Иванов Н.Ф. Чёрные береты

      

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

"Деревья" для "Березовой рощи". В ад попадают на девятый день. А вот так работают в спецназе. Первый из четырех. Евтушенки всегда поучали других. Кровь и горе - для будущего счастья...

      

1

      - Говори.

      Может, все же ошибка? Что-то перепутали?

      - Я понял так. Где-то часов в четырнадцать Зите позвонили по телефону. Ваша соседка, Рая, звонок тот слышала - она как раз пришла на обед и открывала свою дверь. Это я уже потом восстановил хронологию. Через несколько минут Рая позвонила в вашу квартиру: вроде ты просил ее перед отъездом заглядывать к Зите.

      - Да, просил.

      Зиты нет, Зиты нет, Зиты нет. .

      - Дверь никто не открыл. Она вернулась к себе в квартиру и тут услышала крики на улице. Выглянула и... увидела.

      Отрядный "уазик", выкладываясь, изо всех сил рвался из аэропорта в город. В город, в котором уже нет Зиты...

      - Я предполагаю такой вариант, - продолжал с заднего сиденья Щеглов, видя, что командир ничего не говорит сам. - Видимо, та банда узнала не только ваш телефон, но и то, что ты в отъезде. Позвонили Зите, и, видимо, пугая, забавляясь, а может, на самом деле угрожая, сказали: мол, жди, сейчас придем за тобой. А через какое-то мгновение в дверь позвонила Рая...

      Город приближался - серый от смога, дыма и пасмурности. Злой и враждебный - потому что породил и прячет убийц Зиты. Он найдет их. Он положит на это жизнь. Если потребуется - снимет погоны и уйдет из отряда.

      - Куда, товарищ старший лейтенант? - тихо спросил водитель, когда подъехали к первой городской развилке.

      - Где сейчас Зита? - спросил Андрей.

      - В морге, - ответил замполит.

      Нет, он не верит. Он должен сам увидеть...

      - Туда.

      В холодной, белой пристройке к больнице его подвели к одному из топчанов, прикрытому простыней. Приподняли край. Зита. Все-таки она.

      И после этого Андрей отключился. Он знал, что будут похороны, видел их приготовление. Он смотрел, как на кладбище надвигалась, закрывая Зиту, крышка гроба, и исчезало навсегда маленькое, в завитушках белых волос, бело-мраморное лицо жены. Сидел за поминальным столом. Провожал маму и брата Зиты. Бродил по пустой, страшной без Зиты квартире. Ходил на кладбище. И не мог отыскать, почувствовать, ощутить себя в этом мире, будто улетела его душа вслед за Зитой в иные миры, оставив на земле болеть только тело.

      Очнулся вдруг на пятый или шестой день. Вздрогнул от прорвавшейся через пленку оцепенения мысли: Зиты нет, а убийцы до сих пор на свободе! Подхватился, оглядываясь и готовясь к схватке.

      Вокруг стояла тишина. Тишина, которая бывает только на кладбищах. Впрочем, он и был на кладбище. В голом поле, усаженном только каменными глыбами надгробий и крестами. Почему здесь не растут деревья? Почему никто не догадается посадить их? Зите он принесет сирень, она очень любила сиреневый цвет...

      Андрей поправил шалашик из венков, вытащил из него дощечку с фотографией Зиты. Протер пленку, которой она была закрыта от дождей. Под полиэтиленом оказались капельки влаги, они коснулись фотографии и показалось, что Зита плачет. Как же он не уберег ее?..

      - Андрей! - кто-то тронул его за плечо, и он вздрогнул от неожиданности. - Андрей.

      Над ним стоял встревоженный Щеглов. Но только что может быть тревожнее того, что уже произошло?

      - Андрей, тебя ищут.

      - Кто? - равнодушно спросил Тарасевич, не сводя глаз с заплаканного лица Зиты.

      - Латышская полиция.

      - Кто? - не понял Андрей. При чем здесь гибель Зиты и латышская полиция? Уж не на похороны ли приехала? Только он знает их помощь, он помнит их злобу и бессильную ярость, когда дело касалось ОМОНа в Риге...

      - Они приехали, чтобы арестовать тебя. Очнись, это серьезно, - тряхнул Щеглов своего командира. - Они приехали арестовывать тебя.

      - Меня? Зачем?

      - Чтобы этапировать в Ригу.

      В Ригу? Его хотят арестовать и отправить в Ригу?

      До Андрея, наконец, стало доходить услышанное. Но на каком основании его арестовывают? За что? Да и не поедет он никуда отсюда, пока банда не окажется за решеткой.

      - Пусть попробуют. Мы в России, а не в Латвии, - успокоил своего заместителя Тарасевич.

      - Россия согласилась тебя выдать! - со злобой проговорил Щеглов и виновато отвернулся. - У них на руках письмо Генерального прокурора России Степанкова к нашему министру внутренних дел Дунаеву: оказать содействие в задержании. Тебя и еще пятерых бывших рижских омоновцев.

      - Ты видел?

      - Видел. Карповский показал с ухмылочкой. Латышам даже выделена московская милиция. В помощь. У тебя дома засада. Я - сюда.

      - Подожди, до меня ничего не доходит. Ничего не пойму.

      - Тебе шьют бандитизм и террористические акты на территории Латвии. Когда служил там.

      - Да я в Москву...

      - Москва Риге теперь не указ.

      - Почему это?

      - Республики Прибалтики объявлены независимыми государствами.

      - Когда и кем? На каком основании?

      - Сразу после путча. А основание... ты же знаешь, как уважают у нас законы.

      Путч! В Москве же был путч. Он улетал из столицы, когда там начался вывод техники. Значит, все закончилось?

      - Расскажи, что происходило в эти дни?

      - Переворот наоборот. Пойдем к машине, отъедем от греха подальше.

      По рытвинам, канавам доехали до лесочка. И подтвердил Щеглов уже сказанное: путч закончен, организаторы арестованы, коммунисты объявлены вне закона - только в фашистской Германии было подобное{6}. Ельцин в угаре, он словно не понимает, кого повторяет, к тому же принял он свое решение вначале на митинге, под свист и улюлюканье толпы, а потом и в присутствии Горбачева, Генерального секретаря ЦК КПСС. Методы банановой республики, а не великой страны. Выигрывать, оказывается, тоже надо с достоинством. И вообще, много всякого произошло за это время. Но главная новость для Андрея - латышская полиция с благословения Москвы рыскает по городам России в поисках рижских омоновцев. В Сургуте арестован капитан Сергей Парфёнов, вывезен в Ригу и брошен в застенок. Так что это не просто шуточки, надеяться на какую-то правовую защиту властей и закона - глупо. Надо скрываться.

      - И все равно никуда я отсюда не уеду, - сжал кулаки Андрей. - Никуда.

      - Тебе что, лучше сидеть в тюрьме иностранного государства?

      - И в тюрьму я не сяду. В любом случае мы выполняли указы Президента СССР. Если я, выполнявший приказы - бандит, то тогда дважды бандит и преступник тот, кто отдавал эти приказы. В тюрьму добровольно я готов пойти только после того, как там окажется Горбачев. А раньше в их "Березовой роще" моего дерева не будет.

      - Какой роще? - не понял замполит. Даже огляделся вокруг - они шли среди сосен, о березах здесь ничего не напоминало.

      - А ты думаешь, латыши только сейчас задумали пересажать нас по тюрьмам? Как бы не так. Еще когда служил в Латвии, мы знали, что против ОМОНа разработана операция "Березовая роща". Цель - переломать нас по одному, как деревья. Подставить, оклеветать, спровоцировать. Одним словом - вырубить.

      - Ну, вот видишь, сам все прекрасно понимаешь. Поэтому не дури и пережди хотя бы первое время. Потом решим, что делать. Держи пакет, здесь бутерброды, а это - отпускной и билет до Москвы, - Щеглов вытащил из кармана документы. Тарасевич, не глядя, отвёл руку замполита.

      - Нет, Сергей. Пусть против меня будет хоть весь мир, а не только Латвия, Россия и банда - я не тронусь с этого места.

      - Ты слишком заметная фигура в городе. Тебе не скрыться. Уезжай, Андрей. Пересиди где-нибудь.

      - Я вот о чем подумал, - не слушая заместителя, ответил Тарасевич. - Я боюсь, что наше российское руководство возьмёт пример с прибалтов и начнёт из-за одного меня вешать собак на весь отряд. Держи, - он протянул Щеглову свое удостоверение. - Не доставим им такой радости. Я больше не командир. Я ухожу из органов, которые предают и продают своих офицеров. Я теперь - никто. И поэтому приговариваю убийц Зиты к смерти. Суда не будет, потому что суду прикажут их оправдать. Из-за меня. А теперь оставь меня одного.

      - Андрей!

      - Всё! - губы Андрея запрыгали от сдерживаемого плача. Замполит уловил душевное состояние командира, подался к нему успокоить. Однако старший лейтенант отстранился: - Всё. Спасибо за службу и дружбу. Дальше я один.

      - Не уеду.

      - Не глупи. Сохрани отряд. Это последнее, что у меня осталось на этой земле. А так - ни родителей, ни жены, ни родины, ни Отечества. Волк. Черный волк. А волку легче живется одному.

      Развернулся и, не оглядываясь, пошёл в лес. Просто в лес. Куда подальше. Волку и в самом деле в лесу надежнее.

      

2

      Давно не испытывал Илья Юрьевич Карповский такого удовлетворения, как при появлении латышской полиции. Все-таки бог шельму метит, такие люди, как Тарасевич, просто не могут быть чистенькими - слишком большое самомнение вместе с оружием под рукой и огромными правами. Такие обязаны стать убийцами. Каждый должен получить свое, и если командир ОМОНа заслужил смотреть на мир сквозь решетку - нельзя мешать этому счастью. Год назад еще они сажали неугодных, теперь испытайте, господа патриоты, тюремные прелести сами. Демократия не мстит, она просто позволяет торжествовать истине.

      И события в Москве это подтвердили. Народ восстал, защитил Белый дом и демократию, не позволил пройти красно-коричневой чуме. Страшно представить, что было бы, случись по-иному. Не хотел вспоминать, вычеркивал из памяти Илья Юрьевич первый день путча. Когда все уже знали о перевороте, в его кабинет без стука вошел первый секретарь горкома партии. Кивнул, здороваясь, деловито оглядел кабинет, замурованную нишу, картину с цветами и молча вышел. Это, как понял тогда Карповский, означало конец. Он бросился к нише, с ненавистью посмотрел на цветы. Неужели жена была права, когда просила поосторожничать?

      - Валентина Ивановна, - вызвал он секретаршу.

      Та, нервно теребя наброшенный на плечи платок, стараясь не поднимать взгляда, остановилась у двери. Это тоже не прошло незамеченным, ведь уже несколько дней она подходила к самому столу. Значит, жалеет, что не ушла с прежним начальством? Упустила, не просчитала момента? Не на того поставила?

      Но выхода не было ни у нее, ни у него, и он попросил:

      - Тут у меня строители недавно работали, узнайте, пожалуйста, кто они и откуда.

      Если не удастся достать бюст Ленина и красные знамена, то надо хотя бы как-то заставить замолчать строителей. Премиями, квартирами, но - молчать...

      Но пришло оно, двадцать первое августа. Полная победа в Москве. О, блаженный миг счастья. Мстя за свой прежний страх, в клочья разорвав уже подготовленные ордера на квартиры, поднялся на третий этаж и ногой открыл дверь в кабинет партийного босса. Точно так же, как три дня назад тот, оглядел кабинет и молча вышел. И с Валентиной Ивановной вскорости все образовалось - подбежала к самому столу и, повторяя секретарш в дешевых фильмах, перевалилась, словно имела груди, а на самом деле пустое декольте, сообщила:

      - К вам из Риги.

      Нет, выгонять он ее не станет. Она - истинная секретутка. Она служит своему месту, а значит, тому, кто сегодня начальник. Единственное - это не давать ей забыть, чтобы она отслуживала свое прошлое. Предатель служит преданнее, ему некуда отступать.

      А вот что не взяли Тарасевича - это плохо. Жаль. Тот как раз служит идее, а такие не должны больше возникать на горизонте...

      - Илья Юрьевич, принесла, - в дверь бочком, оберегая сверток, вошла Валентина Ивановна. - Цветной. Симпатичный. Только привезли.

      Она уложила сверток на стол заседаний, развязала бантик на шпагате и развернула хрустящую обертку. Подошедшему Илье Юрьевичу ободряюще улыбнулся из-за стекла портретный Ельцин.

      - Очень хорошо и вовремя. Спасибо, Валентина Ивановна. А это, - Карповский привстал на цыпочки, снял картину с цветами, - а этот пейзаж нашего переходного периода отнесите, пожалуйста, в кабинет первого секретаря.

      - А что сказать?

      - Валентина Ивановна. Разве что-то можно сказать пустому месту? Просто войдите, поставьте и уйдите. Партии больше нет. Испарилась, стала удобрением для этих прекрасных цветов. Хотя нет, на таком удобрении такая красота бы не выросла. Но все равно несите.

      "Кэмел" согласно заулыбалась, но Карповский все же ухватил на ее лице тень сомнения. Опять заглядывает вперед и боится, что все перевернется?

      Секретарша, поняв прозорливость начальника, смутилась, и, торопясь затушевать, отбросить проявившиеся чувства и доказывая свою преданность, поделилась уже обдуманным, ждавшим своего часа:

      Я тут, Илья Юрьевич, насчет командира ОМОН подумала, вы знаете, если он виновен, то должен быть наказан. А если не виновен, то с чего бы ему было прятаться. Так ведь?

