Честно говоря, угроза нависшей катастрофы не ощущалась мною в те ночные часы. Обе стороны ждали армию и надеялись на неё, каждая уверенная в своей правоте. Действительно, казалось, ее вступление должно быть твердым и спокойным и, уж конечно, справедливым. А в это время там уже формировали экипажи убийц.
Эти часы были последними для многих защитников Конституции. Они были как будто спокойны. Мертвая тишина воцарилась на улице Королева. У чкаловского поворота, не прорвавшись через очередную огневую засаду, пустил пулю в висок, но не сдался омоновцам капитан-лейтенант Игорь Остапенко, моряк из Дуброво. Спали тревожным сном баррикадники у Дома Советов, в вестибюле дремали в тяжелом забытьи раненые. Последние часы Советской власти.
Немало поездившему по Москве в предшествующие дни, мне, как и Михаилу, приходилось наблюдать и сравнивать особенности обоих лагерей. Пожалуй, наиболее яркое впечатление произвел в этом смысле день 28-го сентября, когда состоялся митинг в поддержку Ельцина. ... Манежная площадь, здесь собираются "демократы"; сначала кажется, их не очень много. Плакаты: "Борис, ты опять прав!", "Ельцин, грузины всегда были за тебя, помоги и ты нам!" (это было незадолго до падения Сухуми). Пока ждали начала, толпу подогревали гоняемые по репродуктору заокеанские ритмы. Бросалась в глаза какая-то безудержная веселость, радость, как будто в предвкушении чего-то приятного, долгожданного. "Наконец-то мы покончим с красно-коричневыми!" - беззубым ртом хохотал мне в лицо пожилой мужчина. Пронзительным женским голосом молодой человек читал в мегафон вирши типа "Хасбулатов наш удал, хотел прыгнуть, да упал. А Руцкой-то пуще - утоп в сортирной гуще." Любимец публики, опереточный Теркин с гармонью, в форме рядового Великой Отечественной, запрокинув голову распевал песни.
В толпу затесалась некая бабушка, надумавшая вдруг агитировать за ВС. Говорила она негромко - двум-трем соседям, но ее живо разоблачили, обсвистали - "заблудилась, старая сука!" - и вытолкали взашей. Были там и наши, черноголовские. Но пусть они сами о себе расскажут.
Наконец, тронулись, пошли по Тверской к Моссовету. И тут я увидел, как их много. Зрелище было внушительным, ничего не скажешь, тысяч 30-40. Сцепившись локтями, во всю ширину улицы шли первые шеренги, в головной заметил Пономарева и Глеба Якунина - тоже веселые. Следом - "Солдатские матери" и знамена, знамена...
Сам митинг эмоционально мало отличался от тех, что проходили у Дома Советов, особенно, когда выступали дамы. И все же отличался чем-то и очень сильно. Дух был другой. Долго я здесь не стоял, получив впечатление, ушел с тяжелым чувством. "А ну, как две толпы сойдутся в рукопашной?.. Господи, упаси." Уходил по Тверской, как бы ожидая пулю в спину.
... А перед Домом стояло, бродило тысяч пять народу - обычный минимум (на митингах собиралось и 50 и 100 тыс.). Заметил Говорухина с "дипломатом", еще несколько знакомых лиц. Обстановка, как бы это выразиться, тревожно-спокойная, нормальное состояние в этом месте. ... Сознаюсь: не только после митинга "демократов", но и просто пройдясь по столице, здесь я отдыхал душой. В спину не метили, вокруг были свои. Хотя кто, собственно, свои?.. Я не отношу себя ни к какой партии. Если начать копаться, то неизвестно будет, чего у меня с соседями больше - сходства или различия. И все же здесь я свой. Здесь те, кого поверх всех идеологий объединила боль за Отечество, униженное и разграбленное, почти уничтоженное. Те, кто слышат голос его, и как показали последовавшие вскоре события, готов к жертве. Я сажусь на травяной газон и закрываю глаза... И вспоминая сейчас свое тогдашнее состояние, окунаясь в атмосферу и переживания тех предгрозовых дней, увязаю в чувстве острой и слезной нежности к окружавшим меня людям, какую испытывал однажды рядом с обреченным смертельной болезнью товарищем: я не верил в благополучный исход. И как во время болезни, лихорадочно делаешь все, что положено, бодришься как-то, но внутренний голос, трезвый и беспощадный, в ответ твердит одно: все кончено. Поэтому я так пристально вглядывался в лица дежуривших у заграждений, стряпающих у костров - многих помню - это был аръергард уходящей эпохи. Эти люди защищали романтический идеал, не политический, а именно романтический. Идеал, воспринятый в детстве, внушенный учительницей начальных классов, играми в "наших и немцев", - от первого различения прекрасного и безобразного, когда над ним еще не смеялись открыто, не крутили пальцем у виска те, кому "своя рубаха ближе к телу", а "хата - с краю". В него верили, несмотря на крепчавшие маразмы "реального социализма".
