посетить внутренние войска и познакомиться с их командованием. Кто служил в армии, поймет, что к таким посещениям готовятся загодя. И вовсе не для того, чтобы пустить пыль в глаза, но, как кажется мне, обычно высокие визиты или инспекции идут войскам только на пользу. Появляется время, чтобы “подтянуть” технику и людей, лишний раз навести образцовый порядок в городках. И этот вечный закон, одинаково действующий во всех армиях мира, требует от всех офицеров — от младших до высших — предельной собранности, аккуратности, профессионализма. Никому не хочется ударить в грязь лицом. Это как премьера для режиссера: в этот день надо сыграть на пределе сил.

Тянулись месяцы, минуло лето, а прибытие Верховного Главнокомандующего в дивизию все откладывалось. В начале сентября я напомнил об этом своему министру, подчеркнув, что мы готовы. Ерин сам справился в верхах, и ему было сказано: 16 сентября Ельцин обязательно приедет. Однако дня за два поступила информация, что президент простыл, чувствует себя неважно. То есть нам дали понять, что визит может быть отложен на неопределенное время.

Генеральский долг заключается в том, чтобы стойко переносить превратности судьбы, но тогда, не скрою, мне стало очень обидно. И людей, и технику готовили для показа Верховному Главнокомандующему. По-солдатски мне хотелось блеснуть, и найдется ли человек, способный осудить меня за это? Я Ерину сказал: “У нас отличные условия. Закрытая полигонная вышка. Там его не просквозит”. И точно — звонит Виктор Федорович: “Ельцин дал добро на 16-е...”

В этот сентябрьский день первым прибыл министр, и я доложил ему сценарий, по которому и развивались события. Президент внимательно выслушал мой доклад, а впоследствии, когда мы все, включая сопровождающих президента офицеров, поднялись в учебный класс — и мой типовой доклад старшему начальнику. К этому времени на коллегии внутренних войск уже была утверждена концепция развития ВВ, которая также подробно была изложена мною. И одобрена президентом.

Первое впечатление от прямого общения с Борисом Ельциным у меня осталось самое благоприятное. Слушал он внимательно, вникая в каждое слово. Высокий, энергичный, привыкший к власти, Ельцин отнюдь не производил впечатление человека, бросившего рычаги управления. Чувствовались в нем человеческая мощь, умение воспринимать в твоих словах самое главное.

Несколько раз Ельцин задавал мне уточняющие вопросы, среди которых был один, которому я не сразу придал должное значение: “А.С., а если потребуется применить войска в какой-то критической ситуации, вы способны — и дивизия, и другие соединения — выполнить приказ Верховного Главнокомандующего?” Я ответил: “Конечно! Ведь мы для этого и предназначены!”

Да и о чем я мог подумать, считая слова президента обычным контрольным вопросом старшего начальника, который лишний раз хочет убедиться в том, что войска и его командующий управляемы, а сам он всю эту силищу крепко держит в кулаке. Но после очередного моего доклада или пояснения Ельцин снова внимательно на меня посмотрел и спросил: “Вы приказ министра обороны в состоянии выполнить?” Понимая, что президент оговорился, назвав моего министра министром обороны, я снова ответил утвердительно, но с необходимым уточнением: “Да, приказ министра внутренних дел внутренние войска выполнить в состоянии!”

И лишь позже, при осмотре техники МВД, где среди прочих была и та, что стоит на вооружении противопожарной службы, взгляд Бориса Ельцина прочно зацепился за водометы. Тут он даже приостановился и, обращаясь к Ерину, сказал: “Вот что надо применять... Ты понял?”

За обедом я представил Ельцину командование дивизией и дал короткие характеристики офицерам, особенно подчеркнув деловые качества командира дивизии полковника Будникова, назначенного на эту должность всего лишь месяц назад, после окончания Академии Генштаба. Ельцин спросил меня: дескать, достоин ли этот полковник быть генералом и командовать такой дивизией? “Конечно, достоин, — ответил я, — потому что недостойного человека мы бы не назначили на должность комдива”. “Если так, — подытожил президент, — я готов завтра же отдельным указом присвоить ему звание генерал-майора”. И поручил мне и Ерину срочно готовить соответствующие документы. Тогда слова Ельцина мы расценили только как высокую оценку нашей работы и, не скрою, были довольны, считая, что перед Верховным в грязь лицом не ударили.

Впоследствии, анализируя события тех дней, которые предшествовали политическому кризису в России осенью 1993 года, я вспомнил все эти красноречивые детали президентского визита. Конечно, он готовился к жесткому противостоянию. Конечно, с его точки зрения приезд в ОМСДОН был своеобразным смотром тех сил, на которые он мог опереться и которые считал последним аргументом в борьбе с политическими противниками.

Можно только догадываться, какие мысли были в голове у президента. Быть может, по обычаю Отечества он надеялся в глубине чьих-нибудь глаз увидеть будущую измену? Или лишний раз почувствовать твердый, преданный взгляд людей, готовых поддержать его в схватке? Сегодня я тоже политик, но и сегодня мне трудно представить себя на месте человека, которому волей судьбы досталась ответственность за ежесекундную жизнь огромного государства. Это почти безбрежная власть, которую также ежесекундно приходится охранять от конкурентов и авантюристов.

Сегодня я, кажется, вполне понимаю логику Ельцина в те дни. Центробежные силы, развалившие СССР, еще продолжали действовать. Смена власти в центре обязательно спровоцировала бы и отпадение от Российской Федерации ряда территорий, и, возможно, возникновение трех-четырех очагов вооруженной борьбы в России. В то же время и оппоненты президента — как, впрочем, это показали ближайшие дни — вряд ли адекватно оценивали свои силы и возможности. Одно дело иметь правительственный телефон некоего Петра Петровича и право давать ему указания и совершенно другое — быть уверенным, что этот Петр Петрович, получив приказ, расшибется в лепешку, чтобы выполнить его полностью и в срок. Одно дело, когда грозишься поднять авиационные полки в воздух и совершенно другое — реально поднять в воздух хотя бы один истребитель.

Возможно, в азарте этой борьбы с Верховным Советом Ельцин и не вспомнил мудрые слова русского философа Ивана Ильина: умный политик знает, как остановить войну, а мудрый политик знает, как ее не допустить. И каким бы ни был ход мыслей президента тогда, сегодня я просто уверен: в канун трагических событий Ельцину не хватило именно мудрости. И не хватило ума — его оппонентам. Во время показательных стрельб, когда мы были на вышке, Ельцин поежился: было прохладно. И хотя его гражданский плащ мы сразу же заменили на офицерскую куртку, президент попросил подыскать ему какой-нибудь головной убор. Я тотчас снял со своей головы краповый берет спецназа внутренних войск и протянул Ельцину.

Никто не обратил внимания на вспышку фотокамеры одного из сопровождавших президента лиц, но в истории нашей страны Ельцин так и остался в этой ладной офицерской форме, словно подчеркивая тревоги тех непростых дней. В офицерской форме войск, которые во все времена оставались верны присяге, закону и никогда не искали призрачного счастья, участвуя в дворцовых переворотах.

20 сентября у министра Ерина состоялось совещание, очередное, какое случалось у нас каждый понедельник. Решались текущие вопросы, докладывалась оперативная информация из района вооруженного конфликта на границе Северной Осетии и Ингушетии и с границ уже тогда мятежной Чечни.

Но 21 сентября, часов в шесть вечера, Ерин собрал всех своих заместителей и всех членов коллегии министерства, находившихся в Москве. Он сообщил, что через час будет обнародован указ президента № 1400, в соответствии с которым Верховный Совет народных депутатов РСФСР будет распущен.

Перед МВД ставилась задача: не допустить массовых беспорядков в Москве и ограничить проход депутатов в здание Верховного Совета.

Основная ответственность возлагалась на московскую милицию. Внутренние войска должны были оказать ей содействие по обеспечению безопасности и охране общественного порядка.

Министр сказал, что, если кто-либо из нас по политическим или иным соображениям не готов этот указ исполнять, он готов отнестись к такой позиции с пониманием. Разумеется, такой человек будет освобожден от должности и уволен, но никаким иным преследованиям его не подвергнут.

Перед Ериным сидели генералы, прослужившие не один год. В том числе и те, кто по службе был тесно связан с Дунаевым и Баранниковым, до недавнего времени имевшими в МВД сильные позиции и уволенными на основании информации, что их жены во время туристической поездки в Швейцарию делали там покупки на крупные суммы.

И Баранников, и Дунаев — как гонимые, были востребованы Руцким и Хасбулатовым и рассчитывали в случае переворота на ведущие посты в правоохранительных органах РФ.

Конечно, в этой ситуации Ерин имел право на предельную ясность наших собственных позиций. Взять хотя бы меня. С Александром Руцким мы вместе учились в Академии Генштаба, мой младший сын был по-мальчишески дружен с сыном Александра. Как я уже упоминал, в ту пору мы жили в соседних подъездах.

У меня никаких обязательств перед Руцким не было.

Надо сказать, что, когда он вознесся на вершины власти, мы почти перестали общаться. А в дни, предшествующие противостоянию Верховного Совета с президентом, он даже не разу не позвонил.

Забывчивость Александра я понял так: он не хотел меня просить, потому что предугадывал мою реакцию.

Без всяких обиняков, по-офицерски, я бы сразу объяснил ему, что негоже участвовать в государственном перевороте, особенно если в него окажутся втянуты армия и внутренние войска. Надо понимать психологию солдата, который на своем БТРе заехал в незнакомый город. Ему все кажется опасным. Мало того, что многие из экипажей никогда даже на полигоне не стреляли. Прибавьте к этому испуг. Ему кричат: “Там снайпер!.. Там гранатометчик!..” А у него боекомплект — две с половиной тысячи патронов к пулемету. Он и высунуться наружу боится, и стреляет с перепугу во все стороны. Только башню крутит. И пока весь боекомплект у него не кончится, его не остановишь.

Руцкой просто не имел права не учитывать этого.

Как, впрочем, не мог он не знать о подлинных настроениях среди действующих генералов. Мало кто готов был принять его аргументы. Может, за рюмкой кто-то и подначивал: “Давай, Саша, знай наших!” Но в реальности не поднялся бы никто.

Поэтому и я повторил прием Ерина, когда проводил совещание у себя, в Главном управлении командующего ВВ МВД России. Вечером собрал своих заместителей и объявил, что если кто-нибудь из них не считает возможным выполнять поставленные задачи, может тотчас покинуть службу. Никто за это преследоваться не будет.

К счастью, ни один из заместителей не отказался. Наоборот, встал генерал Анатолий Романов и твердо сказал: “Мы в одной команде. Будем выполнять распоряжения командующего!” Я по достоинству оценил этот человеческий поступок.

Сразу после этого я вызвал командующего войсками Московского округа внутренних войск генерал-майора Аркадия Баскаева и командира дивизии имени Дзержинского генерал-майора Александра Будникова, сообщил о принятом решении и поставил задачу готовить расчет сил и средств для выполнения задач в интересах оказания помощи органам внутренних дел Москвы для обеспечения безопасности в городе. Дал распоряжение о переходе на казарменное положение. Некоторые офицеры по очереди съездили домой за тревожными чемоданами, а в целом командование внутренних войск, привыкшее к боевым командировкам на Северный Кавказ, без проблем перешло на круглосуточный режим работы, когда практически ежеминутно отслеживается информация, готовятся расчеты, составляются прогнозы и — самое главное — уже закручивается механизм подготовки войск к действиям в условиях массовых беспорядков.

По моим рабочим тетрадям легко восстановить этот расчет сил и средств. Позднее наши оппоненты обвиняли нас в том, что мы наводнили Москву спецназом, что наши бойцы были увешаны оружием с головы до ног. Нет, не было этого. Резиновые палки, щиты — вот вооружение военнослужащего ВВ в те дни. Перед разъяренной толпой с кольями и пустыми бутылками в руках он еще мог выстоять, но был абсолютно уязвим для огнестрельного оружия.