      - Так, - насторожился Карповский. Сама Москва требовала него содействия в аресте Тарасевича, а он не смог...

      Я думаю, его надо... словом, скоро девять дней со дня самоубийсгва его жены, и он, наверное, придёт на кладбище.

      - Валентина Ивановна, - радостно заулыбался Карповой, - вам надо работать не у меня, а в уголовном розыске. Но я вас не отдам. Нет-нет! Мне такие люди самому нужны.

      - Спасибо, - облегченно вздохнула и "Кэмел". - Вы знаете, мне до пенсии всего два года осталось, и куда-то уходить на новое место... Я отнесу картину.

      "Неси-неси. Вы сейчас все понесёте друг другу гавно, лишь бы самим остаться на плаву. Такая уж ваша власть была".

      Ельцин опять одобрительно улыбнулся, и Илья Юрьевич принялся цеплять его на гвоздик. Отошел, придирчиво оглядывая: не косо ли? Но то ли гвоздь вконец расшатался, то ли вес рамы оказался слишком большим, но портрет прямо на глазах сорвался вниз и плашмя грохнулся на паркет. Во все стороны брызнули осколки стекла.

      "Ох, не к добру", - мелькнула, путая будущим, мысль, и Карповский бросился к портрету Президента. Борис Николаевич продолжал улыбаться через острые осколки, оставшиеся в раме: пусть хоть все разлетится вдребезги, мне ничего не станется.

      Не должно статься. Не удержится Борис Николаевич - не удержится и он, Карповский. Поэтому... поэтому надо срочно звонить в гостиницу латышам. Он приветствует победу демократии у них в республике - нет, теперь уже в суверенном государстве, но свою грязь пусть они убирают сами. А заодно и нашу выметают. Тарасевичей надо растащить в разные стороны. Не дать им подняться и объединиться. Виновен - в тюрьму. Невзирая ни на какие прежние заслуги. Как членов ГКЧП. А разберемся потом...

 

* * *

      ...К кладбищу Андрей подходил со стороны леса. Сегодня исполнялось девять дней со дня смерти Зиты. Он сохранил для этого дня конфету, оказавшуюся среди бутербродов Щеглова. "Так сладкого хочется, значит, мальчик у нас будет, - таинственно сообщала Зита секреты своей беременности. - Не смейся, это правда. Мне женщины в консультации это говорили". Ох, как же он будет мстить. Он сегодня же выходит в город. У него нет больше сил, чтобы выжидать, когда отрастут усы и борода. Но он будет осторожен. Дико осторожен, потому что против него и власть, и банда. "Спрут-3", первая серия. Сицилия. Это что, необходимый элемент демократии для России? Она не могла прожить без этого беззакония?

      Впрочем, не демократия виновата. Просто за это благородное, в общем-то, дело взялись грязные, злые, некомпетентные ни в какой области люди. И, кроме того, что они обозлят, перессорят всю страну, они испохабят саму идею демократизации. Страшно, когда из-за них народ перестанет верить в будущее. Бояться этого будущего. А нынешние демократы умеют пока только бороться и разрушать, революционеры - они в первую очередь люди лозунгов и баррикад. Сегодня же, когда всюду развал и провалы, надо просто уметь работать. Тащить телегу.

      Нет, хватит политики. Надоело, крест. Сначала Зита. Точнее, банда. Хорошо, что отдал Сергею удостоверение, а то тот же Карповский весь отряд подведет под статью. А за кем еще охотится полиция? Чеслав Млынник - это ясно, он командир. Сережу Парфенова взяли, что же он поддался? Хотя откуда он мог что знать? Если бы не Щеглов, и он бы уже, наверное, трясся в арестантском вагоне. А Россия-то, Россия... На ее территории хватают ее офицеров, а она еще и помогает. Америка из-за одного своего заложника объявляет войны другим государствам, а здесь... Позор. Неужели Москве не ясно, что на них строят политическое дело? Что через них латыши потом обвинят ту же Москву, центр?

      Он подошел к первым могилкам - уже обихоженным, аккуратным, взятым в оградки, и вдруг замер. Что-то сегодня, буквально минуту назад, мельком напомнило ему об опасности. Он не заострил на этом внимание, хотел додумать потом, но перебилось, ушло в сторону. Что-то было, было, откуда-то пахнуло холодком. Кресты и опасность... Нет, крест он ставил на политике. Пойдем сначала и спокойно: крест, кладбище, опасность, Зита, банда, страна, Сицилия, "Спрут"... Спрут! Комиссара в фильме тоже брали на кладбище, около могилы дочери. Детали не помнятся, но было, кажется, именно так. Надо же, как сработало подсознание. Хотело предупредить, а он отмахнулся ненароком. Или это все-таки нервы? Затравленность? Нет-нет, лучше поосторожничать. В этом мире всё повторяется, а подлости и предательства - в первую очередь. Он же не имеет права рисковать.

      Прислонившись к первой попавшейся ограде, Андрей осторожно огляделся. Народу на кладбище человек двадцать. Но его должны интересовать мужчины. Одинокие мужчины, рассредоточенные по кольцу или периметру. Раз, два, три... черт, мешают памятники. Еще три человека роют новую могилу недалеко от Зиты. Подстава? Посмотрим, как работают. Нет, движения точны и экономны, землю далеко не выбрасывают, припечатывают рядом с ямой. Дорога и машины. Их около десятка, но есть ли кто внутри - не видно. Двое парней, опять же недалеко от Зиты, крутятся с оградой. Что они такие неуклюжие? Нет, успокоимся, у него, что ли, большой опыт в этом деле? Век бы не иметь.

      Андрей засунул руку в карман и нащупал барбариску. Она в красной обертке, уже чуть потертой. "Так сладкого хочется. Значит, мальчик у нас будет..."

      Осторожно переместился еще на несколько могил. Каждый из заподозренных занимается своим делом. Еще несколько метров. Могильщики, положив лопату поперёк ямы, ловко выбираются наверх - да, они профессионалы, они отпадают. Те двое, с оградой, подошли к ним, видимо, просят лопаты. А почему приехали без своих? Хотя, будь это полиция, такой явный прокол никогда бы не допустили. Одиночек - один, два, три... Ого, один уже за спиной, перекрыл путь к лесу. Откуда и когда появился? Проверим на вшивость, пока один.

      Тарасевич решительно пошел обратно, но через несколько шагов остановился: мужчина был с двумя девчушками, поправлявшими цветы в банке на одной из могил. Да, нервы. Надо плюнуть на всё и идти к Зите. Они не посмеют проводить задержание на кладбище. Должна же быть совесть или хотя бы капля человечности. А сегодня, на девятый день, душа Зиты, если верить старикам, после осмотра рая перелетает в ад. Хотя адом для нее стали последние дни на земле. Он не был рядом тогда, но он будет рядом сегодня. При любом раскладе.

      Не давая больше себе осторожничать и опасаться, пошел к красно-зеленому от свежих венков участку. Зита лежит третьей с краю. Ряд теперь не найдешь, столько новых могил за девять дней появилось! Как же легко обрывается человеческая жизнь. А идти лучше по краю кладбища. Те, двое, все еще торгуются насчет лопат. Сзади никого. Впрочем, убегать... Нет, бежать он тоже не сможет. Бежать от места, где лежит Зита - никогда. Он пришел к ней. Вернее, он идет к ней. Дайте попрощаться, и он плюнет на все и уедет. Живите, сволочи, если можете. Жизнь, в самом деле, так легко оборвать, вон сколько могил, целый город. Но до Зиты дайте дойти. Донести конфету. У него ничего нет - только боль и конфета. Он преклонит колено, дотронется до могилы - и все.

      Мимо горестно сидящих в обнимку мужчины и женщины, не выпуская из виду парней с оградой, стремительно подошел к Зите. И тут же отпрянул - ее лицо на фотографии вновь было заплакано. Кто? Кто мог брать её портрет в руки и рассматривать?

      - Стоять спокойно, - послышался голос сзади. Есть. Все же взяли. Это тот, который сидел с женщиной со сгорбленными плечами. Больше некому. Как же он упустил из виду, что они могут задействовать женщин! И какая падлюка согласилась идти на приманку, да еще в черном платке? - Ты окружен, Тарасевич. Бежать глупо.

      Да, бежать глупо. Он и не побежит. Он не заяц, чтобы петлять по полю. Он не даст им возможности поулыбаться. Сколько их здесь? От могильщиков, сбрасывая перчатки и куртку, торопится еще один. Значит, втиснулся третьим к тем, настоящим. Бросили, наконец, заниматься ерундой с оградой и те двое - ну, этих-то он сразу имел в виду. Четверо бегут от машины. Конечно же, и тот, с девчонками, совсем не случаен. Целая операция. Но он пришел к своей Зите. Подлее было испугаться, спрятаться в лесу. Он вышел. Ради памяти той, которую однажды защитил. Однажды, в самом начале. И не смог сейчас...

      Зита плакала, глядя на него, и Андрей, чтобы не показать тому, который сзади, что тоже плачет, не стал утирать своих глаз. Он переждёт, отморгается. Пусть из-за этого успеют подбежать те, от машины. Он дошел. Это главное. Здравствуй, любимая. Не плачь. Я люблю тебя. И ещё приду. Много-много раз. Всю жизнь буду приходить. А сегодня принёс тебе конфету. Ты очень хотела сладкого...

      Андрей полез в карман за барбариской, но сзади схватили за руку, в спину ткнули стволом пистолета. Он дернулся, освобождаясь от захвата, но подбежавший "могильщик" с разбега ударил его ногой под колени. Падая, Андрей все же сумел вырвать руку, протянуть её к могиле. На запястье наступили грязным ботинком, но было поздно: он разжал пальцы, и конфета осталась лежать на холмике. Здравствуй, любимая...

      

3

      Телефон не отвечал, и Багрянцев, поглядев на часы, решился ехать к Андрею по адресу.

      Таксист, почуяв в нём денежного клиента, включил музыку, крутанулся по центру, показывая достопримечательности и не забывая быть вежливым. В итоге намотал дополнительную пятёрку, получил ещё одну на "чай" и оставил "лопоухого москвича" у завалов строительного мусора, надежно и, судя по другим домам, надолго окружившего новую семиэтажку.

      Лифт, конечно же, не работал, но шестой этаж для спецназовца - семечки, легкая разминка, не предмет для размышлений.

      Однако никто не откликнулся и на звонок в дверь. Собственно, чему было удивляться, можно было сразу предположить, что Андрей скорее всего пропадает на базе отряда. Но это где-то далеко за городом, и, если честно, Мишке просто не хотелось ехать туда, понадеялся и зацепился за милое русское "авось", хотя и не имевшее ни одного процента удачи.

      Оглянулся на дверь напротив. В глазке вспыхнул свет, словно там отпрянули под его взглядом. Тем лучше.

      Надавил на белую кнопку. Звонок оказался резкий, громкий даже для лестничной площадки, и Михаил отдернул руку. Стал напротив глазка; не бойтесь, свой.

      Однако дверь все равно не открыли.

      - Кто там? - послышался женский голос, и Михаил чертыхнулся: ну вот как ответить на этот вопрос? Мужчина он!

      - Я к Андрею, соседу вашему, - наклонясь к замочной скважине, - наверное, чтобы громко не кричать, ответил он: спецназовские привычки, оказывается, уже в крови. - Вы не подскажете, он дома сегодня будет?

      - А кто вы? - кажется, женщина тоже наклонилась к замку: стало слышнее.

      - Из Москвы. Друг Андрея. Я знаю, что у него... жена...

      Это подействовало. За дверью щелкнуло, и Михаил увидел женщину в длинном, до пят, халате. Стёкла её очков чуть укрупняли глаза, тени же от дужек, наоборот, несколько удлиняли их, делали чуть раскосыми - это несоответствие, тем не менее, придавало женщине своеобразное обаяние. Михаил, почему-то сразу обративший на это внимание, так откровенно разглядывал соседку Андрея, что та заметно насторожилась.

      - Извините, - приложил руку к груди Михаил и даже отступил на шаг, чтобы не пугать женщину. - Мне только узнать, бывает ли Андрей сейчас дома.

      - А вы... вы когда его видели последний раз? - закрывая воротом халата маленький треугольник, оставшийся открытым на груди, продолжала интересоваться женщина.

      Стервец, наверное, все-таки мужик по своей натуре, если женщину видит в женщине при любых обстоятельствах. А может, и не надо загонять природу в рамки, которые человечество придумало само для себя и столько столетий впихивает в них торчащие плечи, ноги, руки, головы?

      Так и с Мишкой. Вроде звонил по одному делу, а подумать успел, пока соседка задавала свои вопросы:

      "Бдительная или любопытная? Но красивая!"

      - Совсем недавно, двадцатого числа. Он у меня жил в Москве. Я его и на самолет сажал, когда узнали, что жена... Она жива?

      - Нет, - соседка стала поправлять очки. - Но только... Знаете, Андрея не будет сегодня.

      - Чёрт, жалко. Придётся ехать в отряд. Извините еще раз. До свидания.

      - Подождите, - остановили его, когда Багрянцев одним махом оставил позади лестничный пролет. - Вы... вы можете зайти на минуту?

      "К вам - с удовольствием", - не понимая, чем вызвано такое "потепление", тем не менее, подумал Михаил.

      Опуская глаза, чтобы не выдать удовлетворения, прошел в тесноватую, но уютненькую прихожую. Но успел заметить, отчего запахивалась халатом соседка: на груди, как раз в открывавшемся треугольничке россыпью-звездочками мелькнули родинки, когда хозяйка прикрывала за ним дверь. Но разве это надо прятать! Глупые женщины. Небось, столько мужских взглядов спотыкалось об эту привлекалочку-заманку, отчего ж еще одному мужику не сойти с ума? И вроде ничего сверхъестественного, просто несколько родинок, а вот знали, черти, где появиться...