Я сейчас назову один императив, объединивший на этой площади и заводилу-безбожника Анпилова, и православного батюшку о.Виктора, погибшего там же со своей паствой. Это идея бескорыстного действия, жертвенного служения высшему началу. Другие на баррикадах не дежурили, уж вы поверьте мне. Говорю не о верхушке, что всегда себе на уме, не о крикунах и просто безумных, которых везде довольно, а о тех небритых мужиках в строительных касках, о толстухах, закутанных в семь слоев от утреннего холода... Тех, кто принял первый удар из крупнокалиберных пулеметов на рассвете 4-го октября.
Нормой же тех, других и нам уже навсегда чужих, стала именно корысть как принцип жизни. После банкротства и бесславной кончины сгнившего с головы "реального социализма" к этому принципу обратились, как к спасительному лекарству. Впервые в истории, хоть и много позже других, состоялся "выбор России" в пользу личной выгоды, жесткости расчета, "золотого миллиарда" - последнего мифа ХХ-го века... Но вот ирония: многие его адепты сражаются за "новое" мироустройство столь же бескорыстно и порою даже в ущерб себе. "Подохнем с голоду, а за коммуняками не пойдем!" Но это именно ирония, потому что за всеми завлекалочками типа "прав человека", "свободы", "оздоровления экономики", "цивилизованных норм" ясно проглядываются контуры давно известного кумира - златого тельца в облике тотального рынка, слепленного по чужому, не ведомому нашей земле образцу. А стало быть, в этом споре именно они предъявят почти неотразимый аргумент "новых русских", главный мандат "мира сего": в войне людей и денег побеждают деньги. ... Да здравствует свобода?
И в этом - тоже ирония, ибо кто же из стоящих на площади против свободы? Кому не надо?.. Всем надо, только не сама по себе она важна, как полагают те, у Моссовета, а лишь как условие достижения того высшего, ради которого вообще стоит жить. Ибо свободу у нас понимали всегда именно так. Вот почему здесь, на Пресне, стоят все сословия - кинорежиссер и рабочий, инженер и научный сотрудник, студент и предприниматель-патриот (и он - тоже, ведь и это работа, вопрос в том, во имя чего). И ведь многие из них понимают, что дело почти безнадежно, но стоят и ... бодрятся.
Эта идея - бескорыстного действия чиста по сути. Нам ли, торчавшим сутками в лабораториях, травившимся и взрывавшимся, сомневаться в этом? Другое дело, что использовали ее за нашими спинами в корыстных интересах. Идея чиста да от грязи сберечь не умели. Обветшал, пришел в полную негодность идеологический кафтан, мало ей подходивший изначально, условный, как и все, что оканчивается на "изм". Но в результате и она отступает, сворачивается, ведет аръергардные бои - чтобы вернуться однажды в ином облике, к иным людям, но я уверен, что непременно здесь, на этой земле и спасет ее в очередной раз. Ибо только ею одной и жива Русь, несмотря на всякие "Выборы".
* * *
В ночь на 4-е октября гражданский конфликт, столкновение "двух толп", представлялся весьма реальным. Предотвратить его могло лишь быстрое и категорическое перемирие, либо выступление армии против одной из сторон. Растерянность перед восставшими уже прошла: и штурм мэрии, и марш на Останкино показал, что количество вооруженных сторонников парламента нигде не превышало нескольких десятков человек - кого бояться? Таким образом, выбор был за президентом, и он выбрал второе: парламенту уже не могли простить пережитого страха. Руцкой отдал приказ "не стрелять", надеясь этим удержать занесенный кулак, но было и поздно да и не на тех рассчитано. Возмездие явилось яростным и непредсказуемо, на удивление чрезмерным. Прокурор Казанник, сдуру и сгоряча назначенный Ельциным, расследуя обстоятельства событий, так их квалифицирует: до Останкино они носили характер "общественных беспорядков", после - мести со всеми признаками "превышения власти". (Из интервью "МК").