Как я уже говорил, мы стали отслеживать обстановку и получать информацию с мест. Попытки не пустить депутатов в здание Верховного Совета не увенчались успехом. Московская милиция опоздала и не успела блокировать подступы к зданию Верховного Совета. Поэтому уже с вечера, после опубликования указа, депутаты стали съезжаться: был назначен внеочередной Съезд Советов. В Белом доме, на Краснопресненской набережной стали собираться люди.

Не скрою, больше всего нас интересовала информация, связанная с силами и дислокацией людей, которые могли оказать активное, вооруженное сопротивление. Можно проследить, как час от часу менялось качество собранных данных: сначала на глазок округляли до сотен, чуть позже уже знали о движениях совсем небольших групп людей, которые представляли потенциальную угрозу для безопасности москвичей. Считали буквально по головам людей Баркашова, Рыбникова, Терехова, Макашова, Ачалова, Руцкого и т.п. Считали и пересчитывали оружейные стволы, которые могли оказаться на руках у непримиримых боевиков.

Чуть позже вышли на связь те работники департамента охраны Верховного Совета, которые раньше служили во внутренних войсках, а теперь детально информировали нас о движении боевого оружия, раздаваемого в Белом доме сторонникам Руцкого и Хасбулатова. Впоследствии там начал работу переодетый офицер внутренних войск, снабженный радиосвязью.

Насколько могли, отслеживали перемещения боевиков. Ведь под охраной ВВ в те дни находились 53 объекта в Москве, из которых наибольшего внимания для нас и мятежников заслуживали Останкинский телецентр, телестудия на Шаболовке, различные центры связи, объекты, где производились и хранились финансовые ценности, где были ядерные компоненты и ядовитые вещества. То есть мы принимали те меры, которые и должны в такой ситуации принимать войска правопорядка.

Точно также снималась информация по всей стране. Констатировалось: в принципе все спокойно. Самое большое количество сторонников Верховного Совета собралось в Челябинске: десять-пятнадцать человек. В 6.10, 22 сентября я лично связался с дежурным по УВД в городе Кемерово. Он мне докладывает: “Данные Соколова (заместителя Хасбулатова) о столкновениях не подтверждаются...” Точно такая же картина на Северном Кавказе, в Северо-Западном регионе, в Поволжье, на Урале, в Сибири.

В тот же день, 22-го, министр в зале коллегии в МВД провел совещание и четко высказал свою позицию: “Россияне восприняли решение президента правильно, страна живет обычной жизнью, а Белый дом самоизолировался. В сложившихся условиях органы и войска МВД являются защитниками закона и общественного порядка. Но в этой ситуации не все так просто: элементы агонии рождают судорожные попытки образовать двоевластие, и в связи с этим Верховным Советом принят ряд решений о назначении новых министров. Меня может отправить в отставку только всенародно избранный президент. Поэтому я без тени сомнения продолжаю выполнять свои обязанности и прошу вас о том же. От нас ждали, ждут и будут ждать провокаций, но ошибок 1 мая (1 мая 1993 года в результате пресечения противоправных действий на Гагаринской площади в Москве погиб сотрудник милиции. — Авт.) мы не должны повторить. Будем действовать решительно. Но работать на упреждение, а не умываться кровью...” (Выступление Ерина приводится здесь по конспективной записи. — Авт.).

Я думаю, нигде и никогда эта позиция Ерина не публиковалась. По-человечески она честна. Что касается истории, то это важный документ эпохи. Прежде всего потому, что свидетельствует о том, что МВД России не ставило перед собой целей, связанных с жестким силовым воздействием на оппозиционеров. Не знаю как у кого, но в наших планах боевые действия в городе Москве не значились. Не потому, что, как профессионалы, мы этого просто не допускали, а потому, что до последнего надеялись на здравый смысл влиятельных людей из Белого дома, чьи авторитетные слова могли остановить насилие.

Что касается параллельных структур, создаваемых Верховным Советом, мы знали, что Ачалов в 6.00, 22 сентября уже приезжал к Министерству обороны занимать якобы выделенное ему кресло министра. А в 6.01 того же дня с дежурным по Главному управлению командующего ВВ МВД России — моим дежурным — связывался Дунаев и сообщил, что он назначен “министром внутренних дел”. Поэтому я не удивился, когда 24 сентября в моем кабинете раздался звонок уже по прямому телефону. Это снова вышел на связь Дунаев. У нас с ним достоялся довольно любопытный разговор, который я, чтобы не забыть, подробно записал на листке бумаги.

Признаться, я и не думал, что для истории. Тогда для меня были важны крупицы нашего диалога, которые позволяли получить достоверную информацию о положении вещей на “той” стороне: их действия, их позицию, и даже их заблуждения и иллюзии. Анализ такой информации давал возможность предположить дальнейшие шаги противной стороны. Разговор привожу полностью:

ДУНАЕВ: Здравствуйте. Я звоню по поручению Руцкого.

КУЛИКОВ: Я сожалею, что Александр Владимирович влип в эту историю.

ДУНАЕВ: Клинтон нас поддержал.

КУЛИКОВ: Не знаю, с Клинтоном не разговаривал.

ДУНАЕВ: 87 субъектов Федерации нас поддержали.

КУЛИКОВ: Да, там многие понимают, что эпоха советов, возможно, завершается. Знают, а потому и поддерживают... Но я уверен, они прежде всего учитывают собственные интересы...

ДУНАЕВ: Моя задача — чтобы не пролилась кровь.

КУЛИКОВ: Вы уже спровоцировали кровь. Ачалов уже спровоцировал кровь! (Имеется в виду нападение на штаб ОВС СНГ на Ленинградском шоссе, в результате которого погибли сотрудник милиции и пожилая жительница Москвы. — Авт.).

ДУНАЕВ: Съезд назначил меня министром.

КУЛИКОВ: У меня есть министр, другого я не знаю.

ДУНАЕВ: Уральский округ нас поддержал...

КУЛИКОВ: Это ложь. Я через каждые два часа разговариваю с командующим.

ДУНАЕВ: Я на стороне закона.

КУЛИКОВ: Вы обречены. Оцените реальную обстановку. Хочу предупредить, что, если вы попытаетесь захватить МВД, спецназ будет вести огонь на поражение (Предупредил, так как имел информацию, о том, что Дунаев дал команду захватить здание МВД на улице Огарева. — Авт.).

ДУНАЕВ: Нет-нет, кровь не должна пролиться.

КУЛИКОВ: Ваши моральные качества тоже не внушают мне доверия (Это я дал понять, что его “швейцарские” дела у меня, ничего, кроме брезгливости, не вызывают. — Авт.).

ДУНАЕВ: Это неправда, Анатолий Сергеевич, — попытался оправдаться Дунаев (Он сразу же сообразил, о чем я веду речь. И понимал, как уязвим. Не было бы “швейцарских” вояжей, сомневаюсь, чтобы хитрый и предусмотрительный Дунаев поддержал сомнительные авантюры Руцкого и Хасбулатова. — Авт.).

КУЛИКОВ: Войска управляются мною. Ни одного шага без команды законного президента они не сделают. Не дай Бог, прозвучит хотя бы один выстрел...

ДУНАЕВ: Подумайте, Анатолий Сергеевич. Это же съезд...

КУЛИКОВ: Вы видели хоть одного солдата с автоматом? Зачем вы вооружились?

ДУНАЕВ: Я был против вооружения.

КУЛИКОВ: Вы уже приговорили нас к смерти. Я свой выбор сделал.

ДУНАЕВ: Никто не приговаривал...

КУЛИКОВ: Войска выполняют задачу по закону. До массовых беспорядков вмешиваться не собираются. Но с началом беспорядков будут их ликвидировать! Времени у меня нет. До свидания.

***

Вот такой очень нелицеприятный разговор состоялся у меня с этим генералом, вздумавшим ловить рыбу в мутной воде мятежа. А солдату в приемной сказал: “Если он будет звонить — пошли его на три буквы”. Что он потом и сделал. И когда увольнялся, у него старшина спросил: “Что из службы запомнилось тебе больше всего?” А солдат мнется: “Даже и не знаю, сказать вам или нет...” Да ладно”, — разрешил старшина. — “Так вот, больше всего запомнилось, как я Дунаева на х... послал”.

В те же дни Александр Руцкой, провозгласивший себя президентом, наконец обо мне вспомнил: прислал переговорщика, некоего П., бывшего нашего офицера-политработника, яростного оппозиционера. Он несколько раз приходил, его вежливо посылали куда подальше, но он упорно возвращался к родным стенам здания нашего главка. Последний раз он появился накануне штурма телецентра в Останкино с радиостанцией от Руцкого. Мне докладывают: “Опять пришел П. с радиостанцией для связи с Руцким...” Я ответил: “Радиостанцию заберите, а его посадите на гауптвахту”.

Мое распоряжение выполнили мгновенно. 5 октября, после того, как волнения закончились, я распорядился его выпустить. Но вначале попросил привести его ко мне. Зашел П. в кабинет. Я говорю: “Идите домой. Вам повезло, а то сейчас сидели бы в Лефортово...”

Я думал, он обидится. А он нет, ничего... Наоборот, как только попадется на глаза — а сейчас он не последний человек где-то в муниципальной власти, — всегда повторяет: “Я не в обиде. Даже благодарен за то, что уберег меня командующий от тюрьмы...”

По служебной необходимости в те же дни встретился с генерал-майором Дмитрием Герасимовым, еще одним моим однокашником по Академии Генштаба. До учебы Дмитрий прошел Афганистан, командовал бригадой специального назначения. Теперь он служил командиром антитеррористического центра “Вымпел”. Как-то сам по себе зашел разговор о Руцком. Дмитрий высказал мнение: “Санька, наверное, когда еще в Афганистане с самолета падал, не задницей, а головой стукнулся о пенек...”

Ну а как иначе нам следовало оценивать действия бывшего однокашника, когда Руцкой в тренировочном костюме с автоматом в руках бегал по Белому дому и требовал оповестить 1-й и 14-й подъезды о том, что сейчас на пандус Белого дома будут садиться вертолеты... (газета “Завтра”, спецвыпуск № 2, август 1994 года. “Анафема. Записки разведчика”).

Вертолет и вправду летал. Только это был наш “вэвэшный” вертолет, посланный мной вместе с генералом Владимиром Пономаревым на разведку. Была задача министра: “Надо бы взглянуть сверху...”

Понятно, что всерьез рассматривалась и возможность штурма Белого дома. И тут в наших отношениях со “смежниками” (армия, Федеральная служба контрразведки) стали проявляться элементы недоговоренности. Во-первых, оперативная информация, которую в недрах Верховного Совета добывали контрразведчики, никоим образом не попадала в МВД. Во-вторых, что касается армейцев, то в период согласования действий — четких, однозначных ответов мы от них так и не получили. Когда же 3 октября в Останкино началось, Ерин мне сказал, что нам на помощь придут армейские подразделения. Мне такая информация была очень нужна. Все же, когда идет стрельба, как понять, где наши, где чужие? Не дай Бог, неопознанные БТРы... Да, может это Макашов дополнительные силы подтягивает?..

Получив информацию, что к телецентру должны подойти некие армейские подразделения, позвонил командующему Московским военным округом, еще одному своему однокашнику по Академии имени Фрунзе — генералу Леонтию Кузнецову: “Леонтий, там должны подойти “таманцы”... Ты имей в виду, чтобы мы друг друга не постреляли...” Он: “Какие “таманцы”?! Никуда солдаты не пойдут, воевать ни с кем не будут!” Я: “Все понял, ты на меня только не шуми ради Бога. У меня к тебе нет вопросов. Все, я понял, спасибо, Леонтий, за помощь, до свидания. Я даже рад, что там никого не будет, значит, никого не постреляют”.

