|
Сначала предлагаю обратиться к событиям, которые предшествовали расстрелу Верховного Совета. Убежден: не было бы контрреволюционного переворота в августе 1991 года, не было бы и кровавой развязки осенью 1993-го. Никогда не забыть тех тревожных августовских дней. Заявление ГКЧП о введении в Москве Чрезвычайного положения я воспринял с вздохом облегчения и надеждой. Сколько можно катиться в пропасть? Когда-то нужно положить всему этому конец. Политика Михаила Горбачева, взявшего за приоритет "социализм с человеческим лицом", а на самом деле ориентир на западную модель устройства общества, явилась не чем иным, как предательством наших гуманных идей, завоеванных Великим Октябрем. В глазах Запада Горбачев выглядел реформатором всех времен и народов, а на самом деле он сдавал одну позицию за другой. Душой и сердцем я чувствовал, что мы предаем заветы Ленина, все то, за что сложили головы наши деды и отцы в годы Великой Отечественной. Летом 1987 года я занимался на курсах повышения квалификации редакторов книжных издательств (я работал в то время редактором Южно-Уральского книжного издательства). В ту пору я еще не был коммунистом, но всей кожей чувствовал, что все идет к откату. На занятиях по обществоведению, которые вел профессор, доктор философских наук Виктор Васильевич Трушков (тот самый, который сейчас активно выступает со страниц "Правды России" и других патриотических газет), он искренне уверял нас, что никакого отката назад нет, что мы выбрали верную модель - "социализма с человеческим лицом". Из группы всего двое - я и еще один парень, кажется, из Гомеля - позволяли себе остро и нелицеприятно спорить с профессором о политических событиях того времени, всегда оставались при своем мнении. Слава Богу, это не возбранялось, но и не приветствовалось. В конце учебы с нами, редакторами ведущих издательств страны, редакций газет, радио и телевидения, встретился Михаил Федорович Ненашев, который в ту пору был непосредственным руководителем нашего ведомства - председателем Госкомиздата СССР. Он вел непринужденную беседу, охотно отвечал на самые жгучие вопросы. Но когда Михаил Федорович прочел мою записку примерно следующего содержания: "До каких пор мы будем сдавать идеалы социализма и уступать перед частным капиталом? Ведь наши отцы и матери воевали совсем не за то!" - Ненашев буквально взвинтился и наговорил кучу обидных слов. Не ручаюсь за точность изложения, но он сказал примерно так: "Ну и скажите, пожалуйста, где мы с нашими принципами и идеалами оказались? На задворках цивилизации. Надо смелее отвергать догмы, бесстрашно смотреть правде в глаза, искать пути выхода из кризиса". На первый взгляд, все будто бы верно. Нельзя не согласиться с тем, что "надо смелее отвергать догмы, бесстрашно смотреть правде в глаза, искать пути выхода из кризиса". Но при этом зачем отвергать святая святых - наши принципы и идеалы? Ведь более гуманных принципов и идеалов, чем социалистические, история еще не придумала и вряд ли придумает. Шел восемьдесят седьмой год - перестройка в разгаре. В Москве созданы первые частные рестораны, кафе, предприятия бытового обслуживания. Американские журналисты не стеснялись называть вещи своими именами - они называли их капиталистическими предприятиями. Выходит, что мы уже вступили одной ногой на путь капиталистического развития. Это я понимал, Это прекрасно понимал и М.Ф. Ненашев, которого я хорошо знал по Южному Уралу - всего несколько лет назад он был секретарем Челябинского обкома по идеологии и требовал от коммунистов верности социализму не на словах, а на деле. Выслушав от него упреки в свой адрес, я задумался: когда был искренен, правдив Михаил Федорович - тогда, в Челябинске, или здесь, в Москве? Я увидел перед собой совсем иного деятеля - яростного перестройщика, настоящего горбачевца. Он был таким же запальчивым и искренним, как и несколько лет назад. Может быть, так и полагалось вести себя в его министерском ранге, иначе вылетишь из обоймы? Может быть. Только Ненашеву-перестройщику летом 1987 года я не поверил. Знаю, сейчас он возглавляет крупнейшее издательство "Русский дом", издает хорошие патриотические книги, например, о бывшем первом секретаре Челябинского обкома Николае Николаевиче Родионове, дневники и письма уральской поэтессы Людмилы Татьяничевой, с удовольствием читаю их. Не знаю, как нынче относится Михаил Федорович к Горбачеву, к переходу в "рыночную экономику", осуждает нынешние реформы или воспринимает как свершившуюся реальность, но в данном случае я рассказываю о том, что было, чему сам свидетель, а из песни, как известно, слов не выкинешь. Пусть в глазах прогрессивной публики я останусь ретроградом, закоренелым консерватором, но все, что случилось, я воспринимаю как великую беду для нашей страны и нашего народа. Я был и остаюсь верным социализму, и все, о чем я пишу в этой книге и стану писать в других, я буду описывать с позиций социалистических, в моем понимании с позиций объективных и правдивых. Не обессудьте! И вот как насмешка над нашей "откатной" политикой, над нашей мягкотелостью и несостоятельностью, именно в июньские дни 1987 года на Красной площади приземлился на спортивном самолете немецкий пилот-спортсмен Руст. Это было издевательство над нами. Помню, Горбачев тут же снял Министра обороны маршала Соколова, отстранил от должности других важных персон, но принципиальных выводов из этого факта он так и не сделал. Страна продолжала катиться к развалу. Этому способствовали и подпевалы из окружения Горбачева: Яковлев, Шеварднадзе и т.