Анатолий БЕЛОЗЕРЦЕВ. Расстрелянная осень

 

НА СОВЕСТИ ПЯТОЙ КОЛОННЫ

     Вернусь к событиям августа 91-го.

     Повторяю, когда я услышал по Московскому радио заявление ГКЧП о введении в Москве чрезвычайного положения и наведения в стране порядка, я облегченно вздохнул: слава Богу, наконец-то будет покончено с анархией - матерью порядка. Но, как показали дальнейшие события, или гэкачеписты действовали нерешительно, или метастазы разложения Советского государства проникли в организм так глубоко, что уже ничего нельзя было сделать - только результаты выступления ГКЧП мы хорошо знаем: Ельцин и его сторонники, воспользовавшись нерешительностью гэкачепистов, взяли инициативу в свои руки (а терять ЕБНу действительно было нечего!), в результате одержали победу. Хорошо помню события тех трех дней в Челябинске. На площади Революции собралась группа воинствующих демократов, она с утра до позднего вечера митинговала. Ораторы, сменявшие один другого, как из ушата, обливали грязью партократов и Советскую власть, призывали помочь Ельцину в его "мужественной" борьбе. Запомнилось возбужденное выступление одного из активистов-демороссов: "Вадим Соловьев только что связался по телефону с Белым домом, переговорил с Ельциным, предложил ему помощь людьми и оружием. Борис Николаевич отказался: "Пока не надо, сами справимся". Как видим, демократы местного разлива совсем не дремали в эти дни, даже вели речь о вооруженной поддержке ельцинистов. Один из патриотов попросил слово у микрофона, ему дали. Он стал говорить о том, что обострившаяся ситуация в Москве спровоцирована пятой колонной, что нам, уральцам, надо сплотиться, ни в коем случае не поддаваться на провокации так называемых "друзей народа" (он имел в виду демократов) и поступать разумно, спокойно делать свои дела. Разъяренные демократы освистали его и тут же проводили с трибуны. Больше такой оплошности они не допускали, никого из "чужих" к микрофону не подпускали, говорили только сами. Я увидел самую настоящую бесовщину и удалился.

     Спустя три дня ГКЧП свергли. В заварухе, которая царила на площади перед Белым домом, погибли трое ни в чем не повинных парней - демократы тут же объявили их жертвами тоталитарного режима, присвоили им звание Героев России. А руководители ГКЧП оказались в "Матросской тишине". Министр МВД СССР Пуго застрелился с женой, маршал Ахромеев, не выдержав гнусности измены кучки негодяев государству, которому он присягал, покончил жизнь самоубийством (а может быть, ему помогли это сделать). Наверное, были и другие жертвы, неизвестные автору.

     Челябинские демократы тоже торжествовали. Вадим Соловьев, председатель городского Совета, и его сторонники отдали распоряжение прокуратуре прекратить уголовное дело, возбужденное против предпринимателя Кичеджи - прокуратура тут же исполнила распоряжение "победителей". Он был объявлен жертвой ГКЧП. По местному радио выступали одни демократы - участники августовских событий, происходивших в областном центре. Накал их страстей возрастал. Один из них сгоряча предложил при горсовете создать комиссию и расследовать, кто из руководства и чем занимался 19-22 августа. Словом, призывал создавать чрезвычайные тройки. Какую бы они создали атмосферу, нетрудно догадаться. За год до этих событий возле одного из коллективных садов нашли труп таксиста. На нем - записка: "Он был коммунистом". Такие самосуды могли приобрести массовый характер. Слава Богу, это не произошло, но атмосфера психоза и отмщения коммунистам, царившая в городе, была удручающей.

     В Москве хоронили троих ребят, оказавшихся жертвами августовских событий. Демократы вышли с новыми российскими знаменами, сшитыми по этому случаю. Знамена представляли собой флаги торгового флота времен Петра, но исторически так случилось, что под ними воевали колчаковцы с рабочими и крестьянами, вставшими на защиту Советской власти, а в годы Великой Отечественной - предатели-власовцы. Уже только это должно было остановить демократов использовать этот флаг, но, видимо, он выражал их суть, а позднее был утвержден в качестве Государственного флага России. Какое глумление над памятью погибших красноармейцев и ветеранов- фронтовиков!

     Похороны в Москве транслировались по всей стране. Я находился в саду. Мой сосед, раньше никогда не включавший радио, на этот раз включил его да так громко, что от душераздирающих звуков похоронного марша, от воинствующих заявлений "победителей" я не знал, куда деваться.

     Общество раскололось. На тех, кто радовался победе кучке торгашей ("Свобода! Свобода! Свобода!" - изрекали их уста. А понимай так: свобода воровать и грабить, насиловать и убивать), и тех, кто искренне переживал трагедию развала нашего Отечества. Были, конечно, и такие, которым на все наплевать, кто знает, может быть, их было большинство.