И хорошо, что не подошли, потому что в той ситуации даже трудно сказать, куда было бы повернуто оружие. На помощь оборонявшему телецентр отряду “Витязь” я послал 2-й мотострелковый полк ОМСДОНа. И вот тогда у боевиков началась настоящая паника.

От Макашова ждали победных реляций, а наши БТРы отняли у него последнюю надежду. И хотя я несколько забежал вперед в своем повествовании, но это лишь для того, чтобы с позиции сегодняшнего дня сказать откровенно: не была армия готова к такому повороту событий.

В те дни, когда распадался Советский Союз и вполне реальной казалась угроза распада Российской Федерации, от некоторых недальновидных генералов Вооруженных Сил нам приходилось выслушивать аргументированные объяснения: дескать, наша армия предназначена для отражения внешней агрессии. В ответ я не стану, например, ссылаться на присягу, которую принимают американские военнослужащие. Они берут на себя обязательство защищать Родину от внешнего и внутреннего врага...

Но ответ напрашивается сам собой: разве не дело армии совместно с правоохранительными органами пресекать любые противоправные действия, когда заходит речь о защите Конституции, когда государству угрожает опасность кровопролитной смуты?

Именно эта неопределенность, чувствовавшаяся в действиях армейцев, вынудила меня высказать своему министру такую точку зрения: “Помяните меня, если события станут развиваться по самому жесткому варианту, все отойдут в сторону. Все кивнут на МВД, но будет уже поздно. Необходимы решения Совета министров, Совета безопасности, которые бы жестко согласовывали действия всех “силовиков” и которые были бы обязательными для исполнения”. Я же видел, “Вымпел”, и тот по-тихому пытался отойти в сторонку... Точно также — в более четкой организации — нуждались действия самих органов внутренних дел.

После одной из ночных проверок я пришел и прямо высказал министру, что служба сотрудниками МВД выполняется плохо. Почему мало милиции вообще и где конная милиция, в частности? Нет единого и четкого руководства действиями подразделений ГАИ, патрульно-постовой службы, ОМОНа и других. Задачи на местах никто не выполняет. Мне капитан задает вопрос: “Можно ли задержать человека? Вот если он подходит ко мне с дубинкой?” Задач никто на местах не ставит. Почему не задерживают за антиобщественные действия активных организаторов беспорядков?

Вот такие вопросы я задал Ерину, и чувствую, что это начинает его раздражать.

Вообще-то, я бы назвал наши отношения сугубо служебными. Никак не дружескими или откровенными. Строго говоря, Виктор Федорович оставался для меня закрытым человеком, а некоторая сухость, некоммуникабельность, присущие его характеру, и вовсе не способствовали возникновению между нами какой-то человеческой теплоты. В то же время это достаточно подготовленный, неглупый человек. По крайней мере он был вполне способен воспринять ту или иную здравомыслящую идею. Но, выслушав другое мнение, мог, поколебавшись, принять и совершенно противоположную точку зрения.

Однако складывающаяся ситуация никак не располагала к промедлению. И я, не скрою, аккуратно подталкивал Ерина к более четкой организации службы московской милиции. К тому, чтобы была безотлагательно собрана коллегия МВД, на которой должны были бы присутствовать представители Министерства безопасности и столичной мэрии. Речь идет именно о государственной безопасности, а никто ничего не делает! Никто не знает — работает ли мозговой центр в правительстве? Кто ответит — будет ли твердо стоять президент до конца или пойдет на “нулевой” вариант, на совместные выборы? Мой последний вопрос как бы повис в пространстве: не я один знал, что президент куда-то пропал... То есть не пропал физически, но стал недоступен даже для высших чиновников государства.

28 сентября, в 13.10 министр по моей просьбе все же собрал совещание. Кругом масса дезинформации. Какая-то фальшивая телеграмма, якобы от исполняющего обязанности УВД Приморья, еще фальшивка — по Северному флоту... В целом вот такая обстановка: мы подвергаемся критике за Белый дом, а овладеть ситуацией не можем. Можно не сомневаться — именно мы в конце концов и останемся крайними. Заставьте, говорю, начальника ГУВД города Москвы генерала Панкратова выполнять свои обязанности. Он же у Белого дома, где несут службу его милиционеры, практически не бывает! Появится на один час. Походит, послушает и опять уезжает. Стал разбираться: милиционеры даже службу организовали в четыре смены, как при обычном варианте. Я спрашиваю Панкратова: “Почему мало милиции?” А он: “У меня же люди отдыхают по графику”. Я говорю: “Как вам не стыдно?”

Вот так я жестко поговорил с Панкратовым. И Ерину сказал: “Если вы не поставите задачу конкретно этому генералу, вы же и останетесь виноватым”. Но начальник московской милиции все равно артачился: “Что вы тут мной командуете?”

Странное отношение: милиционеры там, в три линии стоящие, под дождем мокнут, а он приезжает как почетный руководитель...

Министр мне сказал: “Я тебя попрошу — ты вмешайся. Помоги план составить, чтобы все было четко отлажено”.

Я поехал и начал спрашивать. По моей просьбе прибыл туда, к Белому дому, генерал Савостьянов — начальник Управления государственной безопасности по Москве и Московской области. Я ему и нескольких вопросов задать не успел, смотрю — исчез бесследно. Короче говоря, взял своих офицеров. Только они и помогли сделать что-то путное.

После полудня сразу почувствовались изменения к лучшему. Министр очень жестко поставил задачу и заставил людей крутится. Тогда же, в 14.27, при мне Ерину по “вертушке” позвонил Ельцин. Интересовался действиями МВД, закончил разговор, как я и предполагал, “ободряющими” словами: “Я буду спрашивать персонально с вас...”

За чертой этих рабочих забот как-то осталась семья. Когда все началось, я позвонил Вале и сообщил: “Сейчас за тобой подъедет машина и тебя с Наташкой увезут в госпиталь”. Она сразу поняла, что звоню я ей не от хорошей жизни. Спросила только: “Там что-то серьезное?” Ну что я мог ей ответить? Всего лишь: “Так надо. Не переживай. Все нормально. Это обычная мера предосторожности”. Конечно же, не только моя семья переехала под защиту солдат ОМСДОНа. В госпитале разместились семьи и других наших офицеров. Но никакой паники не было, хотя, конечно, наши домашние за событиями внимательно следили. Особенно с 3 на 4 октября, по CNN. И переживали, конечно, очень.

Жена у меня человек мужественный — все понимает. Прошла походную, боевую школу. До этого были Карабах, Осетия, Ингушетия. И убийство моего заместителя полковника Владимира Блахотина, которого на пороге собственного дома в Ростове-на-Дону расстреляли армянские террористы...

Повернись события по-иному, не знаю, пожалели бы их боевики или нет, но это же последнее дело, когда сводятся счеты с семьями — с женщинами и детьми.

Сам я, откровенно говоря, никаких “расстрельных” списков не видел. Ручаться могу разве что за достоверность исторической фразы Александра Руцкого, бывшего своего соседа: “Не пилите березы в Кремле — они нам еще пригодятся”. В то же время слышал, что генерал Анатолий Романов о таких списках говорил более определенно. Возможно, ему было известно, что составляются списки офицеров, которые участвовали в преодолении вооруженных конфликтов. Нам ведь часто грозят. Это обычное явление. Это можно уже в классические учебники записывать: противоборствующая сторона всегда пытается установить фамилии командиров и их домашние адреса.

Поэтому на войне часто используются псевдонимы, однако эти секреты, как правило, живут очень недолго. Тогда, в октябре 1993 года, подробную информацию о нас и о наших семьях можно было купить, скажем, у тех боевиков, с которыми мы воевали на Кавказе.

Незачем ходить и тратить время. Хотя с первых же дней противостояния в Москве и у КПП ОМСДОНа, и у подъезда главка время от времени стали появляться подозрительные наблюдатели. Поэтому мы сразу же приняли меры и офицерские семьи убыли на территорию дивизии. Я распорядился, чтобы и в Московском округе были приняты меры по обеспечению безопасности семей офицеров, которые были задействованы в событиях.

И это были своевременные меры. Представьте себе, когда оголтелая фашиствующая толпа рвется в Останкино, только скажи ей, что, допустим, неподалеку живут семьи таких-то генералов и офицеров... Ясно, что их могут взять в заложники или просто убить. Поэтому, повторяю, меры безопасности были оправданы. И тогда. И в иных, схожих по напряжению, ситуациях.

***

За годы, прошедшие после этих событий, кажется, высказались все. Во всяком случае все те, кто осуществлял идеологическое обеспечение деятельности противоборствующих сторон или хотел объяснится с обществом. Пролита была не вода, а человеческая кровь. Именно ею с чрезвычайной легкостью расплачивались политики за свои амбиции, за мягкие кресла в своих кабинетах, за телефоны правительственной связи, за упоминание своих фамилий в рейтингах влиятельности. Поэтому нет ничего удивительного в том, что большинство последовавших за событиями публикаций были по сути мифотворчеством, целью которого было желание отмыться от этой крови и порохового нагара.

В принципе многим это удалось.

Мало тех, кто вспомнил, что на российские погосты свезли почти полторы сотни гробов, что безвозвратно прервались человеческие судьбы, что во многих домах навсегда поселилось сиротство. В этом мифотворчестве было много подлости, подлогов. Много настоящей лжи. Без них одна из сторон никак бы не смогла объяснить, отчего в огне мятежа не погиб ни один из его вдохновителей, а другая — почему конфронтация развивалась в жестком ключе, потребовавшем вначале вмешательства правоохранительных органов, а впоследствии — и танковой стрельбы по зданию Верховного Совета.

Весь мир внимательно наблюдал за этими событиями и делал соответствующие выводы.

Истинно российская природа этого противостояния была мне ясна с самого начала. В ней были свои детали, обусловленные временем и ситуацией. Но главным оставалось одно — борьба за власть, за Кремль, за шапку Мономаха. Именно на Кремле были буквально зациклены все, кто решился на вооруженное противостояние. Не зря о Кремле вспоминал и депутат ВС Илья Константинов, особенно о его стенах, на которых он мечтал повесить Бориса Ельцина. Видимо, все это глубоко сидит в наших генах. И уверенность в том, что верховную власть надо непременно отнимать силой. И царская спесь. И склонность к кровавой дворцовой интриге. И даже неистребимая тяга к самозванству. По мере того как я получал информацию о новых “назначениях”, сделанных Верховным Советом — о “президенте” Руцком, о “министре обороны” Ачалове, о “министре внутренних дел” Дунаеве, — я вспоминал слова своего старшего сына Сергея, сказанные им в трехлетнем возрасте о том, что он хотел бы “стать Брежневым”, когда подрастет. На вопрос: “А почему?”, он очень аргументировано ответил: “Ну, как же — всем хочется государством поруководить!”

Поскольку я всегда отличался склонностью к историческому чтению, а вдобавок окончил один курс филологического факультета, мне хорошо были знакомы перипетии “борьбы за Кремль” из разных периодов Российского государства.

Сделав поправки на время, я нисколько не сомневался, что сотни российских чиновников, служебный долг которых заключался в том, чтобы принимать безотлагательные меры, в критический момент словно растворятся в пространстве и будут недосягаемы даже по кремлевским телефонам и военной спецсвязи. При этом я нисколько не сомневался и в том, что сами они очень внимательно наблюдают за происходящим, взвешивая на чутких весах все выгоды и проигрыши, которые сулила им складывающаяся ситуация. К кому вовремя примкнуть — так решали и высчитывали они, зондируя обстановку.

Я словно чувствовал это пространство, пронизываемое осторожными телефонными звонками, приватными переговорами, обещаниями поддержки. Все это так разительно отличалось от того мира, в котором жил и действовал я сам. В “моем” мире восемнадцатилетние солдаты, все вооружение которых составляли щиты и дубинки, строились в войсковые цепочки. В этом мире продрогшие от дождя офицеры проверяли посты, а верные долгу генералы размышляли о том, как избежать потерь среди личного состава и гражданского населения.