...До сих пор рассказывали люди, бывшие в Москве наездами, оказавшиеся здесь в тот роковой день. Но были черноголовцы, которые пошли на защиту парламента и практически не покидали его до конца.
"- Вячеслав, я встречал Вас у Дома неоднократно, одну ночь мы здесь провели вместе, и что-то трудно называемое сблизило тогда нас. Но для меня эта ночь была единственной, а вот Вы, как говорится, испили чашу...
- Я был там с 21-го сентября, в Черноголовку вернулся только 5-го октября. Мог бы поступить так же, как и многие мои товарищи: подежурить какое-то время и освободить место другим. Но передумал, а потом и возможность исчезла.
Сперва все было совершенно стихийно, затем те, кто был у Дома постоянно, организовались поотрядно - не столько из военно-тактических соображений, сколько для удобства самоснабжения и дежурства. Наша баррикада находилась у перекрестка, примыкавшего к жилым домам, справа, если стоять лицом к балкону Дома. Люди окружали самые разные - от детей до известного историка, или инженера, вроде Алексея Девонисского, с которым я провел большую часть времени. Он погиб.
- В чем заключался смысл дежурства?
- Пресекали провокации, не пропускали со спиртным или с оружием. Бесплатного пива, как в 91-ом, у нас не было. Вообще разница в обстановке вокруг Дома и в Москве была весьма ощутима, я ведь не только у баррикады сидел, первые пять дней по вечерам уезжал в город, заглядывал в редакцию "Гласности" за материалами. Дом и площадь были островом в мутном потоке, так это воспринималось.
- Вы защищали парламент. Как Вы и Ваши товарищи относились к его лидерам?
- К сожалению, те, кто играл роль лидеров, роли этой не заслуживали - они из непосредственных виновников развала Союза. Еще за год до событий они представляли собой нечто совершенно иное, тем не менее люди, собравшиеся у Дома, старались этого не вспоминать, простили им прошлое, лишь бы сейчас не подкачали.
- Понимая, как дороги Вам эти дни, хочу спросить: все ли Вам нравилось там?
- Нет, конечно, не все - и в идейном, и в практическом смысле. Слишком много было пустых разговоров и обещаний, как выяснилось 4-го октября. Горы оружия и готовность его применить для защиты - все это оказалось типичной дезой. Защитники Дома пугали ею ельцинистов, чтоб не совались, а пресса использовала ее же, чтобы настроить против нас обывателя. Довольно много было антиеврейской риторики. Смотрел на это без восторга, но прекрасно понимал, что в сложившейся исторической ситуации без этого, видно, не обойтись: "Бейтар", по слухам, позже подтвердившимся, расположился в соседней мэрии. Впрочем, все ограничилось лишь словами, на национальность присутствующих никто внимания не обращал, разумеется. В первую же ночь я познакомился с гражданином Израиля, видел его и позже - он чувствовал себя как среди своих. Вряд ли это будет возможно впредь, по эту сторону Рубикона большой крови, в не столь уж гипотетической подобной ситуации. Что ж, за все рано или поздно приходится платить. В целом скажу, что если бы это время я провел не там, а в Черноголовке, психологически я бы ощущал себя много хуже, даже учитывая концовку.
- Вы о ней догадывались? На что рассчитывали в случае штурма?
- Иллюзий особых не было. Без оружия что мы могли? Понимание того, что нас могут просто перестрелять, было, но верили, что обойдется. Поймите, мы чувствовали себя на совершенно законных основаниях, ведь не мы совершали государственный переворот... Отбить атаку ОМОНа мы были не в состоянии, но надеялись сдержать морально и хотя бы на несколько минут.
- А теперь о самом главном...
- Когда началась стрельба, это было около семи утра, я находился на своем обычном месте; рядом был Девонисский. Раздался крик, что прорвались БТРы. Действительно, три машины встали перед баррикадой. Первая очередь была воспринята как дурная шутка, как-то не верилось, что для достижения своей цели кому-то потребуется наше физическое устранение. Кто опомнился, побежал в укрытие. Многие, в том числе и я, нападения ожидали, ожидали и серьезного отпора со стороны Дома, но Дом молчал. Те, кто был ближе к газону, побежал туда, через парапет и кусты.