      - Проходите, можно на кухню, я только с работы, - запахнулась вновь хозяйка. Ни про какие родинки она сама, конечно, не помнит, это просто привычка. Привычка одинокой женщины, прячущей свое тело от мужских взглядов. - Меня Рая зовут.

      - Михаил. Багрянцев.

      - А... вы Андрея хорошо знаете? - продолжила допрос соседка, когда они уселись за стол.

      Молодец, ничего не скажешь. Настырна. Но все равно приятная.

      - Не очень. Зато участвовали вместе в путче, - хотел пошутить Михаил, но для Раи это оказалось, видимо, серьезной новостью.

      - Так его арестовали за участие в путче? - она испуганно схватилась за щёки.

      - Арестовали? - встрепенулся теперь уже Багрянцев. Так вот почему соседка всё так выпытывает. - Кто арестовал? Когда? Поняв, что проговорилась, но всё еще неуверенно, Рая сообщила:

      - Латышская милиция. Или полиция, уж и не помню, как назывались. Они два дня сидели у него в квартире, ждали, а потом поехали на кладбище и прямо у могилы Зиты...

      - Даже так, - поник Мишка. - Демократия в действии... А где он сейчас?

      - Приходили ребята, сказали... вернее, я поняла из их разговора, что сейчас он в нашей городской тюрьме. Но через два дня рейс самолета на Ригу, его увезут туда.

      - Взяли... Спасибо, Рая. Извините, но я в отряд. Надо что-то предпринимать. Нельзя, чтобы его увезли, иначе потом назад его не вытащишь.

      В отряд не надо, - задержала его вновь Рая. - Ребята сказали... словом, я поняла, что в отряде находится московская милиция, - осторожничала, до конца не говоря всё в открытую Рая. - Ждут, вдруг кто-нибудь из друзей Андрея появится еще.

      "Значит, ищут и других", - понял Багрянцев и остался сидеть. Посмотрел на застывшую Раю, спохватился, улыбнулся ей, успокаивая:

      - Я понял, Рая. Я не поеду в отряд, москвичи не для меня, - улыбнулся он ещё раз, когда Рая с облегчением вздохнула. - Но кого-нибудь из отряда я бы хотел всё-таки увидеть. Где-нибудь случайно на улице, в автобусе...

      Рая опять задумалась - она и так сегодня уже наговорила столько, что саму можно сажать в тюрьму за соучастие. Машинально сняла, протерла очки.

      - Рая, я приехал помочь Андрею искать убийц его жены. Только теперь, видимо, надо помогать ему самому. А вы, как я чувствую, дружили с семьей Тарасевича.

      - Да, Андрей столько мне помогал... Только меня предупредили...

      - А я и не сомневаюсь в этом. Но только они ищут, насколько понимаю, рижских омоновцев, а я - капитан Генерального штаба. Вот. - Михаил показал свое удостоверение. - И я просто спросил у вас, у соседки: где Андрей. Вы ответили, что не знаете, не видели его несколько дней. Я огорчился и сказал, что пойду искать базу отряда или кого-нибудь из омоновцев. Так ведь было?

      - Та-ак, - согласно протянула Рая, стараясь запомнить расклад гостя.

      - Просто когда Андрея увезут в Ригу, наше благородство не будет никому нужно. А в первую очередь самому Андрею.

      - Хорошо. Я сейчас, посидите, - Рая исчезла в комнате и вскоре появилась в платье. "И даже платье под горлышко", - не забыл отметить Михаил. - Я быстро, здесь рядом. Снимите чайник, если закипит.

      Набросив куртку, исчезла за дверью. И - чайник так и не вскипел - быстро вернулась обратно.

      - Его заместитель, Сергей Щеглов, сможет приехать только после десяти вечера. Прямо сюда.

      На часах было восемь. Надо за оставшееся время попытаться устроиться где-то на ночлег. Рая, по всему видать, живет одна, но...

      - Значит, я смогу зайти к вам в десять?

      - А вы уходите? Сейчас ужин приготовлю.

      - Я еще нигде не устроился, пойду пройдусь по гостиницам. Вновь взялась за очки Рая, но теперь в раздумье. Багрянцев дал ей несколько секунд, но хозяйка промолчала, и он встал.

      - А то подождали бы ужин, - в дверях неуверенно повторила Рая, но он отрицательно улыбнулся. На ужин, если сможет, он сам добудет и принесет чего-нибудь вкусного.

      Да только что ты в незнакомом городе без звонка, рекомендации, без подарков да еще с рязанской мордой. О, да к тому же и военный? Тогда вообще нужно разрешение коменданта гарнизона, без его отметки к гостинице можно и не подходить.

      А может, не лез нахрапом, не возмущался особо Мишка потому, что помнил о маленькой квартирке Раи? Это же надо, как пронзила своими родинками. Неужели прогонит, когда узнает, что с гостиницами полный провал? Он бы не стал наглеть, никаких приставаний или даже попыток, он ведь помнит про свое "тропическое" тело. Да и обстановка не та. Просто находиться рядом, знать, что рядом, в одной комнате... А первое, что надо добыть во что бы то ни стало - это взять в ресторане бутылку шампанского и коробку конфет. По-гусарски. Для ужина. И выпить за встречу, знакомство и освобождение Андрея. Завтра он поставит на уши все местные власти, журналистов, депутатов. Засыплет телеграммами Москву, а потребуется - и ООН. И допьют бутылку уже потом вместе, когда Андрея освободят. Тогда он и скажет, что у него, Тарасевича, очень хорошая соседка.

      Червонцами проложил себе путь от швейцара до распорядителя и официанта, остановившегося лишь при виде двух уже купюр. В секунду понял просьбу - никаких проблем, жди у входа.

      И точно - через несколько минут, прикрывая подносом пакет, официант подошел к дверям.

      - Коля, - позвали его в полуоткрывшуюся перед Михаилом створку. - Повтори мне на дорожку то же самое. Возьми.

      Перед Багрянцевым просунулась рука с деньгами, и Михаил замер, увидев на ней татуировку с парусником. Парусник, парусник... Андрей! Это Андрей говорил о паруснике. Это Зита запомнила татуировку, когда ее захватили.

      - Проходи, проходи, - подтолкнул его швейцар. - А вы там не напирайте, мест нет и не будет.

      Чтобы не выдать себя ни взглядом, ни жестом, выбираясь сквозь небольшую, но настырную толпу у ресторанных дверей, Михаил даже не посмотрел на обладателя татуировки. Потом, потом, со стороны. Мертвая хватка готовится издали. Так надежнее.

      В вестибюле занялся пакетом, якобы проверяя полученное... Так, рост - под метр восемьдесят, вес - все девяносто. Весовые категории разные, но это второстепенно... Шампанское "Полусладкое", молодец Коля, не схалтурил... Одет не то чтобы шикарно, но вещички или по блату, или в коммерческом. Не дурак выпить, раз повторяет. Но основное - собирается куда-то уезжать... Коробка конфет красивая, вся в лютиках... Внимание, Коля передает еще два пакета. На улицу выходим первым. Машина! В ней - еще двое. Ждут "парусника"? Черт, уйдут, уедут. Надо цепляться за них, впиваться...

      Пока скрипела за спиной входная дверь, а тем более увидев восторг и оживление в машине - решился. Спиной, боком, коряво бросился Мишка вроде бы обратно в гостиницу. Разбега почти не было, но ударил в грудь "паруснику" достаточно, чтобы отбросить его обратно к двери. А теперь падаем сами, да грохнем шампанское о стену. Эх, Рая посидели...

      - Идиот, куда зенки подевал? - заорал "парусник", а из машины уже выскочила подмога. Держи морду, Миха.

      - Да я тебя сам за бутылку... Я бабе нёс, а ты... - опять боком, чтобы не выпускать из виду машину, пошёл на цель Багрянцев. - Что же ты, зараза, наделал?

      Успел. Успел ухватить за грудки "парусника" раньше, прежде тем его самого схватили сзади.

      - Гони бутылку, - орал Мишка, отбиваясь ногами от заднего.

      - Гера, врежь его, - попросил "парусник" напарника, и Багрянцев напружинился, сгруппировался, "надевая рубашку": теперь пусть бьют, не такие удары в спортзале держали. А вот сами получите тоже: он подпрыгнул и поддел головой Геру.

      - Убью! - завопил тот и замотал Мишку, пытаясь отодрать от друга. Хорошо, что тому мешали пакеты, хотя видно, что он на взводе и готов опустить покупки на голову врагу.

      Выручил милицейский свисток швейцара. Выглянув на шум, чёрно-жёлтое квадратное существо раздуло щеки, и свист неожиданно мгновенно отрезвил противников.

      - Уходим, - Гера перестал шпынять ногами и просто дернул Мишку, уже вроде по-хорошему пытаясь оторвать его от приятеля.

      Нет, господа-товарищи, ручки слабы. Ручки тренировать надо. Я теперь - репей и только с вами.

      Он ввалился вместе с "парусником" на заднее сиденье машины, водитель дал по газам, и за стеклом замелькали фонари. Начало положено. Каким-то будет конец? Теперь - мириться и очухиваться, пока не пырнули чем-нибудь в бок.

      - Ну что, выпить до сих пор хочется? - перевалился с переднего сиденья Гера.

      - Сейчас подумаю, - искренне признался Мишка, вкладывая в ответ свой смысл. Однако освободившийся от пакетов "парусник" наконец сам дотянулся до Мишки, и перед глазами вновь мелькнули синие мачты, синее море...

      - Подумал, - поспешил добавить Багрянцев, но удар в скулу уже получил. - Подумал-подумал. Но вы меня, мужики, тоже поймите. Я беру бабе шампанское, и вдруг оно вдребезги. Вам бы такое.

      - У нас такого не бывает, - впервые подал голос водитель. - Мы берем бабу сразу с шампанским. Разница. Но ты мне понравился - за свое впиваешься в глотку.

      "Значит, он старший, раз хвалит", - оценил расклад сил Мишка. А сам простодушно - хорошо все-таки, что рязанская морда, надул губы и подсластил:

      - Да и вы тоже... свое не отдаете.

      Гера хохотнул, "парусник" тоже повел плечами: доброе слово и уркам приятно.

      - Ну, и что с бабой теперь? - осторожно вел машину и разговор старший.

      - Значит, не повезло ей. А завтра воспользуюсь вашим советом и поищу уже с шампанским.

      - Ты всегда такой прилежный в учебе?

      - Когда мне это необходимо, - не забыл выгодно преподнести себя Мишка.

      - Кем работаешь?

      - Пока вольный. А так - достаю и приношу, если грубо говорить.

      В спецназе всегда учили говорить как можно ближе к правде, чтобы потом не путаться и не сыпаться на мелочах.

      - А если потоньше? - срезал свои пласты старший.

      - Обычно ставлю мины во время отхода, - дал совсем тончайший срез Багрянцев. Для спутников, однако, этот ответ оказался еще более неотесанным брусом, и они на время замолчали. Вот это и хорошо, надо попытаться выглядеть многозначительным пустышкой, к тому же еще чуть хвастливым, но и знающим себе цену. Не дать составить о себе однозначное представление: в этом случае легче лавировать и закрывать промахи.

      Однако водитель оказался не меньшим репьем, чем сам Мишка:

      - Получалось? Имею в виду мины?

      - Орденов пока нет, но доверяли.

      - В какой сфере деятельности прикрывал отходы?

      - Можно сказать, что в коммерции.

      - Чего же сейчас вольный?

      - Путч. Начальство посоветовало расползтись, лечь на дно и переждать неизбежные разборки после победы одной из сторон.

      - Мудрое у тебя начальство.

      - У дураков не служим.

      Что дальше? Это же, видимо, решает и водитель. Помочь? Направить составление задачки в своем русле? Эх, сейчас бы какую-нибудь домашнюю заготовочку. Да кто ж знал, что придется брать не технику, а людей. На бандах специализируются всякие там кагебешные геометрические "альфы" да "омеги"...

      - Ну, как ты думаешь, что мы с тобой будем делать? - честно поровну поделил решение задачки водитель.

      - Только не бить морду. Обычно говорят, что двое одного не бъют, а вас даже трое, - вернул условие на исходный пункт Багрянцев.

      Проехали несколько фонарей, прежде чем впервые водитель обернулся назад:

      - Есть предложение пригласить тебя на наш скромный ужин. Может, и поговорим поближе.

      Спутники согласно и вынужденно, а Мишка откровенно, но все - улыбнулись.

      

4

      Дверь Мишке, Гере и Моте - "парусник" так и представился: "Мотя", - открыла длинноногая и длиннорукая девица, ухитрившаяся втиснуть свое такое же длинное и гибкое тело в узенький кусочек блестящего зеленого материала.

      - Эллочка, это мы, - Мотя поднял над собой пакеты. - И не одни, - он кивнул назад.

      Мишка закланялся и протянул свою коробку конфет.

      - Лишних не бывает, - неожиданно писклявым для своего роста голосом разрешила хозяйка войти им всем в дом.

      Облегающий Эллочку кусок материи оказался еще меньшим, когда она повернулась: глубочайший вырез до поясницы сэкономил минимум еще полметра.

      - А где Данилыч? - пропищала уже из кухни хозяйка.

      - Скоро будет. Вроде должен с Боксером встретиться, - ответил Гера.

      - С Боксером... Сказал бы сразу, что поехал Соньку трахнуть, - не поверила Элла. - Выйдет Козырь, он и им, и нам ребра переломает.