д. Этот разрушительный процесс уже невозможно было остановить. А тут еще со своей настырностью и напористостью двинул против интересов страны и социализма беспалый Б. Ельцин (даже не могу назвать его по имени-отчеству). Вот ирония судьбы: наверное, во всем мире не было такого Иуды, как эта гнусная мразь. Во имя личных амбиций предать интересы государства, всего народа - это ли не верх цинизма и безумия? Могут возразить, дескать, поначалу Ельцин выступал с истинно демократических позиций, защищал от вскормленной, коррумпированной верхушки интересы трудящихся. Признаться, так в 1987-1988 годах думал и я. Из Москвы к нам, на Южный Урал, приезжал наш земляк поэт Валентин Сорокин, он с восторгом рассказывал, что настоящие патриоты в Москве собираются в поддержку первого секретаря МГК партии Б. Ельцина, из рук в руки передают стенограммы его выступлений на заседаниях Московского комитета партии, ставшего на какое-то время своеобразным Смольным в нашей партии. В выступлениях Ельцина той поры предавались огласке факты коррупции и взяточничества, охватившие столичные круги. Недавно один мой знакомый, хорошо известный в Челябинске хирург поведал историю, как он с восторгом читал выступление Ельцина о метастазах бюрократии, взяточничестве и коррупции, захвативших здравоохранение в столице. Выходит, Ельцин, как Наполеон, был какое-то время революционером, а потом сам же и предал дело, которому служил. В 1989 году Ельцин впервые оказался в Соединенных Штатах Америки, куда он, опальный бывший кандидат в члены Политбюро попал по приглашению организаций, нисколько не сомневаюсь, тесно сотрудничавших с ЦРУ. Выступая перед студентами и олигархами, он буквально оплевывал свою страну, вслед за тогдашним президентом США Рейганом называл СССР тоталитарным государством и т.д. в этом же духе. Услышав по "Голосу Америки" одно из его выступлений, я ушам своим не поверил: "Вот тебе и уралец! Вот тебе и кандидат в члены Политбюро!" В моем сознании буквально померкло все, что делал этот двурушник до сих пор. Именно предательство Ельцина подвигнуло меня на то, что в конце 80-х годов я, почти в 50-летнем возрасте, вступил в КПСС. Это произошло сразу же после XIX Всесоюзной партийной конференции, на которой Ельцин - этот двуликий Янус - публично выбросил на стол президиума партийный билет и, как артист из плохой художественной самодеятельности, с гордо поднятой головой покинул зал заседаний. В Советском райкоме партии, в котором должны были утвердить решение нашей первички о моем приеме, перед дверью зала, в котором шло заседание бюро райкома, толпились в основном секретари, пришедшие с протоколами о роспуске своих организаций. И когда зачитали мое заявление о вступлении в КПСС, первый секретарь Валентина Николаевна Коршунова с удивлением спросила: "Вы что, серьезно в такое кризисное время решили вступить в партию?" Я ответил: "Когда крысы покидают корабль, кто-то должен на нем оставаться". Весной 1991 года Южно-Уральское книжное издательство, в котором я работал редактором отдела пропаганды, выпустило книгу доморощенного "писателя" Ельцина "Сочинение на заданную тему". Прочитав ее до выхода массовым тиражом, я заявил на партийном собрании: "Мы с вами сделали первый шаг к развалу нашей страны". Мое заявление восприняли с иронией, как заявление юнца. Меня удивило, что одним из инициаторов выпуска этой книги явилась директор издательства Петрова, бывший инструктор горкома партии. Возможно, она выполняла социальный заказ, ведь до назначения ее директором ЮУКИ, она бок о бок трудилась с Вадимом Соловьевым, первым секретарем горкома партии, который в ту пору уже прослыл первым демократом в Челябинске, ярым сторонником Ельцина. И не случайно, спустя несколько месяцев, в нашей партийной организации нашлись люди, которые предложили распустить организацию. Я воскликнул от всей души: "Что вы делаете? Ведь всего год назад вы принимали меня в партию, а теперь предаете ее!" Мне ответили: "Но из партии уже вышли многие". - "А я останусь, если даже выйдете вы все". Меня поддержал мой старший редактор Александр Моисеев, который давал мне рекомендацию. Наше решение остаться в партии повлияло на остальных. И даже тогда, когда произошли спровоцированные события августа 1991 года, после которых Горбачев принял Указ о роспуске КПСС, я лично для себя принял решение - с партией не расстанусь. Ведь мой отец был коммунистом, в августе сорок первого с оружием в руках ушел защищать Отечество, а значит нашу семью и меня, тогда совсем еще крохотного младенца, а в январе сорок второго погиб под Козельском с партийным билетом в солдатской гимнастерке. Моя мать в детстве была пионеркой, в юности комсомолкой. Вместе с отцом в далекие двадцатые годы прошлого столетия они, поженившись, вступили в первую коммуну, созданную в Татарии, которая называлась "Заветы Ильича". Они вступили в коммуну, чтобы строить новую жизнь. Я всегда гордился своими родителями-коммунарами. И вот теперь, из-за предательства группы оборотней, оказавшихся в руководстве КПСС, вдруг предать идеалы отца с матерью? Нет, на такое я не способен! И сейчас, когда выступаю в печати или с трибуны собраний, говорю о необходимости быть честным и принципиальным коммунистом, то вижу ухмылки на лицах некоторых своих соратников, слышу язвительные усмешки в свой адрес. Некоторые считают, что я чересчур наивный, а ведь мне уже за 60. А один из приближенных Вадима Соловьева, в течение пяти лет правившего нашей областью, откровенно признался: "Знаешь, как называли тебя в соловьевской команде? Октябренком..." Что ж, я горжусь тем, что меня так высоко оценили мои оппоненты. Считаю, быть октябренком то же самое, что и коммунаром.
|
| В оглавление | Продолжение |
Октябрьское восстание 1993 года 1993.sovnarkom.ru |
|