Возможно, нашу четкую позицию — защищать закон и порядок — кто-то назовет негибкой. Но она была честной по отношению к Родине и нашему народу.

Серьезную опасность представляло то, что у защитников Верховного Совета на руках было много оружия. Оно было у сотрудников милиции, работавших в департаменте охраны Белого дома, оно было у личных охранников Руцкого, Хасбулатова и иных вдохновителей смуты. Оно было просто складировано в Доме Советов и выдавалось людям, изъявившим желание противостоять законной власти до конца.

Речь шла о почти 2000 автоматах Калашникова, 4000 пистолетах Макарова, 30 пулеметах и 12 снайперских винтовках Драгунова. Мы знали, что часть этого оружия то раздавалась, то вновь возвращалась на хранение, однако каждая раздача имела один и тот же результат: несколько стволов пропадало бесследно. Некоторые сотрудники милиции из департамента охраны подробно информировали нас об этих манипуляциях с оружием и, в свою очередь, уверяли, что не повернут свое табельное оружие против коллег.

Они же брались вывести из строя часть оружия, находившегося на хранении, но полагаться на их слова было трудно. Благие намерения — это не реальные дела.

Нас не могло не беспокоить и то обстоятельство, что среди защитников Верховного Совета находились вполне квалифицированные военные, а часть — представляла собой людей, смыслом жизни которых была вооруженная борьба: боевики Русского национального единства (РНЕ), “ветераны Приднестровья”, многочисленные авантюристы, нанюхавшиеся пороху по всему свету. У этих бойцов уже не было тормозов, а опыт, приобретенный в “горячих точках”, был накоплен вполне серьезный. Во всяком случае только у РНЕ вокруг Белого дома действовало четыре подразделения по 80 человек в каждом. А 29 сентября их представитель Андрей Плешков в 22.15 заявил, что если к утру следующего дня не будет снята блокада Белого дома, то РНЕ перейдет к исполнению террористических актов.

Такие заявления нельзя было игнорировать. Тем более, что, по данным Государственного комитета РФ по чрезвычайным ситуациям, в районе Белого дома 29 сентября находились по меньшей мере три автомобиля, груженных взрывчаткой.

***

Время многое лечит. Поэтому я вовсе не удивился, когда в августе 1997 года мне позвонил Александр Руцкой, претендент на должность курского губернатора. В один из дней, когда я уже был министром, он позвонил в мою приемную, и я велел нас соединить. “А. С., — сказал он, — хочу в вами встретиться”. Я ответил: “Давай подъезжай, проблемы никакой не вижу”.

Подъехал. Встретились. Обнялись. Пока накоротке присели, он высказал просьбу: “Так в моей жизни получилось, что наелся я уже этой политики. Теперь не власти в Курской области хочу, а помочь землякам. Но меня по старой памяти стараются до них не допустить. Я даже Ельцину готов написать письмо, что федеральной власти мне не надо! Гарантирую, что ни на какой федеральный уровень не полезу. А вот в губернаторских выборах поучаствовать хочу и реально могу победить. Так что помоги мне донести эту мысль до президента и премьера”.

Я честно ему ответил: “Александр, все, что от меня зависит — сделаю. Я искренне считаю, что лучше, если бы ты был губернатором, а не оппозиционером. Поэтому обязательно переговорю с Черномырдиным. Если надо — и с президентом. Пусть и у тебя на выборах будут равные с другими возможности”. Руцкой расчувствовался: “Спасибо, — говорит, — больше мне ничего и не надо. Пусть только разрешат...”

Я гостеприимно предложил: “Ну что, пойдем, как однокашники, по рюмке выпьем?” Зашли в комнату отдыха, действительно — по рюмке одолели, и сам собой зашел разговор об октябрьских событиях. Хотелось мне до конца понять ту роль, которая была им сыграна. Все же не отпетый он был политикан, а боевой летчик. Герой Советского Союза.

Он честно признался, что многие его тогда и вправду “накручивали”. Рассказывал: “Ты знаешь, сволочи... Были у меня, пили водку, говорили: “Саш, ты только скажи, мы тебя поддержим, мы с тобой!” Я покачал головой: “И ты поверил?”

И, думаю, очень крепко тогда он врос в эту вымышленную им роль “президента”, хотя и не исключаю, что какие-то серьезные переговоры в ту пору у Александра были. Особенно странным мне кажется то, что он ни разу не поделился своими размышлениями со мной — командующим внутренними войсками, способными подавить мятеж даже самостоятельно.

Есть у меня такая способность — убеждать. Выслушав его аргументы, я скорее всего сумел бы его отговорить от поступков, в которых было так много авантюры и так мало смысла.

Но просьбу Александра Руцкого я выполнил: доложил подробно об этом разговоре председателю правительства Виктору Черномырдину. Реагировал он весьма сдержанно и высказал мнение, что выборы Руцкого курским губернатором вряд ли можно считать удачным вариантом. Но я продолжал зондировать почву и встретился с представителем президентской администрации Александром Казаковым. Он вполне разделил мою точку зрения, что лучше иметь Руцкого в союзниках, нежели в противниках. Не думаю, что наш разговор хоть как-то повлиял на исход победных для Руцкого выборов. Скорее всего сработала психология российского человека, всегда сочувственно относящегося к опальным. Руцкому всего лишь за три дня до выборов удалось зарегистрироваться в качестве кандидата в губернаторы, но и этих трех дней хватило, чтобы перевес оказался на его стороне.   

Как-то и в разговоре с Ельциным всплыла тема Руцкого. И я не увидел в реакции президента прежнего ожесточения. Наоборот, он отнесся к информации заинтересованно, дал мне поручение переговорить с Руцким по одному из текущих дел.

***

Переодевшись в гражданскую одежду, я несколько раз и сам выезжал к Белому дому. Как военный человек, предусматривавший возможность его штурма, я хотел своими глазами увидеть и оценить обстановку. В августе 1991 года я находился в Нагорном Карабахе и не имел никакого отношения ни к защите Белого дома, ни к планам по его захвату. Однако публичные рассуждения некоторых генералов о том, что штурм Белого дома — не такое уж и трудное дело, читал, но не счел нужным верить на слово.

Штурм этого здания вовсе не обещал быть простым. Достаточно вспомнить о его удобном расположении, о разветвленных подземных коммуникациях, по которым, как нам было известно от разведчиков воздушно-десантных войск, осуществлялось обеспечение Белого дома продовольствием и горючим.

Другой задачей, которая мне казалась не менее важной, было желание своими глазами увидеть людей, которые вызвались быть защитниками Верховного Совета. Кто они? Идейные борцы? Романтики? Авантюристы? Какова их решимость стрелять в собственных соотечественников во имя убеждений? Ведь часто именно дух бойца предопределяет либо победу, либо поражение. Если человек уверен в своей правоте, он способен на многое: и под танк с гранатой броситься, и себя, если нет патронов, гранатой подорвать. Другое дело, если к зданию Верховного Совета пришел тот, чьи мечты не простираются дальше фотографии на память с автоматом в руках или бутылки с водкой, которую ему протянут новые “боевые” товарищи. Не исключаю, что многие из этих людей не отдавали себе отчета, что их жизни угрожает реальная опасность.

Впрочем, и моя рекогносцировка носила несколько отвлеченный характер. Я искренне надеялся, что конфликт властей разрешится миром. И тогда, и сейчас человеческое уважение у меня вызывает позиция Патриарха Московского и всея Руси Алексия Второго. Если бы в те дни к его голосу прислушались все политики, не было бы никакого кровопролития. Напоминаю — все это время, вплоть до 3 октября, внутренние войска в районе Белого дома несли службу без оружия. Стальной шлем на голове, щит и резиновая палка — вот и все, чем располагали военнослужащие ВВ, образовавшие войсковые цепочки. Автоматами были вооружены лишь несколько десятков бойцов из отряда специального назначения “Витязь”. Но это был наш последний аргумент на случай, если обстановка обострится до крайности. К тому же у Белого дома они появлялись лишь тогда, когда мы получали информацию о вооруженном прорыве цепочек или ограждений.

Там, у Белого дома, оставаясь неузнанным, я заглянул в глаза многим людям и многое в них прочитал. И страх, и браваду, и решимость стоять до последнего. Чего только стоили “штурмовики” РНЕ с так называемыми “руническими знаками” (по словам Руцкого) на рукавах. Но какими бы ни были их убеждения и “думы о России”, их черная форма и вскинутые в приветствии руки половине населения нашей страны напоминали лишь о гитлеровской оккупации и концентрационных лагерях. Конечно, ни на какую народную поддержку нацисты в России рассчитывать не могли.

Впоследствии, уже будучи министром, я разговаривал с Русланом Хасбулатовым, который попросил меня о встрече. Коснулись мы и болезненной для него темы октябрьских событий в Москве. Как утверждал Руслан Имранович, он “пытался сделать все, чтобы избавиться от этих людей”, так как понимал, что их присутствие вредит имиджу Верховного Совета.

Хасбулатов утверждал, что на этих людей как бы опирался Руцкой и это послужило причиной, что от нацистов и прочих ряженых людей так и не удалось отмежеваться.

Так или иначе, но настоящей народной поддержки организаторы и вдохновители смуты так и не дождались. Митинги в их поддержку в разных городах России собирали либо двести человек (в Санкт-Петербурге), либо двадцать человек (в Челябинске). В Москве сторонников было куда больше, но это объясняется тем, что наиболее талантливые оппозиционеры тоже предпочитают жить в столице, а значит, и работа их организаций в Москве была более активна.

Утром 29 сентября генерал Анатолий Романов, находившийся в районе Белого дома, доложил, что в результате столкновения пострадали девять наших солдат. Кого-то ударили по голове, кому-то сломали ноги. А двоих облили кислотой. Среди сотрудников милиции был и один погибший — подполковник Рептюк, заместитель начальника отделения ГАИ УВД города Москвы.

Так, в тревожной обстановке стычек проходили эти последние дни сентября. С улиц Москвы, из района Дома Советов к нам стекалась оперативная информация, свидетельствующая о действиях вооруженной оппозиции: в Белом доме жгли бумаги, жевали холодные (из-за отсутствия света и тепла) бутерброды, грелись водкой. Рядом со зданием маршировали баркашовцы, из него постепенно выходили люди: обслуживающий персонал, женщины, дети. Время от времени — и депутаты с вещами. Многие начинали понимать бесперспективность силовой конфронтации.

Некоторую уверенность в то, что все обойдется миром в нас вселяли переговоры, идущие в Свято-Даниловом монастыре при посредничестве Патриарха.

Конечно, они носили элементы политического торга. Мы знали, что в обмен на согласие прекратить деятельность Верховного Совета и Съезда депутатов руководителям смуты предлагалась полная безопасность и возможность открытой оппозиции. Жестко ставился вопрос о разоружении случайных людей. И как следствие мы получили известие о том, что часть мятежников собирается прорываться из района Белого дома с оружием в руках.

Это были те, кто предполагал, что Руцкой с Хасбулатовым все-таки согласятся на мирные условия переговоров.

На этот случай мы держали поблизости полсотни вооруженных спецназовцев из отряда “Витязь” под командованием полковника Сергея Лысюка, чтобы в случае необходимости усилить войсковые цепочки. Нет, мы не демонстрировали силу, а просто отдавали себе отчет, к каким последствиям может привести попытка прорыва вооруженного отряда в густонаселенном районе Москвы.

Многие искренне верили, что миротворческая деятельность Патриарха на этих переговорах остудит горячие головы. А в ночь на 1 октября получили определенные сигналы, что сторонам удалось найти кое-какие компромиссы. В 2.40 был подписан протокол. В 7.30 в Белый дом дали электроэнергию, и, кажется, была произведена сдача незначительной части автоматического оружия.