      - А по-моему, пусть разбираются сами, - развалившись в кресле, вальяжно проговорил Гера. - В крайнем случае, мы к Моте в Москву смотаем. Приютишь?

      - Мотя старых друзей не забывает, - "парусник" умело и сноровисто очищал заставленный грязной посудой стол. - Давай, приобщайся, минер, - подозвал он Мишку.

      Через некоторое время стол был накрыт вновь. Быстро, застоявшись в ожидании, выпили по первой. Эллочка близоруко сверлила взглядом гостя, и Мишка чуть занервничал: женское чутье идет от пяток, а пятки боятся холода.

      - Откуда мальчик? - неожиданно спросила она, и Багрянцев понял, что не ошибся в своем предположении.

      - С Мотей бабу не поделил, - хихикнул Гера.

      - Не бабу, а шампанское, - огрызнулся тот. - Данилыч хочет поговорить, познакомиться, - отмежевался от Мишки "парусник".

      Эллочка, прикурив сигарету, протянула пачку гостю.

      - Не курю, спасибо. Курить вредно.

      - Курить вредно, - согласилась она. - Но не курить - странно.

      Выпили по второй. Эллочка, не закусывая, проходулила на кухню. За столом разговор не вязался: новый знакомый нужен Данилычу, а шестеркам вылезать поперек туза - быстро в отбой выбросят.

      - Гера, - разряжая обстановку, позвала из кухни хозяйка.

      Гера, покачнувшись, вылез из-за стола, "парусник" пересел на диван, включил магнитофон. В этой ситуации лучшее - чтобы побыстрее приезжал Данилыч. Переговорить, откланяться - и до новой встречи.

      Вместо водителя в дверях показался Гера. Не поднимая взгляд, быстро прошел к столу, и прежде чем Мишка почувствовал опасность, бросился на него, сбил со стула.

      - Вяжи, - прокричал он ошалевшему от неожиданности Моте.

      Но нельзя отвлекаться во время драки даже за помощью. Багрянцев, ни на мгновение не забывавший, где находится, упустил лишь первый момент - момент удара. На второй уже был собран и крутнулся под Герой всем телом: перво-наперво требовалось разжать у того пальцы. Почувствовав, что удалось, подтянул колени и выпрямил спину - уже не лежачий. Заработал локтями - куда угодно и как угодно, и не для ударов даже - просто чтобы не дать схватить себя за руки. Задергал головой - в драках ее почему-то оберегают, а башкой тоже надо драться. Удалось отпугнуть на секунду Геру и подхватиться. А вот теперь - держись!

      Ох, как любо, как приятно драться в комнате, да еще не своей, всё, что ни под рукой - во врага. Сам - к стенке, она защитит спину. Ногой в пах ничего не понимающему, но рванувшемуся вперёд Моте - получите перед поездкой в Москву. А ты куда, дура длинноногая, здесь же не бальные танцы.

      - Уйди от греха, - крикнул ей Мишка, когда она попыталась забросить на него шнур от разлетевшегося по полу телефона.

      - Отойди, - крикнул и Гера, бросая одно за другим одеяло, плед, покрывало, еще какие-то тряпки.

      Не додумал до конца Мишка предыдущую радость: опасно затевать драку в комнате, где есть чем запутать противника.

      Повязали вещи и его, сбили ритм, отобрали внимание, заставили делать много лишних и ненужных движений. На него бросились сразу втроем, сбили общей массой, стали бить, как придется и куда придется. Вот теперь голову надо прятать и беречь...

      - Вяжи, - хрипел то ли Гера, то ли Мотя - в злобе все голоса на один лад.

      Схватил, соединил ноги шнур. Несмотря на удары и боль - напрячься. Растопыриться, сделаться больше, неуклюжее, чтобы потом расслабиться и выползти из петель. Индийская йога. Руки вперёд, только вперед. Пусть вяжут впереди, позволим. На чем же взяли, где он промахнулся?

      - Ну что, товарищ капитан, - плюхнувшись на диван, с одышкой проговорил Гера. - Сам все расскажешь или утюжок включим?

      Мишка прикрыл глаза: удостоверение. Эллочка пошарила по карманам и нашла удостоверение. Ну да, он вытаскивал его, когда показывал Рае, и оставил в куртке...

      - А мы включим его в любом случае, - Мотя, проверив на нём узлы - напряглись! - открыл тумбочку под телевизором, достал утюг. - Ты мне, шкура, сразу не понравился. Но сейчас попляшешь. Эллочка, звони Данилычу. Что-то в последнее время нюх его подводит.

      - Позвони сам, - Эллочка смахнула с тумбочки остатки телефона. Подошла к лежащему Багрянцеву, наступила ему ногой на горло. - Ты мне, пидер, вылижешь всю квартиру. Языком. А потом я изрублю тебя на мелкие кусочки и спущу в унитаз, гавно мильтонское. Гера, мотай за Данилычем.

      - Да я же без колес, нас Данилыч и привез.

      - Тогда беги звони, телефон у почты. Сразу Соньке звони, у нее он.

      Гера, поддев по пути Мишку, вышел.

      - Мадам, - прохрипел капитан. - Уберите ногу.

      - Ты мне еще, гадёныш, станешь тут указывать, - повозила Эллочка туфлей по горлу.

      - Да я бы ничего, мадам... Но трусы ваши... прямо под носом... воняют сильно.

      - Ты их ещё жевать будешь, - даванула сильнее хозяйка ногой, но что-то стыдливое, видимо, осталось - отошла от Мишки.

      Так, это было главное - освободить горло. Теперь расслабляемся, "таем". Покрутим руки. Не торопиться, но и не забывать, что скоро прибудет подмога. Тогда - каюк. В крайнем случае, он и не станет отрицать, что офицер. Весь предыдущий разговор с Данилычем подводится под его спецназовскую работу. Но лучше, конечно, мотать отсюда. Мотя пробует утюг, отдергивает пальцы - горячо...

      - Ну, и где ты ставишь мины, минер? - утюг приблизился к самому лицу, Мишка увидел в нем свое расплывчатое изображение. Подался назад, одновременно вытягиваясь из петель. Раскаленное железо впилось в подбородок, заставило вскрикнуть. - Неужели не любишь? - усмехнулся Мотя. - Но это еще ничего, это цветочки. Элла, для гостя клея у тебя не осталось?

      - Для него найдем, - Эллочка сделала несколько торопливых затяжек, затушила сигарету о Мишкин лоб и ушла на кухню.

      - Поставим мы тебя раком, капитан, зальем клеем, подержим пока затвердеет, а когда на унитаз напросишься - посмотрим. На стенку никогда не лез? Полезешь. Не такие лазали. А пока и утюжок неплохо, - он опять стал приближать Мишке его изображение, и Багрянцев, успевший под разглагольствования Моти спустить с локтей два круга опоясывавшей его веревки, поддел снизу горячую ношу. Мотя, оберегая руки, выронил утюг, отскочил в сторону. Багрянцев же, наоборот, бросился к нему, прижал веревку на руках к его острому, горячему краю. Зверино зарычал - от боли, ярости, для устрашения врага и собственного возбуждения. Ладони жгло, тысячи сил отталкивали их от огня и боли, но рычал Мишка, выпуская боль через этот крик и ожидая, когда пережгутся петли. И когда Мотя, задержанный вначале на миг этим криком, потом появлением Эллочки, - когда Мотя аж через эти мгновения снова ринулся на капитана, Мишка уже встречал его прямым коротким под дых. Снизу, точнехонько. Обмяк Мотя сразу всеми парусами, захватал ртом воздух. Завизжала, сменив умолкнувшего Мишку, Эллочка, но убегать не стала, а тоже потянула длинные руки в драку. Ах, мадам, прилягте в этом случае рядом с дружком.

      Сам засучил ногами, освобождаясь теперь от телефонного провода - нельзя вязать проводом, ребята, растягивается он, не держит узлы. "Парусник", набрав воздуха, вновь пошел буром - а зря, к атаке надо готовиться, надо было отбежать, очухаться. Теперь же - хрясь! - мордой на костлявую задницу своей подружки. Вот так работают в спецназе.

      Багрянцев набросил провод на шею Эллочки, перебросил конец между ног Моти, закрутил край ему через горло. На горло не надо становиться ножкой, мадам, это пижонство, - шею надо воедино связывать с руками и ногами, чтобы меньше трепыхались. Учить вас еще надо, салаг.

      - А теперь слушайте меня, - поднял утюг Мишка над связанными вместе, воедино, наспех противниками. - Теперь я повожу им по вашим личикам. Очень красивые личики будут, гарантирую. Но есть вариант. Вы называете мне тех, кто насиловал жену командира ОМОНа. Ну!

      Он приблизил утюг к лицу Моти. Тот зарычал, и Мишка, только что через крик сам вылезший из петель, коленом поддел его в промежность - не дергайся.

      - Не хочешь? Эллочка, давай ты. Извини, но не до джентльменства, - Мишка стал подносить блестящую, жаркую лодочку поверхности утюга к хозяйке.

      - Не-ет, - закричала она. Ого, и голосок прорезался. - Я не знаю, меня не было.

      - Ребята, вы понимаете, что я не могу с вами долго возиться и упрашивать. На нет - и суда нет. Но я знаю ваши законы и помогу избежать их. Будете говорить по очереди, я вас повязываю одной веревочкой, а дальше как хотите. Итак, Мотя. Ты был? - Мишка ткнул носиком утюга в то же место, куда касался его самого "парусник".

      - Да-а, - простонал тот.

      - Второй - Гера? - Багрянцев дал посмотреться в пышущее жаром "зеркальце" девице.

      -Да!

      - Третий - Данилыч?

      Только кивнул Мотя, побоявшись про старшего сказать вслух.

      - Четвертый?

      - Тенгиз.

      - Адреса, телефоны, как их можно найти? Быстрее, не нервируйте, - Мишка поставил горячую ношу на живот Моте. Тот взвился, выгнулся, но захрипела Эллочка, да и сам "парусник" захватал воздух - вот зачем горлышки нужны, чтобы сами себя душили. Так что трусы сами жуйте, если есть охота.

      - Адреса, - повторил Мишка, дотягиваясь до книжной полки. Не глядя, нашарил там фломастер, вырвал страницу из какой-то книги: - Пишу.

      Когда поставил точку - словно нажал звонок. Но фломастер застыл, а звонок повторился и второй, и третий раз - коротко, условно, и пробежало облегчение по лицам поверженных, затаились, притихли они, не желая больше привлекать к себе внимание капитана.

      - Пикнете - убью, - предупредил Мишка, но для большей гарантии затолкал в рты валявшийся под ногами плед. Вышел в коридор. Надел свою куртку. Размял для новой драки горящие от боли руки - рано им успокаиваться, любая оплошность опять захлопнет ловушку и тогда...

      В дверь вновь трижды позвонили, и на третьем звонке, щелкнув замком, в открывшуюся дверь влепил открывшемуся Данилычу в живот. Это вам не с Зитой воевать. Сбив согнувшегося водителя в угол площадки, помчался вниз по темной узкой лестнице. Запутался немного в дверях - ломанулся было в закрытую половину, но выскочил на простор, на волю, на свежий воздух раньше, чем послышался вдогонку мат Данилыча.

      Теперь - ноги в руки.

      Однако ударил свет фар, лишь только он выбежал на улицу, взревел за спиной мотор стоявшего у подъезда автомобиля. Гера? Остался сидеть в машине Данилыча?

      Гул начал стремительно нарастать, Мишкина тень - укорачиваться и становиться отчетливее, а вдоль тротуара - сплошняком заборные плиты. Черт бы побрал эти новые районы. Но впереди - резкий поворот, надо что-то предпринять там. Гера достаточно выпил, надо использовать его замедленную реакцию. А пока бежать, рвать, как к золотой медали. Ах, спасительные русские дороги - рытвины да камни. Камни! Надо ухватить камень, и на повороте - в стекло.

      Потерял секунду, укоротилась страшно тень, но камень - в руке. Поворот. Быстрее же. Еще чуть. Справа - кусты. Попасть в стекло. Пора.

      С разворота (никогда не играл в гандбол), только краем глаза ухватив цель, бросаясь сам за кусты, запустил "подарочек" чуть повыше слепящих глаз машины. Звон стекла, дикий, надрывный скрип тормозов, словно не Гера, а машина спасала свою жизнь. Глухой удар о плиты. Тишина.

      Поднявшись, но, не выходя из кустов, Багрянцев оглядел сплющенный, осевший прямо у забора "жигуленок". Из разбитого окна торчала безжизненная рука Геры. Надо было вроде подойти, помочь, если только он остался жив после такого удара, но на дороге мелькнули фары другого автомобиля, и Багрянцев поспешил в глубь оврага. Он не хотел убивать. Ситуация, бог свидетель, складывалась так, что он или сопротивляется, или летит под колеса "жигулей". С какой стати он должен был отдавать свою жизнь? К тому же Гера - один из тех, кто мучил Зиту, подвел ее к самоубийству. И в честь чего жалеть о смерти убийцы и насильника? Попадись им кто другой, не прошедший школу спецназа, были бы ему и утюги, и клей, и колеса. Нет, в самом деле, каяться не в чем. Всё честно. Более чем честно, ведь он был один против трех, не считая Эллочки. Хотя эта дамочка сама троих стоит.

      Успокаивая себя, обходя освещенные улицы, прохожих, не смея остановить попутку или сесть в последние автобусы, пробирался на противоположный конец города Мишка. Чертов таксист мотал по достопримечательностям, сбивал из-за пятерки, сам того не желая и не понимая, с ориентиров. Но церквушка, мост и кинотеатр застолбились, и вышел сначала на них, а к трем ночи добрёл и до дома Тарасевича.