     Горбачев, привезенный из Фороса, под диктовку Ельцина издал Указ о роспуске КПСС. Здания райкомов и горкомов передавались в ведение местных властей. По-разному вели себя коммунисты в эти драматические дни. Одни подхватили свои пухлые портфели и перешли в коммерческие структуры, созданные ими заблаговременно. Другие с трудом устраивались на заводы и бюджетные учреждения. О первом секретаре Челябинского горкома КПСС Стручкове рассказывали, что в дни так называемого путча его нигде не могли найти подчиненные: ни на работе, ни на даче, видимо, отсиживался в подполье. Но были и такие, кто держался мужественно и с достоинством. Николай Петрович Соколов, первый секретарь Советского райкома партии, рассказывал товарищам: "Когда в моем кабинете появился начальник райотдела милиции и стал настаивать на немедленном опечатывании моего кабинета, я запустил в него стул и послал туда, где Макар телят не пас". Николай Петрович и после переворота не смирился с происходящим. Позднее с группой коммунистов воссоздал партийную организацию Калининского района, на территории которого жил и хорошо знал его людей. Всю душу вкладывал он в партийные дела. Но сердце было тяжело травмировано, в конце концов оно не выдержало, остановилось.

     Мужественно и с большим достоинством вел себя в эти дни первый секретарь Челябинского обкома партии Алексей Потапович Литовченко. Я хорошо знал его по работе на ЧМК, где он стал директором в середине 80-х годов. Это был прекрасный хозяйственник, умелый организатор, чуткий к людям вожак. В 80-х я работал над книгой истории комбината, мне не раз приходилось обращаться к Алексею Потаповичу по тому или иному вопросу, и я всегда находил у него поддержку. Первым секретарем обкома его избрали в самую трудную для партии пору - во времена горбачевской перестройки. Надо было обладать мужеством и самообладанием, чтобы, видя предательство верхов, делать партийное дело.

     Литовченко в ранней юности окончил в Магнитке ПТУ, начинал свой путь от рабочего и дорос до секретаря парткома и заместителя директора ММК. В Челябинск его перевели уже директором ЧМК. Хорошая закалка, которую он получил у огнедышащих мартенов и домен, пригодилась ему и на директорском посту, и в должности первого секретаря обкома.

     В двадцатых числах августа 91 года Литовченко без сомнения поддержал заявление ГКЧП, отправил в Москву телеграмму с одобрением (потом демократы "шили" ему уголовное дело за нее). Как рассказывали соратники, в первый же день он собрал аппарат, посоветовался, что делать, и направил людей на места. Наказ был таков: не допускать среди населения паники, срыва в работе. Казалось бы, куда мудрее. Тем не менее, такая позиция лидера коммунистов областной организации буквально бесила демократов.

     Когда в его кабинете появилась комиссия областной прокуратуры (я пишу об этом со слов ее руководителя), Алексей Потапович встретил ее сдержанно, достойно, хотя и без радости. Комиссия сделала опись вещей и документов, попросила открыть сейф. Алексей Потапович показал все содержимое в нем и настоял: "Непременно отметьте, что никаких расстрельных списков, как пишут об этом в печати, вы не обнаружили". "А есть ли у вас личное оружие? Если есть, можете сдать мне, я уполномочен принять его", - спокойно предложил прокурор. "Нет, личного оружия не имею, мне бояться некого", - ответил Алексей Потапович. Прокурор не стал настаивать на обыске. Еще недавно он сам был коммунистом, понимал всю трагедию первого секретаря. Он повел себя чисто по-человечески: как только комиссия, составив акт, удалилась, он, оставшись с первым наедине, посоветовал хозяину кабинета забрать все личные его вещи и только после этого опечатал кабинет.

     Работники обкома уходили на производство, в бюджетные организации. Там их не брали. Нужно было звонить, ездить, помогать в устройстве. И он появлялся в здании обкома до того дня, пока последний его коллега не был трудоустроен. Самого же его никто не брал. Он обращался к своим же металлургам, трубопрокатчикам, тракторостроителям, но повсюду слышал отказ. Руководители боялись гнева Вадима Соловьева, назначенного за его усердие Ельциным главой областной администрации. Могу только представить, какие низменные чувства мести испытывал бывший первый секретарь горкома, который в последние годы постоянно воевал с обкомом. Алексей Потапович, избранный депутатом Верховного Совета России, продолжал исполнять свои обязанности. Причем делал это честно, добросовестно. На сессиях Верховного Совета он голосовал так, как подсказывала совесть. Продажные журналисты в своих статьях и передачах по Челябинскому радио всегда пускали колкости в его адрес, они припоминали и его поддержку ГКЧП, и "консервативную" позицию, с их точки зрения, на сессиях. Апрельским утром девяносто второго по радио прозвучал очередной пасквиль в его адрес, а спустя несколько часов его не стало. Не выдержало сердце металлурга жестокой и желчной травли! Считаю, что преждевременная гибель настоящих коммунистов Алексея Литовченко, как и Николая Соколова - на совести пятой колонны. Если, конечно, таковая у этих оборотней имеется.

 

---