Как оказалось впоследствии, сдача автоматов была лишь маневром, призванным выторговать дополнительные уступки со стороны законной власти.

Свои соображения на этот счет я доложил министру, особенно нажимая на то, что подписанный протокол не решает проблему кардинально. Более того, ставит в дурацкое положение внутренние войска и все МВД. С одной стороны, Верховный Совет, даже распущенный, как институт государственной власти требует определенного уважения своего статуса. С другой — в Доме Советов и вокруг него находятся незаконные вооруженные формирования, и долг МВД заключается в том, чтобы их деятельность была пресечена.

Надо понять причину нашей озабоченности: в функции внутренних войск преследование политической оппозиции не входит. Дело политиков — договариваться или ссориться. Для столкновения мнений, точек зрения достаточно трибун: собрания, мирные митинги, средства массовой информации и т.п. Но существование оппозиции вооруженной, особенно когда смертельно опасное оружие и боеприпасы бесконтрольно расползаются по городу и по стране, ни МВД России, ни другие правоохранительные структуры игнорировать не имеют права. Оружие должно быть сдано. Это принципиальный вопрос. Примерно так высказал я министру внутренних дел солидарное мнение членов военного совета Главного управления командующего внутренними войсками МВД России.

Утром 1 октября Ерин на Житной снова собрал коллегию министерства. Отметили, что служба стала понемногу налаживаться. Остужать митинговые страсти мы, кажется, научились еще на дальних подступах к Дому Советов, но отмечались явные недоработки службы криминальной милиции. Ощущения всех генералов во многом оказались схожи: была надежда на мирное разрешение политического кризиса, однако не сбрасывалась со счетов и возможность резкого ухудшения обстановки. Активность вооруженной оппозиции никак не спадала, наоборот, конфликт медленно разрастался по городу, и в него вовлекались новые группы людей.

Мы разделяли жесткую позицию мэра Москвы Юрия Лужкова, который тоже настаивал на сдаче всего оружия без каких-либо исключений.

На тот случай, если перелома в ситуации не последует, мы прикинули наши возможности... Милиционеры из департамента охраны Дома Советов и некоторая часть охраны Руцкого и Хасбулатова, как нам было известно, уже не были столь воинственны, как прежде. Многие собирались, что называется, сделать ноги при первых признаках боя. Слабым местом было то, что мы все плохо представляли себе систему подземных коммуникаций, расположенных под Белым домом, и это таило в себе угрозу прорыва небольших отрядов мятежников. Кроме того, на 2 октября были намечены многочисленные митинги и шествия в самых разных районах столицы. Их организаторы обещали вывести на улицы более полумиллиона человек. В условиях, когда в Белом доме и вокруг него действовало хорошо вооруженное ядро оппозиционеров, имеющее к тому же реальную возможность выскочить по подземным коммуникациям далеко в город, мы не имели права сидеть сложа руки.

Особую тревогу вызывало у нас отсутствие в Москве президента страны. Во всяком случае на заседании Совета безопасности президента не было, а доклады “силовиков” и других министров принимал председатель правительства Виктор Степанович Черномырдин. В сложившейся обстановке отсутствие президента было ничем не оправдано и, не сомневаюсь, впоследствии оно сыграло свою трагическую роль. Хотя бы в том, что некоторые генералы из Вооруженных Сил откровенно манкировали своими обязанностями, а общество, нуждавшееся в ежедневном общении с президентом страны, вдруг с недоумением ощутило слабость верховной власти. Казавшаяся сильной при объявлении ультиматумов власть не захотела пожертвовать даже уик-эндом. Даже когда решалась судьба России и судьбы миллионов ее граждан.

Вчитайтесь в воспоминания облеченных государственной властью людей, касающиеся событий 3 октября 1993 года. Многие из них начинаются примерно такой фразой: “Я был на даче, когда получил известие о том, что происходит в Москве...”

Сегодня я высказываю свою наболевшую точку зрения вовсе не для того, чтобы обвинить президента в самоустранении. Как говорится, решительности и воли ему не занимать. Некоторые детали своего психологического портрета Ельциным впоследствии описал довольно красноречиво: “Когда я принимаю какое-либо серьезное решение, потом никогда не извожу себя дурацкими мыслями, что надо было сделать как-то иначе, можно, наверное, было по-другому. Это бессмысленные метания. Когда выбор сделан, дальше только одно — максимально точно его исполнить, дожимать, дотягивать. Так было всегда...” (“Записки президента”).

Но для меня совершенно ясно, что увлеченный действием разворачивающейся драмы президент не хотел заглянуть в ее эпилог. Не просчитал, не взвесил, не смог предугадать, что множество россиян вовсе не так легко отнесутся к тому, что президент пренебрег одним из законов.

Большинство граждан страны отлично понимали, что Верховный Совет, возглавляемый Русланом Хасбулатовым, и вице-президент Александр Руцкой, решившийся на захват президентской власти — не столько отстаивают законность в России, сколько рвутся к безбрежной власти. Но, делая ответственный шаг, отменяющий действие важных государственных институтов, именно слово президента и его присутствие среди народа могли резко понизить температуру в обществе. Все это было, без сомнения, еще одним проявлением свойственного Борису Ельцину царственного эгоизма, который часто мешал ему трезво просчитывать последствия стратегических решений. Будучи министром внутренних дел России, я не раз потом убеждался в этом.

Информацией президента подпитывал ближний круг советников из его команды и высоких правительственных чиновников, которые не всегда могли правильно оценить обстановку и не решались подвигнуть Ельцина на мудрое, спокойное и ежедневное общение с нацией.

Неслучайно, что в книге Б.Н. Ельцина “Записки президента”, в той его части, названной “Дневником президента”, 1 и 2 октября отсутствуют, в то время как именно 2 октября произошел качественный скачок в развитии событий: участниками несанкционированного митинга на Смоленской площади возводились баррикады, готовились бутылки с зажигательной смесью, и как следствие — произошли столкновения между сотрудниками внутренних дел и митингующими.

Понятное дело, никто во внутренних войсках даже не помышлял об уик-эндах. Чтобы постоянно отслеживать обстановку в стране и в Москве, я дал команду установить в моем кабинете телевизоры и настроить их на разные телеканалы. Не без труда мои помощники разыскали четыре телевизора туристического типа, но и это стало серьезным подспорьем в нашей работе: нередко репортеры подбрасывали полицейским генералам пищу для размышлений. Ведь журналистам, в отличие от нас, удавалось довольно свободно общаться с иными оппозиционерами, а это значит, что мы могли просчитывать их возможные действия. Конечно, мы не полагались на искренность тех или иных слов, но для нас были важно понять, насколько они адекватны.

2 октября мы ощутили, что ситуация изменилась, а потому нами был создан резерв, находящийся в 15-минутной готовности, а командующий войсками Московского округа внутренних войск получил задачу на выдвижение в Москву тех частей внутренних войск, которые называются специальными моторизованными частями и несут службу в форменной одежде сотрудников милиции. Части из Владимира, Тулы, Орехово-Зуево, Сергиева Посада, учебные подразделения из Лунево и Тулы начали выдвигаться к столице. Они шли на помощь тем соединениям оперативного назначения, которые уже несли службу в Москве.

***

Понимая, что солдаты срочной службы отличаются от профессиональных сотрудников милиции, подчеркивалось, что они только осуществляют помощь правоохранительным органам, находясь либо во втором эшелоне цепочки, либо в самостоятельной цепочке, но не на главных направлениях. На самых опасных участках стоял ОМОН. А так как по закону за охрану общественного порядка отвечает старший оперативный начальник того субъекта Федерации, где выполняется эта задача, получалось, что именно начальник ГУВД генерал Владимир Панкратов должен был принимать те решения, которые диктовала постоянно меняющаяся ситуация.

То есть мои действия носили характер поддержки и в соответствии с действующей в МВД вертикалью власти проявлять собственную инициативу я мог только тогда, когда мои полномочия не вступали в конфликт с полномочиями Панкратова и курировавших его в масштабе страны генералов из центрального аппарата министерства — Александра Куликова и Вячеслава Огородникова. Но чувство тревоги не покидало меня утром 3 октября, когда я, сообразно свойствам своего непоседливого характера, добился от министра права советом и делами воздействовать на процесс охраны общественного порядка в Москве. Памятуя о намерении Дунаева захватить здание МВД на улице Огарева, я привлек туда дополнительные силы из состава внутренних войск.

Днем, выезжая из основного здания МВД на улице Житной где-то в половину второго, я отметил, что объявленный митинг на Октябрьской площади (Теперь — Калужская площадь. — Авт.) не был бурным, а возле памятника В.И. Ленину находилось несколько сот человек. Сигналом, что события начинают развиваться в жестком ключе — для меня послужил доклад одного из офицеров в 14.30. Он сообщил, что на Октябрьской площади находится крайне наэлектризованная толпа, насчитывающая примерно двадцать-тридцать тысяч человек.

Я — военный человек, неплохо знающий, сколько времени может занять сбор батальона, полка, дивизии. Массовое накопление и перемещение людей имеет свои законы и только на первый взгляд кажется хаотичным. В этот раз я сразу же почувствовал руку очень опытного организатора, который в течение нескольких десятков минут смог направить процесс по нужному ему руслу. В стихийность подобных процессов я не верю: где-то в толпе находился и руководил действиями людей волевой, хорошо спланировавший операцию командир. Я чувствовал его особый почерк в организации маневра, и это помогло мне отбросить все сомнения по поводу видимой стихийности митинга.

Теперь я понимал, как будут развиваться действия. Многотысячный передовой отряд манифестантов, используя грузовики, обязательно попробует смять милицейские цепочки на Крымском валу, Крымском мосту и Зубовской площади и дальше, по Садовому кольцу, двинется в сторону Белого дома для прорыва нашего оцепления. Не было никаких сомнений, что события будут разворачиваться по давно выученной схеме, но с поправками на сегодняшний день: мэрия Москвы, телевидение, телеграф, телефон...

Конечно, направление движения манифестантов не так уж трудно было предположить и человеку, далекому от военного дела. Но четкость, с которой совершались действия — авангард манифестантов, сметая на пути милицейские цепочки и войсковые наряды, три километра до цели преодолел менее чем за час, — не оставляла сомнений: оппозиция решилась применить таранный удар. Решительный и решающий. Это была уже не демонстрация силы, а сама сила, посланная в бой, чтобы вырвать победу.

Вот этот размашистый почерк не дал меня обмануть и заставил действовать так, чтобы в этом противоборстве не проиграть неведомому мне командиру манифестантов ни в уме, ни в быстроте принимаемых решений. На его стороне была инициатива, на нашей — вовремя разгаданный замысел его операции. Не медля ни секунды, я отдал приказ отряду “Витязь” выдвинуться к Белому дому, а генералу Баскаеву — готовить все резервы, которые уже прибыли из Подмосковья и располагались на улице Подбельского.

Сделав это, я позвонил заместителю министра внутренних дел России генералу Александру Куликову, чтобы поделиться своей обеспокоенностью: “Александр Николаевич, уже прорвана цепочка на Крымском мосту. Прорвут и на Зубовской площади. Важно не дать им пробиться на повороте с Садового кольца на Новый Арбат. Туда надо бросить все силы!” Мой однофамилец ответил раздраженно: “А.С., ты не вмешивайся. Там есть кому командовать! Там генерал Панкратов”.

Что я мог противопоставить этой кабинетной уверенности в сверхъестественные возможности Панкратова? Чем я мог помочь своим безоружным солдатам, которых в эти минуты давили машинами и буквально сметали на своем пути ожесточенные люди? Сорваться лично на выручку из стационарного командного пункта, где есть все средства связи, необходимые для управления, я не мог: это несерьезно... Вмешаться, по сути в чужой бой, наперекор тому, кто им управляет — только дров наломать из-за несогласованности действий. Все, что мог в эту минуту, так это связаться с генералом Анатолием Романовым, своим заместителем, находящимся на передовом командном пункте в мэрии Москвы, и проинформировать его о том, что стало мне известно в последний момент.