Залегли. Огонь не прекращался ни на мгновение, казалось, что бьют по гостинице, находящейся у нас за спиной. В это время штук семь БТРов во главе с гусеничной машиной вырвались со стороны Горбатого моста и со скоростью мотоцикла промчались вдоль Белого дома, стреляя во все стороны. Потом я увидел одного из своих товарищей - он был ранен и пытался отползти, но его добили прямо на моих глазах: он лежал на открытом месте, и всякий раз, когда пытался шевелиться, по нему возобновлялась стрельба. Алексей полз рядом с ним, и тогда ему удалось спрятаться, как он погиб потом, я не видел. Я лежал удачнее, чем они, но помочь им, естественно, ничем не мог.
Настроение было мрачное от безнадежности, хотя паники не испытывал. Пытался понять, что происходит вокруг. Более всего поражало, что Дом не отвечает ни единым выстрелом и как бы замер. Зачем было хвастать и обещать поддержку?.. Потом я узнал, что Руцкой отдал приказ "не стрелять". Что это было? Игра в благородство? А может, он решил, что если Белый Дом не стреляет, то и те не будут?
Если так, то он жестоко просчитался - по Дому били с нарастающим ожесточением. Собственно, я уже не возражаю против этого благородства, тем более, что оружия у защитников было несравнимо мало - около 80-ти стволов, а единственный гранатомет был унесен в мэрию, а потом в Останкино. Уверен, если бы не "Альфа" и "Вымпел", все кончилось бы гораздо хуже. Но тогда молчание Дома вызвало крайнее разочарование.
Дом, конечно же, не все время молчал. Приказ Руцкого действовал, пока штурмующие находились вне здания. (М.Ф.)
Что происходило вокруг в течение тех двух часов, вспомнить сложно. Было много стрельбы, свистящих и шуршащих рядом пуль, метрах в 15-ти упало срезанное снарядом дерево. Летали вертолеты. Было довольно шумно, но однообразно. Людей рядом не было, в пределах видимости лежали неподвижные фигуры - скорее всего убитые.
Потом появился человек с белым платком. Он пришел извне. Я видел, как он подошел к лежавшему и пощупал пульс. Было ему лет сорок, светловолосый, с усами и бородкой. Почему по нему не стреляли, я так и не понял. Отчего была такая милость к одним и жестокость к другим? Скорее всего, они были отвлечены чем-то, остальные объяснения из области чудесного. ...Есть у меня мечта: что этот человек прочтет эти строки.
Увидев меня и поняв, что живой я один, он стал звать меня к каменному строению в глубину газона. Я, наученный горьким опытом, некоторое время тянул, но потом-таки пробежал отделявшие нас 20 метров. Там мы с ним и сидели еще неизвестно сколько. Времени у нас было много и говорили мы с ним обо всем на свете. Он действительно пришел уже во время расстрела, будучи не за тех или этих, а просто помочь тем, кто нуждался в помощи. Откуда он и как его зовут, я забыл. Помню, что из "глубинки".
- Вячеслав, тут важно кое-что уточнить. Если я правильно понял, штурмующие не предлагали вам покинуть баррикады и обрушили на вас огонь без всякого предупреждения. Этот факт как раз из тех, когда "внешнее указует на внутреннее": к вам, безоружным гражданским, отнеслись как к вооруженному противнику, не желающему сдаваться...
- Штурмующие не предлагали нам сдаться или уйти с баррикад. Но я не согласен с тем, что к нам отнеслись как к вооруженному, готовому сражаться противнику. Нет, конечно. Если говорить о днях 3-4 октября, то к нам относились как к объекту усмирения, устрашения, а в случае развитого карательного вкуса исполнителей - просто уничтожения. Вот и все.
- И все-таки если перед штурмом к вам бы обратились, скажем, по громкоговорителю...
- Положение сложилось такое, что сопротивление с нашей стороны было не просто, как говорят в таких случаях, бессмысленным, но и невозможным. Разумеется, следовало бы покинуть баррикады. Но сам вопрос поставлен в плоскости уж слишком абстрактно-гуманистической. Мы знаем, что перед штурмующими Дом Советов была однозначно поставлена прямо противоположная задача, и если бы не благородная инициатива группы "Альфа", эта задача была бы выполнена. Уже внешняя картина событий не оставляет сомнения в этом. По тому, что я видел сам, мне лично ясно - задания брать в плен даже безоружных штурмующим не давали. Зато им дали свободу рук, и прояви они чуть больше усердия и чуть меньше организованности, могли бы перестрелять и друг друга, и ликующих зевак заодно".
