Отец Леонид (И-в)

Свидетельство одного из священников Дома Советов

3 октября к вечеру я пришел по зову долга к месту брани русских против русских. Уже была тогда в Доме Советов церковь, отец Алексей (Злобин), сам народный депутат России, иеромонах отец Никон из Свято-Данилова монастыря, другие исповедовали, причащали, крестили.

Когда 4 октября с утра разгорелась брань, мы на пятом этаже завершали утреннюю службу. У меня текли слезы: довел же Бог увидеть - русские на русских!

Несколько часов, раздув кадило с молитвой, обходили дымящиеся коридоры, пели: "Богородица дева, радуйся, благодатная..." Потом, в момент передышки от стрельбы вышел из 20-го подъезда, обходя эти машины железные, чтоб хоть не оскверниться, посетил бывшую приёмную ВС в сквере, где вчера исповедовал. На этот раз исповедовал смертельно раненого. Пуля в голове. Исповедь перетекла в предсмертный бред. Как сейчас помню: "Этот дом (он имел в виду Дом Советов - Л.И.) - моя белая аллея. Была белая, стала черная. Это моя Россия, пойми... Полюби ее вот такой, черненькой, а беленькой ее..." Умолк, отлетела душа.

Скорбны были мои мысли. Так и светились в происходящем священные глаголы Иеремии: "Ибо между народом Моим находятся нечестивые; сторожат, как птицеловы, припадают к земле, ставят ловушки и уловляют людей... Слушай, земля: вот, Я приведу на народ сей пагубу, плод помыслов их..." И еще: "Ты сокрушил ярмо деревянное - и сделаешь из него ярмо железное". За высоким подвальным окном так и громыхало оно смертью, новое железное ярмо.

Около 17.00 нас вывели через окно. Я свободно прошел по Девятинскому переулку. Ударили откуда-то из пулеметов. Присел за тумбу. Гляжу - рядом люди сидят, знакомцы, пастырские души мои. "Знаете, отец Леонид, - говорят, - знамя-то наше русское на Горбатом мосту - вон. Мы хотели выручить. Нашего убило. Полдороги до знамени не дошел. Миша, седой такой, химик он, кажется, помните? Вот его".

Какой уж я там храбрец... А вот встал и пошел к мосту. Пальба, мимо бронемашина проехала. Иду и пою: "Святый Боже, святый крепкий..." Полез через баррикаду. Трупов сколько и как изуродованы, Господи! Пошел к знамени. Возился с кронштейном. Страшны, страшны эти звуки, царапающие душу, особенно когда стреляют по тебе. Взял имперский стяг и иду с ним обратно. Ударили пули в бетонную тумбу; ими выбитая каменная пыль ослепила меня. Стою, в одной руке знамя, другой глаза тру. Схватили меня друзья, свалили на асфальт.

Пока пережидали пальбу, рассказали мне друзья, что один из священников, отец Виктор (окормлял он, кажется, один из приходов Зарубежной православной церкви в России), когда подъехали танки, вытянул руку с крестом и пошел по ступеням к набережной им навстречу. На втором пролете упал, прислонился к бордюру. И за отошедшей, упавшей его скуфьей, вкруг его склоняющейся на грудь головы и мертвеющих волос видели сияние...

Октябрь 1993