В тяжелой ситуации я никогда не теряю самообладания. Это не хвастовство, а просто свойство моего характера. Кто-то начинает терять голову, кто-то махнет для уверенности стакан-другой водки. Но именно тогда — получив известие о прорыве цепочки на Крымском мосту — первый и последний раз в жизни я испытал удар, который едва смог выдержать. Просто и отчетливо вдруг встали перед глазами все последующие события. Наступила какая-то странная, опустошительная ясность в душе. То удивительное состояние, когда окружающий тебя воздух будто утрачивает жизнь и уносится в широко распахнутые двери, вслед за вышедшими по твоей воле людьми. И в этом пространстве, где ты остаешься в одиночестве, мгновенно текут секунды, и ты начинаешь осознавать, что собственная жизнь уже мало что значит для тебя. Легче протянуть руку, достать пистолет и разом покончить со всем. Что это потрясение не лечится ничем, кроме как выстрелом, который будет оглушительным и дымным в этом кабинете на Красноказарменной улице, но в нем будет достаточно силы, чтобы перенести меня туда, где все происходящее уже не имеет ни цены, ни смысла, ни боли.

Вот через что я прошел в ту минуту и запомнил ее на всю жизнь. В тот момент действительно все выскочили из кабинета передать информацию, что прорвана цепочка. Люди ушли передавать приказ о перемещении отряда “Витязь” и о подготовке резервов в Московском округе. Именно тогда я понял, что могу сейчас взять и застрелиться. Но уже мгновение спустя это проходит! Ты выходишь, ты прорываешься из этого вакуума и включаешься в жизнь... Снова отдаешь команды и действуешь, как будто еще мгновение назад ты не стоял на краю бездны.

Последующие полтора часа инициатива прочно удерживалась боевиками вооруженной оппозиции и их митингующими сторонниками:

14.50. Резерв зоны 2 (300 человек) прибыл на Зубовскую площадь и выставил цепочку, которая продержалась 5-7 минут, после чего была смята. Из 12 автомашин (в/ч внутренних войск, номер) захвачено 10 автомашин. Оставшийся личный состав прибыл к ВКП (Временный командный пункт. — Авт.) и получил задачу прикрыть ВКП. Остальной личный состав оттеснен толпой по Садовому кольцу.

15.00. Войсковые наряды (в/ч внутренних войск, номер) получили команду усилить войсковые цепочки участков 8, 9, 10 и выставить 100% личного состава. Сотрудники милиции покинули заслон на улице Новый Арбат. Захвачена командно-штабная машина (бортовой номер С-54). По улице Новый Арбат отходит неорганизованная группа сотрудников милиции в сторону Краснопресненского моста, преследуемая разъяренной толпой.

15.05. Резерв (в/ч внутренних войск, номер) заблокирован на Смоленской площади, цепочка смята. Личный состав оттеснен к площади Восстания. 15.12. Резервы (в/ч внутренних войск, номер, 300 человек) получили команду выдвинуться от площади Восстания к зданию Дома Советов.

15.14. Резерв зоны 2 (200 человек) оттеснен на улице Новый Арбат.

15.15. Вооруженный резерв (в/ч внутренних войск, номер, 50 человек) приведен в боевую готовность. Начался штурм заграждений возле Белого дома. Толпа таранит заграждения поливочными машинами, забрасывает личный состав камнями. Сотрудники милиции на участке 8 перед зданием мэрии и Домом Советов покинули место несения службы. Войсковая цепочка (в/ч внутренних войск, номер) прорвана, а со стороны Белого дома идет огонь из стрелкового оружия. Личный состав отошел к зданию мэрии...

15.20. Колонна резерва (в/ч внутренних войск, номер), выдвигаемая от улица Баррикадная, д. 4, остановлена бесчинствующей толпой перед Смоленской площадью.

15.25. Резерв (в/ч внутренних войск, номер, 80 человек) выставил войсковую цепочку совместно с работниками милиции на Смоленской площади. Резерв зоны 2 (150 человек) оттеснен к зданию мэрии. У войскового наряда участка 10 (в/ч внутренних войск, номер, 100 человек) отняты резиновые палки, щиты, наряд смят. Толпа по набережной следует к Белому дому.

15.30. В Большом Девятинском переулке слышна стрельба. Работники милиции покинули место несения службы на Смоленской площади.

15.31. Войсковые цепочки резерва зоны 2 (150) человек прорваны. В районе мэрии захвачены 7 автомобилей (в/ч внутренних войск, номер). Доложено, что на местах несения службы нет нарядов милиции; без них выполнение задач в полном объеме невозможно. Командующий внутренними войсками отдает распоряжение восстановить боеспособность резервов. Резерв зоны 2 отошедшими подразделениями доведен до 195 человек. Вооруженный резерв (в/ч внутренних войск, номер) согласно боевому расчету у здания мэрии посажен в четыре БТРа (в/ч внутренних войск, номер). Толпа окружила БТРы, один из них подожжен.

15.40. Наряд резерва (в/ч внутренних войск, номер, 80 человек) смят толпой на Смоленской площади и начал отход к месту стоянки техники.

15.45.-15.50. Колонна машин резерва (в/ч внутренних войск, номер) захвачена боевиками. Угнано 2 автомобиля ЗИЛ-131. На площади Свободной России прозвучал призыв Руцкого идти на штурм мэрии и телецентра в Останкино. Специально сформированными группами боевиков начался штурм комплекса зданий мэрии и гостиницы “Мир”. Со стороны нападавших применяется автоматическое оружие. Захвачена гостиница “Мир” и пять этажей мэрии. Получили огнестрельные ранения 5 человек (в/ч внутренних войск, номер)...

***

Вот так, если их представить почти поминутно, развивались события у Белого дома, мэрии Москвы и гостиницы “Мир”. При штурме здания мэрии были захвачены почти полторы сотни безоружных солдат и офицеров внутренних войск. Многие могут припомнить кадры хроники, как их толкают прикладами, бьют, разувают. После того как эйфория от удачного штурма прошла, им всем предложили перейти на сторону вооруженной оппозиции, однако ни один человек этого не сделал. Более того, они из этого плена в первую же ночь попытались бежать. У двадцати одного человека это получилось. Один из них, за которым в части, где он служил, намертво закрепилась слава нарушителя дисциплины, сбежал, спустившись с одного из этажей при помощи связанных штор. И не в одиночку пришел в часть, а еще шесть человек привел с собой.

Но это все будет потом, а к 16.00. довольно внушительная часть столицы правоохранительными органами не контролировалась. Чуть раньше на связь вышел Анатолий Романов и доложил: “Васильев перешел с бригадой (Софринская бригада оперативного назначения ВВ МВД России. — Авт.) на сторону мятежного Совета”.

Впоследствии оказалось, что смалодушничал и струсил только командир бригады. Никто из солдат и офицеров даже не помышлял об измене. Но это было потом, а тогда, получив тревожное известие, я едва сдержался, чтобы не покрыть некоторых сослуживцев, что называется, руководящим языком. Вместо этого я задал Романову вопрос: “Какие силы у тебя там есть?” В этой ситуации единственно разумным представлялся такой выход: надо выводить наши безоружные войска в пункты постоянной дислокации, вооружить их и, посадив на броню, вернуть в город. Было ясно, что начинается гражданская война.

Генерал Романов ответил: “Здесь часть дивизии Дзержинского, командир со мной...” Я счел необходимым как-то его поддержать: “Анатолий, все нормально! Не переживай! Даю тебе команду: веди дивизию в пункт постоянной дислокации и сажай ее на броню...” Тут же поднял трубку прямой связи с министром, доложил свое мнение: дивизию надо выводить. Ерин возмутился: “Ты что? Ты представляешь себе последствия? Бросить город на разграбление...” Я настаиваю: “Виктор Федорович! С резиновыми палками и щитами никто ничего не сделает!”

Но министр не захотел обсуждать эту идею: “Нет, А.С., я запрещаю!”

Вместе со мной на командном пункте находился генерал Владимир Дурбажев. И тогда у меня в голове родилось рискованное решение.

Опять поднимаю трубку прямой связи: “Виктор Федорович! Но это решение военного совета!” А у меня из военного совета один только Дурбажев и есть. Я на него взглянул и добавил: “...А решение военного совета обязательно для исполнения”. Я сильно, признаюсь, блефовал, рассчитывая, что Ерин не знает положения о военном совете. А в нем никаких намеков на самоуправство нет: если министр запретил, никакой военный совет не поможет... Так соблюдается в армии принцип единоначалия. Но ведь и у меня не было другого выхода, чтобы переубедить министра. Ерин подумал, подышал в трубку, а потом ответил: “Ну если это так, то действуй!” Думаю, именно эта минута необычных переговоров с министром решала исход мятежа. Делать такие предположения мне позволяет весь ход последующих за этим событий, а также то, что это решение — увести войска из города, чтобы вернуть их вооруженными, — так и не было сообщено президенту страны.

Это был сильный и продуманный ход, авторство которого, к тому же, никем не могло быть присвоено. Поэтому, в соответствии с законами дворцовой интриги, впоследствии, наверняка, были придуманы иные “поворотные моменты”, выгодно оттеняющие роль высших офицеров или сановников, которые начали вписывать свои несуществующие подвиги в наградные листы. Вот как описывает Б. Н. Ельцин эти трудные часы в своей книге “Записки президента”: “Итак, к полтретьего я имел следующую картину. Бой, который продолжал идти в Останкино, прямо в здании телецентра. Милиция, от которой требовали не ввязываться в столкновения и которая (Читайте: внутренние войска. — Авт.) после первого же нападения ушла, оставив город на растерзание вооруженным бандитам...”

Сегодня, полемизируя с Борисом Ельциным, с иными людьми, делавшими похожие упреки, я мог бы ответить так: “Отчего же тогда ни один из жизненноважных объектов, включая ядерные, которые внутренние войска охраняли вооруженными, не были захвачены мятежниками? Или появившийся за несколько минут до макашовцев в Останкинском телецентре отряд “Витязь” был послан туда Святым Духом? Кем в обстановке неразберихи, когда милиция бездействовала, а подразделения Вооруженных Сил никак не могли с окружной дороги свернуть в Москву, чтобы придти на помощь внутренним войскам, была обеспечена надежная оборона тех точек, откуда становился возможным прямой выход в телевизионный эфир? Одну из них, принадлежащую РТР и располагающуюся в районе 3-й Тверской-Ямской улицы в Москве, силами двух взводов и четырех БМП оборонял заместитель начальника штаба внутренних войск генерал-майор Александр Котляров. Но главные события, конечно, разворачивались в районе телецентра в Останкино.

Когда войска, одетые в форму милиции, покидали Москву, у многих сложилось впечатление, что все рухнуло, а управление потеряно безнадежно. Но, положа руку на сердце, большую ли опасность для боевиков представляли чуть более двух тысяч безоружных солдат, которых любая попавшаяся на пути кучка мятежников готова была растерзать на куски? К тому же были попытки захватить бронетранспортеры, а некоторые даже подожгли, но нам их удалось погасить. Если бы мы тогда не вывели войска, то штурм телецентра “Останкино” и других объектов происходил бы с применением захваченной бронетехники.

***

Через сутки, когда все было закончено, нашими офицерами была доставлена любопытная аналитическая записка, лежавшая на столе Руслана Хасбулатова, в которой неизвестный мне аналитик так описывал ситуацию, складывающуюся в рядах вооруженной оппозиции к 18.00 3 октября 1993 года (Документ в редакции оригинала. — Авт.).