      Ещё не уверенный, что позвонит Рае, поднялся на шестой этаж. Присел на ступеньки. Горели лицо и руки, обожженные и исцарапанные, саднили колени и локти. Грязная, рваная куртка, лопнувшие на колене брюки - видок, конечно, до первого милиционера. А вот в милицию сейчас никак нельзя.

      Поднялся, подошел к двери. Постоял, уткнувшись лбом в мягкую обивку. Глаза закрылись сами, по телу разлилась теплая усталость. Никуда. Он больше не двинется отсюда никуда.

      Легонько, готовый еще раздумать и оторвать руку, нажал звонок. Как же громко он звонит!

      В глазке почти сразу вспыхнул свет, и он, чтобы предупредить и успокоить Раю, опять прошептал в замочную скважину:

      - Извините, Рая. Это я, Михаил.

      Отдвинулся, стал напротив глазка, чтобы она могла убедиться в этом.

      - Мы вас очень долго ждали, - наконец после некоторой паузы послышался ответный шепот.

      - Я случайно вышел на банду, которая... ну, Зиту... Уже знакомо и торопливо щелкнул замок. Площадку прорезал луч света, и руки Раи вознеслись, но на этот раз не к халату, а ко рту:

      - Господи, что с вами?

      - Так, поговорили. Я не хотел вас будить, но в таком виде появляться в городе...

      - Да-да. Ой, и здесь, - она увидела руки, которые Михаил, оберегая от прикосновений, держал перед собой. - Что... это?

      - Утюг. Горячий.

      - Это они... вас?

      - Где они, где сам.

      - Зачем... сами?

      - Чтобы вырваться, дойти до вас и сказать, что у Андрея очень красивая соседка.

      Рая замерла, не зная, обидеться или смутиться, и Багрянцев поспешил исправиться, отсечь банальность:

      - Простите. Просто загадал: если вырвусь от них, скажу это вам при первой же встрече.

      Сочинил на ходу, но и первый же в это поверил.

      - Проходите, что же мы стоим, - на этот раз привычно взялась за халатик Рая.

      

5

      "Я видел парусника".

      Записка была без подписи, почерк незнаком, но остановить заколотившееся сердце и спокойно вспомнить, перебрать в памяти каждого бойца отряда Андрей не мог.

      "Я видел парусника".

      Кто-то из друзей вышел на убийц Зиты. Только бы не спугнули, подождали, когда он выберется отсюда. Выбраться из тюрьмы... Как же она не вовремя!

      "Я видел парусника".

      Музыка, всколыхнувшая боль. Клочок бумажки, как книга воспоминаний. Записку незаметно передал Арнольд Константинович. Старый капитан, не поднимая глаз, прошел в его камеру, дотронулся до топчана, коснулся стен и молча вышел. "Не стыдись, Арнольд Константинович, ты здесь ни при чем", - понял душевное состояние начальника тюрьмы Тарасевич. Еще вчера были вместе, а сегодня один - враг народа, бандит и террорист, а второй - на его охране. Так скоро и всю страну поделят.

      Но вся политика показалась ерундой, когда прочел неизвестно когда оставленную капитаном записку. Он не забыт! Мир не захлопнулся вместе с тюремной дверью, за ней продолжают происходить события, касающиеся непосредственно его, командира ОМОНа. Бывшего командира, но это роли не играет. Это даже лучше, что он не командир. Погоны не давят, долг службы не требует. Он - свободен. Свободен в выборе своего мщения.

      Прилег на топчан, но не лежалось. Замотал круги в четырех углах, потом заштриховал их по диагоналям. Кому повезло? Щеглу? Но брать банду он должен сам. Сам. Но что же ему предъявят в Риге? Обвинить, впрочем, могут в чем угодно. Единственное же отступление от закона, если положить руку на сердце, было у них в самом начале работы отряда. Это когда они взяли перекупщиков водки. Пригнали их "КамАЗ" на Рижское взморье и заставили этой водкой вымыть всю машину. Но на большее, чем превышение полномочий, это не тянет. Откуда взялись бандитизм и убийства? Да, поначалу они, дураки, лихачили, но постепенно реальность заставила блюсти букву закона пуще глаза. Знали, что вся полиция Латвии поставлена на слежку ОМОНа, на контроле каждый шаг и каждое слово. Тогда-то и родилась "Березовая роща" против тех, кто не стал изменять присяге и остался верен Конституции СССР, отменив приказы рижского начальства.

      Но при любом раскладе сейчас-то он служит на территории России! Почему она отдает своих офицеров иностранному теперь уже государству? Латышей понять можно, они делают свое дело, но как же нужно не считаться с интересами своего государства, России! Как можно так лебезить и пресмыкаться, неужели Советский Союз стоит уже на таких коленях, что какая-то Латвия диктует свои условия? И что будет тогда со страной дальше? Заискивающие никогда не станут сильными и самостоятельными. И кого взяли ещё, кроме них с Сергеем Парфёновым? А если бы все это легло на плечи Зиты?

      Андрей замер посреди камеры, испугавшись собственной мысли: неужели лучше, что Зиту теперь ничего это не потревожит? "Нет-нет", - Андрей сжал голову руками. Тысячу, миллион раз, никогда "нет". Хотя этот арест стал бы для неё большим ударом...

      Звякнули ключи. Опытно, без перебора, сразу отыскался нужный. Тарасевич облегченно повернулся к дверям - чей-то приход освободил его от необходимости до конца додумывать ситуацию с Зитой.

      Вошёл Пшеничный. Как и утром, повторяя себя, прошелся по камере, дотронулся до топчана, провел рукой по стене.

      - Кто? - поторопился тихо спросить Андрей, боясь, что капитан также, как накануне, молча выйдет.

      - Багрянцев, - поняв, что интересует Тарасевича, так же тихо и однозначно ответил Пшеничный.

      Мишка? Мишка! Мишка, стервец. Победа! Этот не упустит. Он сшибет все паруса и реи. Теперь можно и в тюрьму. Хоть в Моабит. Спасибо, Арнольд Константинович. Радовался ли кто из узников когда-нибудь твоему появлению? Но Мишка, Мишка! Откуда он свалился? И сразу - в десятку!

      - Он просил ещё передать на словах, что будет ждать тебя у въезда на аэродром. Будь готов.

      Андрей, сдерживая волнение, ничего не переспросил и не доуточнил - расспросы ни к чему, капитан и так говорит уже слишком много.

      - Да, - Арнольд Константинович задержался у выхода. - Хочу чтобы ты знал: вчера я написал рапорт на увольнение в запас. Я не желаю быть начальником тюрьмы, в которую сажают таких, как ты. Прощай. Удачи вам.

      Широки плечи у капитана - чтобы выйти, надо открывать дверь полностью. Поэтому долго смотрел на Пшеничного Андрей, виновато улыбаясь. Рапорт капитана - это поступок. А то, что он сделал сейчас - должностное преступление. Что значит было пойти на него человеку, тридцать лет верному своему долгу и присяге? Вот времена...

      А Мишка... Что же он задумал? Капитан сказал: "Удачи вам". Значит, надо выстроить всю цепочку, попробовать предугадать его мысли, возможные действия.

      В аэропорт его, конечно, повезут в милицейском "воронке". Там... Нет, надо начинать раньше. С этой камеры. Сюда войдут представители латышской полиции, наденут наручники. Наручники будут, это вне всякого сомнения. В тюремном дворе сажают в "воронок". Один латыш сядет рядом с водителем, двое с ним.

      Так, теперь дорога в аэропорт. При въезде на поле постовой из транспортной милиции остановит машину для проверки документов. Мишка ждет именно в этом месте. Значит, ему надо, чтобы машина остановилась. Налет? Спокойнее, просчитаем все другое...

      А что другое? К тому же Мишка - спецназовец, а не дипломат, он приучен к делу, он нацелен "на взятие", а не "отмывание". А если неудача? Знает ли он, на что идет? Может, остановить его, попытаться самому выбраться? А как самому? Если посадят в самолет, то - все. В лучшем случае вот такая же камера на несколько лет. Но за что? Да еще в то время, когда найден "парусник". Убийцы будут разгуливать на свободе, а он, отдавший родине все, садись на баланду? Чтобы лет через десять-пятнадцать перед ним расшаркивались: ах, извините, время было такое сумбурное, заполитизированное, мы ошиблись.

      Не извинит. Если Мишка все просчитал и поможет освободиться - он скажет ему только спасибо. А тот должен просчитать все случайности. Только бы ни в какой степени не вмешивал в это дело ОМОН. Такую жертву он принять не сможет. Отряд - это его жизнь, это и память о Зите. Первые удостоверения омоновцев выписаны ее рукой, первый семейный вечер в отряде организовала и провела она - откуда только решимость и способности появились. Просто очень хотела помочь ему поставить отряд на ноги...

      - Тарасевич Андрей Леонидович? - наверное, специально с ужасным акцентом спросил у него один из рослых латышей, когда конвойные вывели его к желто-грязному милицейскому "уазику".

      - Старший лейтенант Тарасевич Андрей Леонидович, - презрительно оглядев новоявленного иностранца, поправил Андрей.

      Однако латыш не оскорбился, хотя усмешкой дал понять: посмотрим, как станешь себя вести через несколько часов в Риге. Достал из "дипломата" двое наручников.

      Теперь Андрею предстояло самое главное: не дать приковать себя к сопровождающему. Быстро, насколько это не могло вызвать подозрений, протянул вперед обе руки. И лишь только щелкнул замок, пошел к машине. Вторые наручники пусть держат для аэродрома. Когда поведут к самолету. Если поведут. И надо сесть на лавку, которая по ходу открытия двери. Сама дверь без ручки, вернее, ручка у старшего, только он может вставлять ее в паз и открывать замок. Мишка достал такую же? Спасибо, Арнольд Константиныч. Не дать приковать себя к охране.

      Начал сморкаться, вытирать нос правым рукавом - преступников приковывают за правую руку. Брезгливо морщитесь? Отлично, мне ваше мнение до фени, поморщимся потом вместе. Охрана села: один напротив, второй - рядом. Старший захлопнул дверь, сел в кабину, посмотрел в кузовок через зарешёченное окно. Довольно улыбнулся. Тронулись.

      А если у Мишки что-то не получится? Сорвется? Тогда он сам развернется у самолета. Он станет биться насмерть. Просто так, аккуратненько; без проблем и синяков им его не увезти. Пусть и стреляют, он готов вызвать на себя огонь и даже погибнуть, чем оказаться на территории суверенной и свободной от совести Латвии. Думал ли когда-нибудь вернуться именно таким образом в родной город? И в страшном сне не могло привидеться подобное. Интересно, а какие сны снятся Горбачеву? Трогает ли его кровь, льющаяся уже по всей стране?..

      Зарешёченная дорога спереди, зарешёченная сзади. Но дорога сейчас не нужна. Надо расслабиться, показать, что надломлен, погружен в свои невеселые думы. Смирился. Отдался течению судьбы. Пусть и охрана не волнуется. Но ноги для прыжка или толчка приготовим, подтянем, будто ненароком. Аэропорт недалеко, ехать всего несколько минут. Не смотреть в окно, его цель - дверь. И то только в тот момент, когда остановятся у поста. Он четко представляет это место: деревянная будочка постового около полосатых, кажется, красных ворот. Рядом двухэтажное здание транспортной милиции, затем кафе, цветочный базарчик, автобусные остановки и лес. По другую сторону - сам аэровокзал, стоянка такси, спуск к туалетам и электричке. Куда лучше бежать? В любом случае - в разные стороны с Мишкой. Только бы не попался он.

      За размышлениями вроде спокойно и незаметно, а на самом деле до впившихся в ладони ногтей подъехали к аэропорту уже так близко, что гул самолетов начал заглушать машину. Сбавлена скорость, и вот, неловко дернувшись, "уазик" наконец остановился. Открылась дверца кабины, и в тот же миг среди постороннего уличного гама и шума, сам вроде посторонний, прозвучал сигнал:

      - Эй, там, приготовиться.

      И в то же мгновение, не давая времени додуматься до смысла или даже просто заволноваться охране, точный удар в скважину для ручки на дверях:

      - Пошел!

      Ласточкой, локтями вперед, через ничего не понявших сопровождающих бросился Андрей на дверь. А секундой раньше она распахнулась, и ударил свет в глаза, и в этот свет вылетел, ударившись коленями о порожек будки, Тарасевич. И, как учили на физподготовке, повернулся боком к замызганному, в пятнах соляры, асфальту, чтобы смягчить удар. Дверь мгновенно захлопнулась, отрезав охрану. Что-то закричал старший, из-за спешки неловко вываливающийся из кабины.

      - Ходу, - подхватил Андрея за шиворот Багрянцев, помогая одновременно и встать, и сразу взять скорость.

      - Стой, стреляю, - уже на чисто русском, без картавости, прокричал латыш.

      Но он, наверное, заметался, выбирая - бежать за преступниками или сначала открыть застрявших ловушке помощников. По крайней мере выстрелы раздались, когда Мишка и Андрей уже врезались в толпу, хлынувшую к подошедшему как раз к стоянке автобусу.

      - Держи, держи их, - закричало несколько человек, но разве можно давать людям, часами маявшимся в ожидании вожделенного автобуса, право выбора, - бежать неизвестно за кем да еще под грохот пальбы, или наконец-то втиснуться в транспорт. Нет, Мишка не только волкодав-хвататель, он еще и психолог. И в лес друзья вбежали одни, не обращая особого внимания на стрельбу: они-то различают, когда стреляют по цели, а когда от отчаяния.

      - Левее, - бросил короткую команду Мишка, и Тарасевич понял, что тот наверняка вчера полазил здесь не один час.