Итак, мы перешли к центральному действию драмы. Грохочут пушки, крупнокалиберные пулеметы, трещат "калашниковы" - не менее тысячи стволов одновременно. В это время Руслан Аушев, Кирсан Илюмжинов, другие отдельные люди пытались вмешаться, остановить - но куда там! Думаю, даже выходПатриарха не способен был бы сдержать дорвавшуюся до крови "демократию". Но он и не вышел... А я продолжу свои комментарии известных высказываний о вещах очевидных. Вот и Егор Тимурович, "такой интеллигентный и милый", заполнивший некраснеющим лицом весь экран, рассказывает по НТВ, как все было. Уж он-то располагает всей истиной, не то, что оставшиеся в живых участники событий, оглушенные и подавленные.
- "По Белому Дому было выпущено всего-то 12 снарядов - 10 практических и 2 подкалиберных". Из присущей нам гуманности, разумеется...
Я сейчас объясню, что именно сказал Егор Тимурович. Практические снаряды применяются на учениях и представляют собой болванки, имеющие сходные с боевыми снарядами баллистические характеристики. Современный подкалиберный снаряд - это стрела из высокоплотного материала; пробивает сталь полуметровой толщины, но для человека опасен не более, чем крупнокалиберная пуля. Другими словами, по Гайдару, жертвы при таком обстреле могли оказаться лишь в случае прямого попадания в людей, а стало быть, нечего твердить о сотнях погибших на верхних этажах, а тем более - о пожаре. Какой может быть пожар от болванок?! ...Ах, вы все-таки видели пожар? Ну, так поздравляю: вы - красно-коричневый!
Вячеслав:
- "Наступило временное затишье, и мы решились. Направились перебежками к жилым домам на Рочдельской улице. Удачно перескочили через колючую спираль, добежали до первого подъезда и сидели там некоторое время. Потом решили поискать своих. В результате наткнулись на двух солдат с майором, и те повели нас зачем-то на крышу. На крыше непонятно, кто кого потерял, только мы снова оказались одни. Спустились и увидели набережную с подбитым, как нам показалось,- по крайней мере, люк в борту был открыт и оттуда шел дымок, - БТРом, в проезде неподалеку стоял целый и водил стволом в поисках цели. Спрятались от греха подальше и обнаружили своих. Кто-то вспомнил адрес, где можно было отсидеться. Нас пустили и мы просидели там несколько часов, глядя, как горит Дом, как потом началась его сдача. Еще раньше, с крыши, видели, как по нему били танки.
Мы не хотели подставлять хозяйку, если начнется облава по квартирам, и в сумерках вышли. Очень скоро угодили в руки омоновцев, которые, в отличие от армейских, к делу отнеслись неформально - если называть делом битье сапогами и прикладами.
- Насколько мне известно, именно эти "неформалы" решали тогда, кому жить, кому нет. Как Вы-то с ними "пообщались"?
- Защитники Дома были отданы в распоряжение групп оцепления и здесь все зависло от конкретных людей и ситуации. По рассказам, стреляли тех, кто выражал непокорность, был в форме или чем-либо не понравился. Остальных просто били. Я отделался легко, все осталось при мне, не считая очков и треснувшего ребра.
Собрали нас изрядно, повели. Только тронулись, как охранники наши принялись палить куда-то в темноту. Потом запихали всех в автобус, набили битком, внавал, - похуже 320-го маршрута прежнего времени, - кому ногу сломало, кому руку вывернуло. Смотрел за нами сержант с автоматом, обещая "успокоить" из него тех, кому неудобно. С большим трудом уговорили его выпустить - не из автобуса, из общей кучи - старика-ветерана. Везли нас на Полянку в отделение милиции. Одному омоновцу я почему-то показался подозрительным, видимо, за недостаточно почтительное отношение к его миссии. Объявил меня "боевиком", которого надо "шлепнуть". Но это был дежурный юмор, к розыгрышам типа "а этих - в расход" привыкнуть, наверное, трудно, но можно...
В милиции охрана сменилась и больше не били. Долго держали у стены, несколько часов мы простояли, упершись в нее руками. Начались допросы - формальные, без напора со стороны допрашивающих (имя-фамилия...), но все же с угрозой "демократизатором". Ночь провел в набитой до отказа КПЗ, утром сняли отпечатки пальцев, сфотографировали "на память" и в середине дня 5-го октября большую часть задержанных отпустили. Среди сидевших в КПЗ был один депутат ВС, был командир одного из отрядов, раненный в ногу, но сумевший как-то это скрыть. В соседней КПЗ оказался китаец из Китая: видно, гребли всех подряд. Некоторых своих товарищей я потом встречал на митингах."