“...К концу первого дня попытки государственного переворота сложилась своего рода ситуация динамического равновесия, когда обе стороны во многом исчерпали свои первые домашние заготовки и вынуждены определяться в качестве новой ситуации. В настоящее время еще невозможно ответить на вопрос, предполагалась ли возможность силового решения вопроса со стороны Ельцина.

Но, судя по заявлению Черномырдина через несколько часов после обращения Ельцина, была сделана ставка НА ИГНОРИРОВАНИЕ ВЕРХОВНОГО СОВЕТА РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ КАК ОРГАНА ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВЛАСТИ. Для Черномырдина, кстати, в этом нет ничего принципиально нового, это логическое завершение той политической линии, которую он фактически проводил со времен предыдущей попытки государственного переворота 20 марта. По имеющимся данным, Ельцин вскоре после трансляции заявления отбыл на вертолете в Завидово и на 10.00 утра сегодняшнего дня еще не прибыл в Москву.

Коллегия Министерства обороны в день заявления Ельцина тоже заняла позицию, характерную для нее 20 марта: словесная поддержка президенту и отказ от любых конкретных действий. Сегодня эта позиция фактически подтверждена приказом Грачева. Что касается Министерства безопасности, то оно фактически было разоружено в последние дни руководства Баранникова — у него отняли все военизированные структуры. В сложившихся условиях как на силовую структуру команда президента могла рассчитывать только на Кремлевский полк личной охраны, Московский ОМОН. И возможно — на дивизию Дзержинского. По имеющимся данным, после некоторых колебаний она в первую ночь попытки переворота вернулась в зону постоянной дислокации.

Активной поддержки акции президента средства массовой информации до настоящего момента, по оценкам контент-аналитиков, не продемонстрировали. В особенности это касается радиовещания, которое оказалось серьезно демонополизировано еще летом этого года. Президента поддержали всего несколько глав администраций (Лужков, глава администрации Мурманска, Кислюк в Кузбассе). С другой стороны, коллегии трех силовых министерств оказали жесткое сопротивление попыткам поставить свои организации под контроль новых министров, назначенных и.о. президента А.В. Руцким. Но этого нам уже не переиграть.

Здесь мы переходим к самому серьезному аспекту ситуации: парламент и новый президент пока не сумели воспользоваться слабостями в позиции путчистов, наоборот, их собственные позиции довольно слабы. Планы Ельцина не были секретом, к ночной обороне Дома Советов организационно-техническая подготовка была осуществлена на нормальном уровне. Но активных действий по некоторым направлениям (прежде всего работа со средствами массовой информации и налаживание связи с регионами) до настоящего времени практически не велось. Назначение конкретных силовых министров, как и следовало ожидать, вызвало как минимум пассивное, но пока довольно жесткое отторжение коллегиями соответствующих министерств.

Не располагая собственным ресурсом в настоящий момент (и крайне трудно ожидать, что значимые воинские подразделения или структуры МВД и МБ перейдут на сторону защитников конституционного строя в обозримом будущем — то есть до конца сегодняшнего дня) их крайне трудно “дожать”. А следовательно, пока на стороне президента остается хотя бы Кремлевский полк и личная охрана (более 10 тысяч прекрасно вооруженных и неплохо обученных людей, верных лично Ельцину), защитники конституционного строя вокруг Дома Советов находятся под дамокловым мечом, возможно, сокрушительного удара ближайшей ночью.

Единственным серьезным плюсом в этой ситуации является жесткая позиция ФНРП и МФП. Обе профсоюзные федерации приняли крайне жесткие резолюции по защите конституционного строя и призвали трудовые коллективы к забастовке. Но, поскольку массовые действия готовились на более поздние сроки, начать активные действия с утра они оказались не в состоянии. К тому же безобразно поставлено распространение информации о решениях чрезвычайной сессии ВС. Уже в первые часы было принято постановление, что участие граждан в защите конституционного строя НЕ ЯВЛЯЕТСЯ ПРОГУЛОМ. Но до середины сегодняшнего дня ни ФНРП, ни МФП соответствующей информации не получили, в результате чего их работа резко затруднена.

В условиях, когда междугородная связь ВС оказалась практически парализована, ФНРП до настоящего момента располагает всеми видами связи с регионами и активно воздействует на настроение советов в них. ВОПРОС О САМОМ ТЕСНОМ СОТРУДНИЧЕСИВЕ С ФНРП ДОЛЖЕН БЫТЬ РЕШЕН НА УРОВНЕ СПЕЦИАЛЬНОГО ПОСТАНОВЛЕНИЯ ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ СЕССИИ.

Связи с регионами, как уже неоднократно отмечалось, налажены у Верховного Совета пока чрезвычайно слабо. На середину дня нет никакой информации по 60 с лишним субъектам Федерации относительно позиции советов и глав администраций в соответствующих регионах. Естественно, что о выработке сколько-нибудь реалистической политики в подобной ситуации говорить пока практически невозможно. Некоторые выводы:

1. Если благодаря усилиям МФП сколько-нибудь массовую забастовку в Москве против путчистов удастся во второй половине дня организовать и собрать несколько десятков тысяч человек вокруг Дома Советов и зданий силовых министерств и Совмина (в первом случае — для защиты, во втором — для оказания политического нажима на коллегии соответствующих министерств), можно выиграть время для прояснения региональной ситуации и смещения нынешнего неустойчивого равновесия в свою пользу.

2. На телевидении и радио фактически существует раскол; надо всеми средствами усилить нажим и “дожать” ситуацию во чтобы то ни стало: информационная блокада должна быть пробита любой ценой, регионы должны наконец получить полную правдивую информацию о решении Верховного Совета и президента. В противном случае НАДО ПРИНЯТЬ РЕШЕНИЕ О ПРЕКРАЩЕНИИ ВЕЩАНИЯ ИЗ ОСТАНКИНО И РЕАЛИЗОВАТЬ ЕГО ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ. Чисто технически прервать энергоснабжение вполне возможно — в самом худшем случае это решение продемонстрирует жесткость и решимость новой власти.

3. Верховному Совету и новому президенту (Т.е. Руцкому. — Авт.) — если сравнивать ситуацию с 19-21 августа 1991 года, РЕЗКО НЕ ХВАТАЕТ ДИНАМИЗМА. Решения затягиваются до бесконечности, применяется тактика пассивного выжидания в расчете на то, что противник рухнет первым. Но, так как противник извлек необходимые уроки из провала ГКЧП, он тоже применяет в настоящее время тактику выжидания в расчете, что первой рухнет как раз новая власть — тем более, что организационно она работает пока крайне неэффективно. НЕОБХОДИМО НАЙТИ СПОСОБЫ УСИЛЕНИЯ ПОЗИЦИИ — ИНАЧЕ НАС МОЖНО РАЗДАВИТЬ ВСЕ ЕЩЕ ОДНИМ БАТАЛЬОНОМ.

4. Необходимо всерьез думать об установлении жесткого контроля сторонников конституционного строя минимум над нескольким ключевыми регионами страны. Тогда при самом худшем варианте развития событий в Москве случившееся не будет катастрофой. Ключевая проблема — созыв съезда”.

***

Сама эта бумага вполне годилась бы для музея, тем более что теперь содержала она лишь несбывшиеся надежды и становилась документом ушедшей в небытие политики. А значит, политики мало кому интересной. Но мое внимание остановила вот эта циничная в своей деловитости фраза умного и беспощадного человека: “Надо принять решение о прекращении вещания из Останкино и реализовать его любой ценой”. Думаю, не он один “накручивал” Александра Руцкого, но и не сомневаюсь, что личный “вклад” этого аналитика в смуту никак не меньше, чем тот, что был у гранатометчика мятежников, первым выстрелившего в дверь телецентра. Если доведется им обоим прочесть эти слова, пусть вспомнят они убитого ими на пару в Останкино рядового Николая Ситникова да истерзанную горем его маму. Всех тех, кому предопределила судьбу эта подлая бумага, где и цели были прописаны детально, и оговорена точная плата: “Любой ценой...”

Хорошо, что нам удалось предугадать события. Потрепанные, побитые, но не утратившие боевой дух наши части уходили из города. Уходили, чтобы через самое короткое время вернуться в Москву — вооруженными, экипированными, на грозной броне боевых машин. Но пока, без оружия, они представляли из себя легкую добычу, и в этот сложный момент их вплоть до шоссе Энтузиастов сопровождали бойцы спецназа из отряда “Витязь” под командованием полковника Сергея Лысюка.

Генерал Романов, впервые сообщивший мне о том, что боевики Макашова рванули к телецентру, выводил в Балашиху именно ОМСДОН. Примерно в 16.05, зная, что на шоссе Энтузиастов и Горьковском шоссе наши безоружные бойцы скорее всего уже находятся в безопасности, я дал команду Анатолию Александровичу: “Дальше давай самостоятельно. “Витязь” пусть разворачивается и прямиком в Останкино”. Успели.

На проспекте Мира Лысюк догнал 11 большегрузных машин и автобусов с людьми, среди которых были и вооруженные автоматами: “Я их вижу... Что делать? Можно ли применить оружие?” Но такую возможность я даже не обсуждал, дав команду идти на обгон и организовать оборону телецентра. В воскресный день на столичном проспекте не могло быть и речи о боестолкновении. Могли пострадать невинные люди. К тому же еще оставалась надежда, что, увидев надежно охраняемый телецентр, Макашов откажется от его штурма. Все же генерал... Одно дело — бить безоружных милиционеров и солдат и совершенно другое — по-настоящему схватиться с боевым подразделением специального назначения, прошедшим Фергану, Баку, Ереван, Нагорный Карабах. Бойцы спецназа были надлежащим образом обучены и не дрогнули бы перед куда более грозным противником.

БТРы “Витязя”, с ходу взломав ограждение, заняли первый студийный комплекс (АСК-1). Потом, когда в телецентр прибыл генерал Павел Голубец, мой заместитель, стало ясно, что объектом штурма скорее всего станет другой студийный комплекс (АСК-3), откуда ведется прямое телевещание. Поэтому Павел с частью спецназовцев перешел по подземному переходу именно в эфирный корпус и подготовил круговую оборону.

500 человек, которых Макашов собирался бросить на штурм “Останкина”, предварительно “разогревали” речи Виктора Анпилова и Ильи Константинова. Было у них оружие, включая гранатометы. Был и кураж, мешающий реалистично оценить истинное положение вещей. Не сомневаюсь, что главный расчет Макашова строился на применении массы безоружных людей, прикрываясь которыми в здание телецентра должны были ворваться боевики-чистильщики. Поэтому первым делом нападавшие стали сбиваться в толпу, блокировать дороги и останавливать троллейбусы, высаживая из них людей. Казалось, власть дрогнула: гуляющая молодежь, опьяненная первыми победами в районе Белого дома, ревела от восторга и лупила отнятыми дубинками по отнятым щитам. На совести радикальных политиков их революционный задор, вот только военный человек Макашов не мог не понимать, что для полноценного штурма, когда разница в потерях между обороняющимися и атакующими составляет, как правило, один к трем, ему потребуется кинуть на алтарь этой сомнительной победы около пятисот жизней своих сторонников и более чем полторы сотни жизней военнослужащих и сотрудников МВД. Кажется, это и была та “любая цена”, которую готовы были заплатить оппозиционеры за несколько минут прямого эфира.

То, что наши бойцы будут оборонять стратегический объект до последнего человека — уж в этом у него не должно было быть никаких сомнений.

Примерно в 18.30 к Макашову вышел командир взвода, начальник караула по охране телецентра и у дверей АСК-3 предупредил, что для охраны телецентра прибыл отряд специального назначения. Спецназовцы заняли оборону и будут выполнять приказ. “Поэтому я, — сказал старший лейтенант, — вас официально предупреждаю. Прошу увести людей и не предпринимать никаких мер для штурма. Если будет штурм, будет ответный огонь”.