      Лес быстро расступился, кланяясь мелкими кустарниками проносящимся по шоссе машинам. Не обращая на них внимания, Мишка нырнул в трубу под полотном дороги, захлюпал по воде. Сгибаясь в три погибели, пропустив схваченные наручниками руки меж ног, рискуя после каждого неловкого шага воткнуться в мутную воду носом, Андрей шел за ним.

      - Привет, - после того, как вновь углубились в лес и немного попетляли по нему, остановился наконец Мишка.

      - Привет, - устало и счастливо улыбнулся в ответ Андрей стукнул лбом в плечо капитана.

      - Ваши ручки, - спецназовец, фокусничая, вытащил пилку по металлу.

      Нашли поваленное дерево, приспособились к работе. В двух словах, торопясь, переговорили свои новости после путча. Видя нетерпение Андрея, Багрянцев уже подробнее, во всех деталях поведал о своих неожиданных приключениях в банде. И чтобы не дать другу опаливать сердце воспоминаниями о жене, сразу же, добавил, уводя разговор в сторону:

      - Ну, и последнее: можешь меня поздравить с новым званием.

      - О, товарищ майор. Извините, я встану.

      - Да нет, сиди. Старший лейтенант.

      - Как? Почему? Да погоди ты, не пили, - Андрей стряхнул металлические опилки с рук, Мишка тоже блаженно вытянул свои перебинтованные, мелко подрагивающие от монотонной и напряженной работы.

      - Вчера вечером звонил своим. В нашей конторе работает комиссия по путчу, мальчики вместе с Лопатиным и типа Лопатина. Помнишь, майор-депутат{7}: форма морская, а не плавает, эмблемы летные - а не летает, апломба как у министра, а уровень начальника Дома офицеров. Такие теперь и решают, каким быть Вооруженным Силам. Первый удар - как раз по нашему управлению - немедленно расформировать: в свободной стране не должно быть боевых отрядов. Все, кто был в патруле во время путча, признаны его участниками или уволены в запас, или понижены в званиях.

      - Но ведь вы, можно сказать, наоборот: смотрели за порядком...

      - Кого это волнует? В недрах Генштаба обнаружилась организация с опытом боевой работы - а вдруг она завтра повернет свой опыт против новой власти? У демократов, наверное, и так глаза от страха выпучило. Да ты посмотри и на назначения: думаешь, случайно министрами и их замами ставятся никому не известные, неавторитетные люди? Делается все, чтобы за ними не пошел народ. На всякий случай. Улыбающиеся марионетки: рушится великая страна, а у них все нормально. Как говорит Горбачев, процесс пошел. Ладно, ну ее, политику.

      - Куда ж от неё, если она заправляет нашими судьбами, - не согласился Андрей. - Мы обречены на политику. Поэтому слушай меня, Миша: ты сегодня же уезжаешь домой.

      - Куда?

      - В Москву.

      - Да перестань ты. Давай руки.

      - Нет, Миша, это серьезно, и это я решил еще вчера. Извини, но здесь тебе не Ирак. Здесь законы. И я не хочу, чтобы из-за меня...

      - Какие законы, - перебил Мишка. - Тебя вывозят из страны - это законно? Насилуют, убивают безответно - это тоже по закону? Меня разжаловали, "Белого медведя" отправили на пенсию - "Медведя", который для страны один сделал больше, чем вся эта шелупонь из комиссии - по закону? Кто же их пишет, эти законы.

      - Нет, Мишка. Нет. Дальше я - один. Один я буду более свободен и не стану оглядываться на тебя. Не уедешь - я вернусь в тюрьму.

      - Ты так говоришь, будто я все делал с бухты-барахты. А я, между прочим, тоже думал и тоже делал выбор, - Мишка обиженно отвернулся.

      - И все равно, - чувствуя, что наносит другу обиду, тем не менее не отступал от своего Андрей. - Понимая тебя, прошу, чтобы ты понял и меня. Я перед Зитой до конца своих дней не искуплю вины, а если еще нести и твой крест в случае чего... Давай хоть мы не станем отбирать у себя права на совесть.

      - Ладно, потом разберемся, - примиряюще уступил Багрянцев и кивнул на бревно: - Ваши ручки.

      

6

      Осень оказалась такой же бестолковой и бездарной, как и власть. Утро могло пудрить мозга солнцем и безветрием, а вечер уже рвал недожелтевшие до срока листья, сек землю холодным дождем. Люди шарахались не только в выборе одежды, но и з своем настроении, своих планах, связанных с погодой. Ни "а", ни "б", одни перехлесты.

      Вторую неделю Андрей жил у Мишки в Москве. Ни до чего не договорившись тогда в лесу, рассудили по-иному: уезжать все же лучше обоим. Пусть схлынет волна поисков. Лучше переждать ее, пока новые события преподнесут местной милиции такие заботы, когда ей станет не до латышских проблем. К сожалению или счастью, время сейчас только способствует этому: кражи, грабежи, разбои на каждом шагу.

      К тому же опасаться стоило уже не так милиции, сколько Данилыча с дружками: попавшись на крючок, они попытаются сделать все, чтобы убрать лишних свидетелей. Да и Геру они не простят, и главаря своего, Козыря, которого, вопреки предупреждениям, взял-таки Тарасевич тогда в камере у заложников голыми руками и которого после этого отправили тянуть новый срок за Уральский хребет.

      - И осень на носу, в лесу не заночуешь, - находил все новые и новые доводы Багрянцев.

      Видимо, ему тоже было тяжко оставаться одному после всего случившегося - не смея ни перед кем выговориться, поделиться сомнениями, подпитаться уверенностью в правоте своих действий. И к моменту, когда стальные обручи распиленно распахнулись, обоюдное согласие было достигнуто: вдвоем и в Москву.

      Потом Мишка, помаявшись, отпросился на два часа и вернулся с сумкой бутербродов и виноватыми глазами. Отводя их, объяснил появление гостинца:

      - Соседка твоя собрала. Тоже волновалась. Объяснил вкратце ситуацию. А квартиру твою уже опечатали.

      ...В Москве мало что изменилось после путча, если не считать более длинных, а потому бросающихся в глаза очередей за хлебом и молоком. Да однажды в переходе на Пушкинской площади увидел Андрей лозунги, выведенные каким-то умельцем черной краской и которыми раньше демократическая столица не славилась: "Ну что, долбаные москвичи: за что боролись, на то и напоролись", а покрупнее и выше: "Мишку - на Север!" Тарасевич вспомнил про листовку, в которой во время путча "росло" количество остановленных танков, решил сходить к ней.

      Бумажки, само собой, уже не оказалось, на окне белели лишь пятна после клея. Зато перед зданием напротив, оказавшимся Союзом писателей СССР, митинговало д скверике около ста человек. Подходивших встречал лозунг: "Верному ленинцу, верному сталинцу, верному брежневцу, верному горбачевцу, верному ельцинцу Евтушенко - позор от русских писателей". На длинном шесте коптело чучело правительственного поэта.

      - Инженеры человеческих душ, мать вашу, - чертыхнулся Андрей, когда узнал, что элита московских литераторов во главе с Евтушенко под шумок послепугчевской вседозволенности и анархии начала захватывать кабинеты в Союзе писателей.- А ещё чему-то поучали других...

      Не заметил, как оказался у телеграфа на Арбате. У того, где узнал, что Зиты больше нет. Если войти в стеклянные двери, подняться на второй этаж, то там, справа, в первой кабине... И тогда тоже шел мелкий дождь. С того дня - одни дожди...

      - Всё, больше не могу, - метался в тот вечер он по комнате в ожидании Мишки. - Еду. Каждый день отсрочки - это предательство Зиты/Смерть. Хочу смерти!

      Взведённый, не сразу увидел озабоченность на лице друга. Тот пришел совсем поздно, молча уселся перед телевизором, потом распахнул все шкафы, начал перебирать вещи.

      - Чего ты? - отрешился, наконец, от своих мыслей Тарасевич.

      - Еду латать валенки. Меня, мастера по хрустальным башмачками - латать валенки. Очень по-государственному и мудро.

      - Давай с начала, - дернул друга за рукав Тарасевич, усаживая его рядом с собой на диван.

      - Старший лейтенант Багрянцев назначен в оперативный отдел штаба Закавказского военного округа. Рисовать карты и нести дежурство. К новому месту службы убыть завтра.

      Переключиться с Зиты на Мишкины проблемы оказалось не так-то и просто. Чтобы не сфальшивить ни в чувствах, ни в словах, Андрей решил вообще пока промолчать. А он сам, конечно, хорош: у живущих рядом дорогих и близких людей миллион своих проблем, а он только о себе. Не забывать, помнить об этом, помнить об этом, помнить об этом...

      - Рае что-нибудь хочешь передать? - избежав сюсюканья, охов и ахов, по мужски и офицерски доверительно, сразу - конкретно, спросил Андрей. А чтобы избавить Мишку от смущения, пояснил: - Ты знаешь, а я только что перед твоим приходом принял решение возвращаться к себе. Подчинимся обстоятельствам и желаниям?

      - А там посмотрим, - согласился не мусолить ситуацию и Мишка. - А Рае... - он встал, подошел к стенке. Из хозяйственного отделения достал чашку, расписанную розовыми цветами. - Китайская. Их две осталось. Так и скажи. Одна - ей.

      - Добро. Давай собирать тебя.

      А к вечеру следующего дня Андрей - в кепи, прикрывающем глаза, с аккуратной маленькой бородкой, сошел с поезда в своем городе. Оставив сумку в камере хранения, стал звонить по телефонам, заглядывая в листок с записями. Не получив ответов, впрыгнул в автобус, проехал несколько остановок, отвернувшись от всех и глядя в окно. Замешался в толпе вечерних прохожих.

      После безрезультатных звонков теперь уже в квартиры Данилыча и Тенгиза, переехал на другой конец города. По бетонному забору вдоль тротуара к дому Эллочки. Трижды коротко нажал на звонок. Тишина. А что же он хотел: сошел с поезда - и сразу решил все дела?

      Вообще-то его тянуло в другие места - на кладбище, к дому и на базу отряда. Но еще в поезде решил для себя однозначно: к Зите он придет только тогда, когда она будет отомщена. Чтобы не опускать взгляд перед ее плачущими глазами. В квартиру тоже зайдет только для того, чтобы взять фотографии, некоторые зимние вещи и уйти навсегда. Спасибо, Россия, за приют. А куда дальше? Это менее всего важно. Это - потом. Никоим образом он не станет давать знать о себе и Щеглову. В день побега тот, умница, устроил строевой смотр отряда, поставил в строй до последнего человека и продержал на плацу весь день, тем самым сняв с ОМОНа и малейшие подозрения в соучастии к случившемуся. Раю, чтобы передать Мишкин подарок, он тоже отыщет перед самым отъездом - ни один человек не будет больше втянут в это дело. То ли преступное, то ли...

      А какое ещё? И почему преступное? Для кого преступное? Зло должно, обязано караться. Не пресеченное сегодня, оно заставит завтра плакать других невинных. Он берет на себя роль палача. Нет, в нашем обществе палач воспринимается как человек, лишающий жизней невиновных и мучеников. А он - просто возмездие. Неотвратимое. Неизбежное. Иначе сотни новых Зит будут лежать в могилах, общество - разглагольствовать о гуманности к преступникам, а "парусники" нагло посмеиваться, плевать на всех и наслаждаться жизнью. Хватит. Суды пусть разбираются в спорных и запутанных делах. Здесь же все ясно до последней слезинки Зиты.

      Может быть, странно, но ни сомнений, ни угрызений совести Андрей не испытывал. Жажда мщения была подогрета, конечно же, и его собственным арестом, выдачей латвийским властям: загнанному в угол будет не до любезностей. Но и не будь этого, решение иным бы, наверное, не стало.

      Дважды еще объехал свои "точки", прежде чем после полуночи за дверью Эллочки не послышался ее писклявый пьяненький голосок:

      - Ну, кто там еще?

      - Привет, Элла. Слушай, срочно нужен Данилыч, а ни дома, ни у Соньки, ни у Боксера нету, - небрежно проговорил давно отработанное Андрей. - До тебя тоже целый вечер не дозвониться.

      Эллочка затихла, пытаясь угадать голос.

      - Слушай, может, Мотя знает? Но его тоже что-то давно не видно. Или уже ускакал в свою первопрестольную? - продолжал шиковать тремя известными именами и двумя фактами Андрей.

      - Они вчера как раз поехали к нему в Москву, - наконец, хоть и неуверенно, сообщила Эллочка.

      - А что же меня не прихватили? - успокоил её беззаботным голосом Тарасевич. - Вернуться-то когда грозились?

      - Завтра.

      - А, тогда все нормально. Спокойной ночи. Не забывай старых знакомых.

      Небрежно протопал по лестнице. Но на тротуар выходить не стал - вдоль стеночки и за угол. Пусть поломает голову Эллочка о ночном визитере. А Данилыч с Тенгизом, значит, в Москве. Разошлись, разлетелись на каком-то перегоне их поезда. Но ничего, он сам перейдет на их рельсы, параллельных прямых для них не будет. И они сшибутся. И встанет после этой сшибки только кто-нибудь один. Или никто.

      Своей смерти Андрей не боялся - притупилось это чувство, пока служил в ОМОНе. А после смерти Зиты что жизнь? Шептались ведь старушки на похоронах: ох, велик оказался гроб для одной, знать, место припасено еще для кого-то из родных. Осеклись, когда увидели его.

      Припасено так припасено. Он с детдома о смерти знает, в детдоме они почему-то часто о ней говорили.

      Вроде никуда конкретно теперь не шел Андрей, на ночь он облюбовал себе строительный домик, в котором однажды брали одного бомжа: ничего уголок, перекантоваться день-два можно. Но оказалось, что крутится он вокруг да около дороги, ведущей на кладбище. И, устав делать вид, что это случайность, устав отгонять мысли о Зите, остановился и признался себе: да, он хочет идти на могилу жены.

      - Но не пойду, - вслух проговорил он. Даже повернулся спиной к окраине города. - Только после. Всё.

      Ночь проворочался на узкой лавке среди тряпья, пустых бутылок, мотков проволоки - в воспоминаниях, думах о завтрашнем дне, в боязни проспать утро. Днём еще по нескольку минут забывался в залах ожидания аэропорта, автовокзала и железнодорожной станции. Поезд и самолет из Москвы прибывали почти одновременно, и, чтобы не дергаться, поехал сразу к дому Данилыча. Устроился в подъезде напротив, через несколько минут впервые в жизни уже завидуя курящим - тем есть хоть чем заняться. Прутиком вычистил весь подоконник на лестничном пролете, а похожих на Данилыча все не появлялось. Не вытерпел, позвонил из ближайшего телефона в справочное: рейсы из Москвы прибыли без опозданий. То есть давно. Подумав, набрал телефон. Тишина. Перезвонил Тенгизу. А вот там мгновенно подняли трубку.

      - Да-а, слушаю, говорите, -- пропищал голос Эллочки. Нет, не дурочка она, и пьянка из колей не выбила. Наверняка встретила дружков, рассказала про гостя и какие-то варианты в группе уже просчитаны.

      - Да-а, слушаю, - опять отозвалась, напомнила о себе девица.

      - Извините, мне бы Тенгиза, - не стал изменять голос Андрей. В ситуацию надо внедряться, и чем решительнее, тем меньше времени останется на подготовку у той, другой стороны. - Кажется, это я с вами вчера разговаривал?

      - Да-да, здравствуйте, - заторопилась залюбезничать Эллочка. Не надо спешить выражать восторги, девочка. Еще неизвестно, что на вашем крючке. - Вы знаете, а они... - она непроизвольно сделала секундную паузу, видимо, оглядываясь как раз на "них", - они ушли в гараж. Знаете, где новые гаражи вдоль железной дороги? Если считать от станции, то двенадцатый. Алло, вы слышите?

      Он слышит. И прекрасно ее понимает.

      - Да, конечно; А я застану их там? - "заглатывал" все глубже крючок Тарасевич.

      - Конечно, - опять не смогла скрыть ноток удовлетворения собеседница. - Они привезли из Москвы новую резину, собираются менять скаты. Завтра утром собираются куда-то уезжать, чуть ли не на всю неделю. Так что если хотите увидеть... - подбивала она Тарасевича на решительные действия.

      Так и сделаем.

      Бегом, через оградки и песочницы, кусты и разрытую теплотрассу - к улице. Такси, частник - стой. Стой кто угодно, хоть самосвал. Четвертной - к вокзалу. За скорость - еще столько же: невеста уезжает, Данилыч с Тенгизом сейчас тоже рвут к гаражам. Тот, кто прибудет первым, станет охотником. Гаражи - это блеск, это уже твердый почерк в работе. Молодец, Данилыч: вдали от домов, рядом лесок, а главное - железная дорога. В случае чего - выпал человек из поезда или бросился сам под колеса от несчастной любви. Ах, Данилыч, умница. Только вот все будет наоборот.

      - Туда, поближе к гаражам, - попросил Андрей. Частник подозрительно глянул на возбужденного пассажира, глухой закуток и тормознул на привокзальной площади:

      - Договаривались к вокзалу.

      Деньги уже в руке, спорить некогда. По грязи, склизи, зловонию пристанционных посадок - к гаражам. Возникшие стихийно, самостроем, сотворенные из кирпича, плит, листов железа, каких-то полувагончиков, разномастные и разнокалиберные, они мертвой хваткой осели между железнодорожным полотном и лесопосадкой. Главное - выбрать место. Двенадцатый гараж. Скорее всего число названо от балды, чтобы заманить его поглубже и иметь время осмотреть и проверить его, кто такой. Очень хороша для такого наблюдения крыша первого гаража, вся дорога с нее - как на ладони. Хотя какая ладонь - темнеет на глазах, новая власть даже декретное время отменила, действовавшее со времен революции, и тем самым выбросив целый световой час: лишь бы ничего не напоминало о советской власти{8}. Но крыша наверняка приманка Данилыча, поэтому... поэтому...

      То ли уже померещилось, то ли в самом деле обостренный слух уловил скрип тормозов у станции. Затем среди голых деревьев засемафорил свет подфарников. Времени на раздумья больше не оставалось, и Андрей, подпрыгнув, оказался на крыше второго гаража. Залег за ветки кустарника, неизвестно как сохранившегося в бардаке самостроя и дотянувшегося верхушкой до крыши.

      На дороге показался "жигуль". Перед строениями затормозил, из него выскочило сразу трое человек, еще один остался в кабине. Ничего себе поворот! Четверо - это не двое, молодцы, ребята, соображают и собираются быстро.

      - Тенгиз, на крышу, - скомандовал крепыш с короткой прической. Это не Данилыч, значит, Данилыч сам пешка.

      Над крышей показался обрез, затем перевалилась тучная фигура. Андрей сжался, перестал дышать.

      - Смотри в оба, - предупредили Тенгиза снизу. - Я понимаю, что Кавказ, в отличие от Востока, дело грубое, но если это Тарасевич - стреляй в упор и без всяких предупреждений. Это не жену его драть, понял? Степа, рысью - на тот край, - отослал крепыш еще одного сообщника. - Так, а ты, Данилыч, дуй к своему гаражу. И не ссы, я тебя прикрываю.

      Машина сделала еще один рывок, и под её шум Андрей перевел дыхание. Вот и сошлись. Ну что же, здравствуй, Тенгизик. Кавказ, говоришь, дело грубое? А ласки и не жди. Полежи пока, понервничай. И мы заодно успокоимся. Четверо - это не смертельно, это ерунда, когда все в разных местах да еще в темноте. Значит, на охоту вышли, пострелять? Что же тогда медленно ехали? Машину берегли? А Тенгиз, значит, точно был, когда они над Зитой измывались. Был. Полежи, полежи, уж ты-то не уйдешь теперь в любом случае.

      Стало прохладно лбу. Значит, все же выступил пот. От напряжения? Волнения? Ладно, разберемся потом, главное, что остывает. Хорошо, значит, успокаиваемся. Успокаиваемся. Успокаиваемся...

      Приподнял голову повыше: Тенгиз лежал на самом краю крыши, направив обрез в сторону дороги. Жди-жди, ждать хорошо, когда есть кого.

      Перед лицом оказались обломки кирпичей. Может, тогда не стоит доставать нож, а выбрать обломочек покрупнее и им прихлопнуть эту мразь? Да-да, не человека, а мразь, которая лежит в пяти метрах с обрезом наизготовку. Но - убить... Нет, к черту философию, надо помнить, на кого направлен обрез и что они сделали с Зитой. Приговор подписан. Только и в самом деле лучше кирпичом...

      Гуднул, натужно зашумел вдали поезд. Судя по всему, товарняк. Хорошо. Отлично. Вы надеялись на шум поездов? Сделаем то же самое. Сначала Тенгиз оглянется на поезд, но потом привыкнет, опять возьмет под прицел дорогу. Вот тогда и...

      Загрохотали, забили стыками рельсов цистерны. Подергался за ними взглядами грузин, отвернулся. Выждать. Еще секунду. Пора.

      Приподнявшись, перешагнул Андрей на соседнюю крышу. Замирая, не слыша, но, чувствуя каждый свой шорох, подкрался к лежащему Тенгизу. Начал приседать над ним. Белый кирпич - черная голова. Но в кирпиче совсем нет веса. Жаль, надо было доставать нож. Всё надо делать так, как задумано заранее, всякие изменения - только хуже. Но - поздно, поздно что-то менять. Состав кончается, на последний вагон грузин тоже может оглянуться. Чисто психологически. Ну?!

      Тенгиз оглянулся, и в его блеснувшие глаза, большой нос, белые зубы вбил, вмял Андрей кирпич. Свою боль и гнев. И брызнула кровь. Андрей отдернул руку, оставляя на дернувшейся черно-красной голове осколки раскрошившегося кирпича. Тело умирающего тоже несколько раз сжалось в конвульсиях, но, как удаляющийся перестук товарняка, постепенно затихло под крепкими руками Тарасевича.

      - Собаке - собачья смерть, - не своё, где-то слышанное ранее проговорил Андрей. Стараясь не смотреть на разбитую голову, дотянулся до обреза.

      Оказалось ни много, ни мало, а двустволка с вертикальными стволами. Аккуратно переломил ее - патроны уже в стволе. Небось, и жаканами заряжены, как на дикого зверя? Но командир ОМОНа вам не зверь, и все, что готовилось для него, вернется бумерангом своим хозяевам. Крути колеса, Данилыч, делай вид. Чуть-чуть осталось. Остальных он трогать не станет, хотя это и одна шайка. Ими потом Щеглов займется, а он же дал слово отомстить только за Зиту. Первый готов. Нет, это уже второй, Гера давно заждался своих сотоварищей, надо помочь ему ускорить встречу. На том свете. Сейчас - Данилыч, потом - Мотя. На него выведет Эллочка, им все же придется познакомиться не только по телефону. Но пока испробуем ружьишко, посмотрим, с чем вышли на него.

      Лег тут же, на крыше. Данилыч, слабо освещенный подфарниками, в самом деле крутился около передних колес, изредка постукивая ключами: я здесь, я здесь.

      - А я здесь, - прошептал Андрей и, словно на тренировке, изготовился к выстрелу: ноги вразброс, щеку плотнее к прикладу, левую ладонь под цевье. Холодная сталь курка. Не рвануть, быть готовым, что пружина может оказаться тугой. Стрелять лучше из одного ствола, второй надо приберечь, на случай промаха или, в случае чего, чтобы отстреливаться. И подождем поезд, опять какой-то гремит на перегоне. Ну что ж, Данилыч, получай заработанное.

      Выстрел перекрыл шум поезда, вырвался из него в темноту, в лес, к небу. Не распрямившись, но, что-то вскрикнув, ткнулся головой под капот своей машины Данилыч. Подождав целую секунду и убедившись, что выстрел оказался точен, Тарасевич выстрелил из второго ствола по машине и спрыгнул с крыши. Теперь - к станции. Пока те, двое, придут в себя, пока сообразят, что произошло, он должен лететь к Эллочке. Эллочке-людоедочке. Неужели все-таки имена даются людям не случайно?

      На дорогу не выбежал, мчался между деревьями, поминутно оглядываясь. Вроде никого. Да и не должны оставшиеся в живых тронуться с места. Страх за собственную жизнь заставит замереть, долго вслушиваться и всматриваться в темноту, перебирать тысячи вариантов. Но это - их дело. А ему - срочно к Эллочке. Четвертной - в город, еще один - за скорость: забыл дома билет на поезд. Жми, дядя. Кто жалеет деньги, начав крутить лотерею, тот никогда не выиграет.

      У знакомых уже дверей Тенгиза перевел дух, затем задергал ручкой, стал всовывать в замок свои ключи, потом позвонил и опять задергал ручкой: мы вернулись, быстрее, торопимся, помогай открывать. Ну же, людоедочка, ты же сама маешься неизвестностью и ждешь результата. Мы их принесли, открывай.

      Подбежала, открыла. И сразу ее - за горло. Длинное, белое, удобное для таких захватов. Упредил: не пикнула. Прижал к стене:

      - Адрес Моти в Москве. Раз...

      Эллочка скосила глаза на руки и тут же вздернула их вверх: рука Андрея была в крови.

      - Два, - нажал сильнее Андрей.

      - Метро... метро "Новослободская"... Адрес... в сумочке...

      Тарасевич сорвал с вешалки сумочку, вытряхнул на пол вещи, подал записную книжку. Эллочка дрожащими пальцами пролистала страницы, нашла неряшливую запись карандашом.

      - Передай всем: станете дергаться - доберусь до каждого, - отпустив горло, спокойно проговорил хватающей ртом воздух девице Андрей. - А-сейчас... - он вырвал телефонный провод из трубки, - ты тихо сидишь и ждешь, когда за тобой придут. Пикнешь что в дверь или окно - вернусь и отрежу твой каркающий язычок, мне терять нечего. И последнее: вздумаешь предупредить Мотю - за него расквитаешься сама. Думай и садись.

      Эллочка плюхнулась под его рукой на пол.

      

7

      И вновь Москва - кем только не клятая и как только не проклятая. Но что делать, коли в ней находится метро "Новослободская". А потому вынужден был опять ступить на заплеванный, в окурках и грязных листьях столичный асфальт Андрей Тарасевич.

      Добирался до Москвы на попутках и электричках, поэтому сразу направился на квартиру Багрянцева. Отмыться, отоспаться, теперь уже сбрить ненавистную бороду - и к Моте. Что дальше - до сих пор ещё не решил. Настоящее и прошлое перебивали все мысли, к тому же, если откровенно, Андрей и не желал их. Сначала надо оставить за спиной настоящее. Доиграть лотерею. Докрутить офицерскую рулетку.

      Вставил ключ в замок, но дверь под его напором отворилась, и Андрей обрадованно толкнул ее: Мишка вернулся?

      Однако увиденное заставило отшатнуться. Сорванные обои, поваленная вешалка, залитая краской одежда - это только в прихожей. Далее - вспоротая мебель, разгромленная стенка, сорванная люстра, располосованные шторы. Прямо посреди комнаты - битая посуда. Дыра вместо экрана телевизора. В столе торчал нож, и, подойдя к нему, Андрей увидел, что воткнут он в Мишкино офицерское удостоверение.