Макашов проигнорировал предупреждение. Более того, стал убеждать окружающих, что все внутренние войска уже перешли на сторону Белого дома, а тут засели “остатки”.

Твердо знаю, не мог генерал Макашов не отдавать себе отчета — на что шел сам и гнал вперед своих людей. Тем не менее он дал команду проделывать проходы к АСК-3. Проходы пробивались тяжелыми грузовиками под прикрытием вооруженных людей. Видеооператор отряда “Витязь” снимал это с внутренней стороны. Когда впоследствии мы сопоставили его съемку с тем материалом, который отснял французский телеоператор, мы увидели все тех же людей с оружием в руках.

Мне по рации был слышен доклад командира отряда генералу Голубцу: “Вижу изготовившегося гранатометчика!” Генерал доложил об этом на командный пункт. В 19.10 оборвалась жизнь рядового Николая Ситникова, бойца отряда “Витязь”, погибшего от гранатометного выстрела.

Свидетельства тех дней подробно описаны во множестве изданий. Но одно из них, опубликованное в газете “Московские новости” 10 октября 1993 года, очень живо передает обстановку, которая складывалась у стен телецентра: “...У здания “Останкино” собралось более 10 тысяч человек. В две шеренги выстроились баркашовцы — боевики Русского национального единства. По их осанке и оснащению видно — непрофессионалы. Но вооружены не только стрелковым оружием, но и гранатометами.

Несколько бутылок с горючей смесью полетели из толпы во входные двери телецентра. Внутри стал разгораться пожар. Прорезав толпу, два “Урала” (На самом деле, ЗИЛ-131. — Авт.) стали попеременно таранить стеклянный холл здания. Со звоном рушились стекла... Генерал Макашов, руководивший нападавшими на телецентр боевиками, обратился к защитникам “Останкино” с предложением сдаться без пролития крови. На принятие решения Макашов великодушно дал 15 минут.

Первая очередь — трассерами — прошла над головами атакующих. Люди, давя друг друга, отхлынули от здания. “Всем отойти от стекол!” — раздался громкий голос от дверей. Одетый в камуфляж спецназовец выскочил из здания телецентра, в одиночку пошел на толпу. Автомат он держал за ствол. “Вам что, обязательно все ломать нужно?” И толпа расступалась перед ним, образуя естественный коридор. Неспешно развернувшись, спецназовец так же спокойно вошел в здание. В задних рядах атакующих Анпилов гневно выговаривал оробевшим: “Что, увидели автомат и испугались? А вы как думали — они там без оружия сидят?”

Через несколько минут два оглушительных взрыва прогремели возле самых дверей, и сразу же с обеих сторон заговорили автоматы. Толпа в ужасе рванула в рощу. Многие спрятались за ближайшим гаражом”.

Еще раз подчеркну: команда стрелять на поражение была дана только после того, как погиб наш товарищ — рядовой Николай Ситников. И, конечно, без промедления в район телецентра стали убывать на помощь другие подразделения внутренних войск. Уже в 23 часа Макашов доложил в Белом доме, что “Останкино” взять не удалось. И это после победных реляций... Поэтому и шок, испытанный организаторами смуты, был так велик, и остаток ночи — мы знаем — в Белом доме был похож на агонию.

***

Теперь инициатива уже находилась не в руках вооруженной оппозиции, а принадлежала нам. И вовсе не безоблачной казалась действительность.

Тут время вспомнить о том докладе генерала Анатолия Романова, когда он сообщил мне о якобы имевшем место предательстве командира Софринской бригады. Все это тем более важно, что факт предательства подтвердился, а сам Васильев, уволенный из внутренних войск, еще долго пытался рядиться в одежды “защитника закона” и человека, “пострадавшего за справедливость”.

Можно было бы махнуть рукой: мало ли встречается на пути людей, которым можно дать короткую характеристику: “Склонен к измене”? Но в том и заключаются уроки октября 1993 года, чтобы внутренние войска не поддавались на заманчивую перспективу растить внутри своей системы политически удобных офицеров. Есть воинский долг, закон и приказ. Любой солдат, сержант, офицер должны руководствоваться только этими понятиями.

Васильев командовал в тот день своей бригадой — прославленной, боевой бригадой из подмосковного города Софрино. Именно в ней служил в свое время замполитом погибший в Нагорном Карабахе Олег Бабак, которому одному из последних в нашей стране было присвоено звание Героя Советского Союза.

В 14.30, когда мной была поставлена задача командующему войсками Московского округа ВВ МВД России подтянуть к Белому дому свободные резервы, это было сделано с одной целью — не допустить кровопролития. В соответствии с указанием туда прибыли 150 человек во главе с полковником Васильевым. Он с подчиненными был в резерве в районе гостиницы “Мир”

Как потом мне объяснял сам Васильев, он обратился к Руцкому со словами: “Прошу не стрелять, я перехожу на вашу сторону”, с одной лишь целью — вывести подчиненных, среди которых появились раненые, из-под губительного огня. С его слов получалось, что он хотел обмануть Руцкого и тем самым избежать потерь. И действительно ушел с частью безоружных военнослужащих в толпу у Белого дома.

Шедшие за ним офицеры и солдаты полагали, что идут на усиление войсковой цепочки ОМСДОНа, а те в свою очередь считали, как выяснилось потом, что софринцы идут к ним на подмогу. Вышло же наоборот: Васильев расцепил толпу, которая потом, соединившись, пошла на штурм гостиницы “Мир”. Именно в тот момент, в 15.45, когда Васильев вел свое подразделение в сторону Белого дома, по его подразделению был открыт огонь и были ранены пять человек. Кто это сделал, выяснить так и не удалось.

Предательство Васильева на этом не закончилось. Дело в том, что еще до штурма “Останкино”, около 18 часов, я лично разговаривал с ним по телефону. Васильев дал свои объяснения. Я же, не зная истины, поверил ему и спросил: “Ты способен дальше выполнять задачу, у тебя нет проблем?” Он однозначно ответил: “Товарищ командующий, я выполню любую задачу!”

Я ему сказал: “Сейчас к вам подъедет генерал Голубец. Возьми оружие для тех солдат, которые у “Останкино”. Переходишь в его распоряжение для обороны телецентра”. И опять ответ был однозначный: “Есть!”

Генерал Голубец поручил ему оборону АСК-1, а сам с отрядом “Витязь” перешел оборонять АСК-3. Васильев к “Останкино” прибыл с боеприпасами и с оружием для своих безоружных 180 человек, которые были ранее туда направлены.

Но, как только Голубец ушел в АСК-3, Васильев, бросив своих людей, которые так и пролежали под огнем — за парапетом, на нейтральной полосе, — спрятался с оружием и боеприпасами в двух километрах от телецентра. Да так, что в течение трех с половиной часов я не мог его отыскать. И лишь потом, когда стала очевидной бесславная попытка Макашова взять телецентр штурмом, Васильев объявился в эфире. Все, что я мог сказать после этого Васильеву в присутствии членов военного совета: “Вы заслуживаете трибунала...”

Его признания в трусости и обещания “смыть позор кровью” я отлично помню и ничего, кроме презрения, они у меня не вызывают. За политические метания и хитрость — что ж, такое случается — достаточно снять человека с бригады, уволить из войск, но все-таки хоть как-то уважать его за выраженную гражданскую позицию... Но каких слов может заслуживать командир, бросивший в бою своих солдат безоружными и беззащитными?..

Безусловно, мы провели тщательное расследование. Беседовали со всеми офицерами, прапорщиками, солдатами. Васильев со своим заместителем Енягиным стали взваливать вину друг на друга, что вызвало возмущение всех офицеров. Формально можно было Васильева и Енягина отдать под суд. Но, учитывая, что их действия не повлекли вредных последствий, мы ограничились их увольнением из внутренних войск.

***

На следующий день у Белого дома события развивались не менее драматично. В ночь с 3 на 4 сентября генерал Анатолий Шкирко (Тогда — заместитель командующего ВВ МВД РФ. — Авт.) был направлен в Министерство обороны для организации взаимодействия с армейскими частями. Утром, к сожалению, армейцы не сдержали слова и вышли не вовремя.

Так как во внутренних войсках МВД России нет ни танков, ни тяжелого вооружения, в бою на подступах к Белому дому перед войсками ставилась задача очистить прилегающую территорию от вооруженных боевиков. В 6.30 колонна (в/ч внутренних войск, номер, 100 человек) прибыла на улицу Рочдельскую к фабрике “Трехгорная мануфактура”, где перед ней была поставлена задача блокировать участок этой улицы до середины улицы Николаева в готовности к прочесыванию территории. В 7.15 войсковые наряды этого подразделения заняли исходное положение и сразу же были обстреляны с крыш близлежащих домов.

В 7.30 сводная рота другой части внутренних войск, разворачиваясь на Краснопресненской набережной, подверглась обстрелу из гранатометов и крупнокалиберных пулеметов, в результате чего два наших бронетранспортера были подбиты, двое наших военнослужащих были убиты, а шестеро — ранены. К сожалению, позже скончался в госпитале старший лейтенант Михайлов. Так что горькие итоги кровопролитного противостояния в октябре 1993 года стоили внутренним войскам шестерых погибших бойцов, около ста человек — ранеными и травмированными.

Сейчас трудно реконструировать ситуацию, но не исключаю, что огонь по нашим БТРам велся по ошибке “афганцами”, которых “таманцы” посадили в свои бронетранспортеры. В надежде, что в бою от них будет больше толку, нежели от солдат срочной службы. Но их, возможно, не проинструктировали правильно.

Не исключаю, что в тревожной обстановке кто-то из них растерялся и принял БТРы внутренних войск за неожиданное подкрепление противника. К сожалению, в обстановке гражданской войны, войны, по сути братоубийственной и коварной, срабатывает страх неожиданной измены. Появляется неясность обстановки, отчего весь мир кажется враждебным, а значит — подлежащим профилактическому обстрелу. Военные психологи фиксировали подобное.

Горько, если нечто подобное произошло с экипажами наших бронетранспортеров, напоровшихся на кинжальный огонь...

Но это было вполне возможно. Задача на действия в районе Дома Советов ставилась войскам во второй половине ночи. Причем задействованы в ней были разнообразные части армии, ВВ и милиции, прибывшие из Подмосковья. Многое в этой операции — я знаю — планировалось сходу. Многое сшивалось на живую нитку из-за страшного дефицита времени. Например, генерал Анатолий Шкирко был вообще заблокирован: целый день я не мог на него выйти по связи. И вместо Шкирко действиями внутренних войск 4 октября у Белого дома руководил генерал Анатолий Романов. Человек он точный и добросовестный. Уверен, что он сделал максимум возможного, чтобы минимизировать потери.

Однако это никак не умаляет мужества солдат и офицеров ВВ, которые выполнили свой долг до конца.

***

События, произошедшие в октябре 1993 года в Москве, обязательно — в зависимости от политической конъюнктуры — еще не раз будут оцениваться и политиками, и историками, и обществом.

Лично я всегда буду оценивать их с двух точек зрения: командующего внутренними войсками и позднее — министра внутренних дел. Речь не о чистоте совести, а об объективной оценке той ситуации и возможностей, которые очень разнят две эти высокие должности. В качестве командующего войсками ты просто следуешь в русле происходящих событий. В качестве министра — имеешь возможность влиять на них еще на той стадии, когда только появились причины для какого-либо противостояния.

Но именно опыт работы в должности министра внутренних дел позволяет мне сделать утверждение, что политический кризис, разразившийся в октябре 1993 года, вполне мог окончиться мирно и тихо. Так мирно и так тихо, что лишь очень немногие люди сегодня вспоминали бы о нем. Ведь похожая ситуация, сложившаяся в марте 1996 года, когда президентом было принято принципиальное решение о роспуске Государственной Думы и запрете коммунистической партии, — а это могло бы привести к более серьезным последствиям, — разрешилась без стрельбы и крови. Без национального позора. Без братоубийства.