      Так вот зачем ездили в Москву Данилыч с Тенгизом! Сумели-таки по удостоверению отыскать адрес. И теперь неизвестно, надо ли благодарить Бога, что разогнали спецназ и Мишка попал в ЗакВО. Будь он дома, этот нож, надо думать, торчал бы не в удостоверении. Или нет бы им приехать на сутки раньше, когда они с Багрянцевым были вдвоем...

      Присел, стал собирать розовые осколки от китайской чашки. Попытался соединить их. У скольких людей вот так же разлетелась жизнь после августа? Собирай, склеивай - бесполезно. В квартире разгром - в стране подобное же. Но, если сюда вошли убийцы и грабители, то, как назвать тех, кто перевернул вверх дном, подпалил со всех сторон Родину? Здесь нож в удостоверении офицера, а какой удар, если и дальше идти по аналогии, ожидает страну? Дано ли ей будет выдержать? Ведь все подобное происходит подло, предательски.

      А чашка... Точно такая же лежит в камере хранения для Раи. Значит, не все в этой квартире пошло на слом, уцелела, может быть, самая дорогая теперь для Михаила вещь. Она сможет возродить эту квартиру. Надо срочно заказать переговоры с Раей. Соединение дали только на семь вечера.

      - Алло, Миша, - услышал Андрей взволнованный голос соседки, как только на линии все защелкнулось и соединилось.

      - Рая, это я, Андрей. Ты одна?

      - Андрей? Это ты, Андрей? - не поверила Рая.

      - Я, я. Можешь говорить?

      - Могу.

      - Я был в городе.

      - Я знаю. Здесь только о тебе и говорят. Ну, про гаражи. Говорят, что это ты.

      - Пусть говорят.

      - Нет-нет, практически все оправдывают тебя.

      - Ты сама-то как? Достался тебе сосед...

      - Перестань, я вчера как раз ходила к Зите, убралась там.

      - Спасибо. Спасибо, Рая. Если не трудно, приглядывай за ней.

      - А ты? Как теперь ты?

      - Ничего не знаю... Да, чтобы опять не забыл: Мишка передавал тебе подарок, но я так и не смог заехать к тебе. Нельзя было...

      - Я понимаю.

      - Зайди на вокзал, в камеру хранения. Есть чем записать? Ячейка номер: квартира Щегла плюс три. Понимаешь? Шифр: буква - начало имени твоей сестры, что приезжала на Новый год. Далее: твой месяц и день рождения. Разберешься?

      - Разберусь. Спасибо. А... Миша где?

      - Получил назначение в Тбилиси. Думаю, что скоро даст о себе знать. Береги подарок - он теперь у вас один на двоих.

      - Не поняла.

      - Ваше время истекло, - вошел в разговор голос телефонистки.

      - Все нормально, Рая. Присматривай, пожалуйста, за Зитой.

      - Береги себя. А Мише скажи, что... что его ждут его звезды. Он поймёт{9}.

      - Прощай, - в уже гудящую трубку проговорил Андрей.

      И только тут почувствовал, что его глаза полны слез, что если моргнет сейчас, то прорвутся, побегут они. Вот никогда не думал, что они так близко у него находятся. Это после смерти Зиты. И сейчас ОН; кажется, прощался с ней. Видимо, надолго. И не только с ней. С прошлой жизнью тоже - не очень сладкой и не очень спокойной, но честной и нужной другим людям. А что теперь...

      Андрей опять споткнулся о свое будущее. Жизнь же имела пока смысл до того момента, как он найдет Мотю. Дальше - пропасть и черная дыра. Зато долг свой на земле можно будет считать выполненным. Вчера такое признание было бы страшным, сегодня - нет. Лишать жизни других - не страшно! Страшно пусть будет стране, что ее люди - не воры, не преступники, не нахлебники, а государственные люди, стоявшие на страже ее интересов, сегодня низводятся на эту роль. Страшно, что Мишка, ювелир-профессионал в военной разведке, становится не нужен, и засылается в дыру "латать валенки". Кому от этого выгода? Только не Родине и не армии. А он, "черный берет", ходивший под заточки, пули, ножи преступников, - во что превращен он? Кому польза, что он сам стал убийцей? Что ушел из ОМОНа - преданный и проданный? От этого уменьшится количество преступлений? Спокойнее станет вечерами на улицах наших городов? На его место толпами ломанутся брокеры, маклеры? Неужели в Кремле и Белом доме до сих пор верят, что Запад хочет видеть Советский Союз или Россию сильной державой? Неужели те же Соединенные Штаты радуются конкуренции со стороны Германии, Японии, Южной Кореи? И ждут, не дождутся, когда еще и Советский Союз наступит на пятки?..

      "Опять политика", - тряхнул головой Андрей. Если будет жив и вдруг, если спросят лет через пятьдесят пионеры, - какое было время, о чем думали советские люди в начале девяностых годов? О политике! К несчастью, только о ней. Хотя, если посмотреть, она здесь ни при чем. Политику делают люди. К тому же конкретные люди. Лично он готов стать рядом с ними и исповедаться: я сделал то-то и то-то потому-то. Казните или милуйте. Но станут ли перед историей другие? Что они, кроме общих слов о свободе и гласности, смогут сказать? Кому нужна такая цена их - в слезах, крови, обнищании, распрях, выстрелах, переделах? Будто только и ждали мы такого освобождения, каждый день молились... Кому же стало легче, лучше и спокойнее жить в этом мире? Где те счастливцы, покажите. Или опять ждать светлого будущего, но уже в новой грязи, поломав ради принципов даже то, что построено ранее. Но даже если произойдет невероятное чудо и это самое счастье опустится на землю, то все равно оно уже изначально замешано на крови и слезах. Такое вот счастье у нас впереди...

      - Осторожнее, - специально грубо толкнули его в метро: не раскрывай варежку, деревня...

      "Новослободская". Нога сами несут его к Моте. Тем лучше. Ноги - не голова, они менее рациональны, но более честны. Каким ты был по счету, Мотя, когда терзали Зиту? Первым? Последним? Но это роли не играет. Просто судьба дала тебе возможность прожить на один день дольше своих дружков. Однако это не значит, что она должна быть и дальше милостива к тебе Жил бы спокойно - долго бы жил. Не захотел...

      Андрею показалось, что он специально вызывает в себе воспоминания о Зите. Так было и перед встречей с бандой у гаражей, и сейчас. Что это? Неужели он боится, что дрогнет рука? Никогда в жизни. Вон впереди идет женщина с поднятыми плечами - почти как у той, которая сидела на кладбище, Потом, в камере, он вспомнил, где уже видел эту "подсадную утку". В приемной у Карповского. Так что новой власти он нужен только в тюрьме. И никогда такая власть не станет думать о других. Это он понял еще, когда шел брать Козыря...

      Дом отыскался быстро - хороший дом, из кирпича, с огромными лоджиями. И как это люди ухитряются проворачивать такие махинации: из провинции - и сразу в центр столицы, в собственную кооперативную квартиру? Выходит, умеют. Свет еще не во всех окнах, от подъезда не вывезен мусор - значит, заселение еще идет. Тем лучше. Новый дом - сотни проблем. А фирма "Заря" готова предложить любые услуги. Да снимем кепочку, чтобы не пугала изначально.

      На площадке прислушался. За дверью голоса: работает телевизор. Значит, телевизионный мастер не нужен. Зато дверь не обита. И небось, не закреплена...

      - Хозяин, - постучал Андрей по двери. Надо сразу, как Эллочку, брать за горло. А еще лучше - бить в морду. Нож в кармане, но лучше без него...

      - Хозяин, фирма "Заря", - вновь постучал Тарасевич и чуть отступил: для хорошего удара нужен замах.

      А москвичи всегда славились своей беспечностью. Думают что если в столице, если их комнаты залиты светом, то и всюду светло. А в новых домах дверь вообще открывается всякому: один сосед стамеску просит, другой - помочь переставить мебель, а кооператоры-шабашники готовы хоть новый узор выложить из паркета, не говоря уже о всяких там кранах, плитках, карнизах и тому подобное. Имей деньги, и пусть руки хоть из одного места растут - квартиру можно сделать игрушкой.

      - Чего? - открыл дверь Мотя.

      Хозяином не только квартиры, но и жизни показался Мотя - с презрительной усмешкой, с махровым полотенцем на шее, в тапочках, расстегнутом спортивном костюме. И мгновенно передумав, ногой в живот, а не кулаком в лицо, свалил и отбросил обратно в квартиру "парусника" Андрей. Вбежал следом сам, готовый к борьбе, но в однокомнатной квартире больше никого не оказалось. Захлопнул дверь.

      - Я - старший лейтенант Тарасевич, командир ОМОНа, - чтобы быстрее привести в чувство хрипящего врага, сообщил он.

      Мотя перестал хрипеть и обреченно заскулил, теперь уже и не пытаясь встать.

      - Ты - последний. Мог бы и не переезжать.

      - Я не хотел... Это они...

      - Никто не виновен, когда приходит расплата.

      - Я правда... - Мотя привстал, и Андрей ударом ноги опять отбросил его к стене, заставив хлебать воздух. Надо вообще-то было сразу кончать, не заводить разговоров. В схватке убивать, выходит, в самом деле, легче. А теперь надо сделать усилие над собой. Достать нож. Нет, ножом он не сможет. Еще Тенгиза не смог, а теперь тем более. Лучше подождать, когда Мотя бросится на него сам. Защищаться. Спасать свою шкуру. Да, все правильно. Лучше так, в схватке. Пусть отдышится и встанет. Ну, давай...

      Но преданно, готовый по-собачьи служить, глядел на него Мотя, предсмертным чутьем, видимо, почувствовав надлом, борьбу в душе человека, который пришел его убивать. И, боясь спугнуть, Прервать это зарождающееся сомнение, и переиграть боясь, и искренне веря сам, и донося эту веру взглядом, позой, что после сегодняшнего дня он возьмется за ум и остановит колесо своих преступлений - глядел и умолял, глядел и умолял Мотя.

      "А может, пусть живёт? Черт с ним?" - впервые равнодушно, ничем не выдавая своего решения, подумал Тарасевич.

      Может, и ему самому надо остановиться, чтобы не превратиться в такого же подонка, как эти твари. Нет, это не станет предательством Зиты, просто, если, в самом деле, он сам не остановится, то... то потеряет в себе что-то человеческое. Сострадание? Жалость? Хотя кому они сейчас нужны? Но обстоятельства хотят сделать из него убийцу, он ложится в эту канаву, в представление некоторых людей о "черных беретах" именно как об убийцах. Ох, как они будут этому рады. Но ведь он может и не дать им такой возможности порадоваться, он может разочаровать их...

      Усмехнувшись, прошел в комнату. В углу на полу стояло несколько бутылок водки, и он свернул у одной пробку, опрокинул в себя забулькавшую жидкость. Он даже согласен теперь на то, чтобы Мотя вышел победителем. Пусть умрёт он, Тарасевич. Бывший офицер, бывший омоновец, несостоявшийся отец, потерявший любимую жену, ставший убийцей человек. Это было бы просто честнее перед Зитой, чем оставлять тебя в живых. Ну!

      Мотя продолжал преданно поскуливать, и Андрей, прерывая этот скулеж, запустил недопитую бутылку в стену. Усыпанный осколками и брызгами спиртного, Мотя умолк, прикрыл голову руками. Наконец-то Андрей увидел и парусник. Дряблый, дрожащий, сморщенный...

      "Черт с тобою. Живи", - подтвердил свое решение Андрей и, перешагнув через Мотю, вышел из квартиры.

      ...До чего же, в самом деле, суматошна и безразлична ко всему Москва. Особенно вечером, после рабочего дня, когда стало ясно, что прошедший день не стал лучше предыдущего. Когда нет веселых лиц, когда все думают только о своем завтрашнем дне.

      И шёл в этой московской толпе Андрей Тарасевич, изгой в собственном Отечестве, служивший ему каждой клеточкой тела, но выброшенный новыми порядками на самое дно общества. Жалел, что поддался минутной слабости и оставил жить убийцу своей жены. Не имеющий сил, чтобы вернуться обратно. Желающий смерти теперь самому себе.

      Шёл мимо афиш, сплошь не русских. Мимо роскошно-однообразных витрин коммерческих магазинов. Нищих старушек с протянутыми дрожащими ладошками. Самодельных лотков с порнографическими газетами и журналами. Шел против течения, против потока, идущего навстречу.

      И сам не знал, куда шел. И не ведал, где окажется...

 

 

---

{6} Щеглов ошибся. Компартии запрещались Муссолини в Италии, Гитлером в Германии, Франко в Испании, Пиночетом в Чили и теперь уже Ельциным - в России.
Назад

{7} После путча майору Лопатину через ступень присвоят воинское звание "полковник". Однако, в очередной раз на что-то обидевшись, но теперь уже на своих друзей-демократов, новоиспеченный полковник попросит вернуть ему его истинное звание майора - чтобы "с чистой совестью идти опять в народ".
Назад

{8} Через три месяца, поняв несуразность своего решения, новое правительство "вернет" декретный час обратно.
Назад

{9} К сожалению, Мишке и Рае не суждено будет скоро увидеться. Старший лейтенант Багрянцев будет ранен в самом начале 1992 года от случайной пули в Нагорном Карабахе. Только после этого, а также распада СССР и реформирования спецназа, чьим секретом являлась вылазка группы "Белого медведя" в Ираке, стало возможным открыть эту страницу недавней истории.
Назад

 

 

 

 

---