Николай Шипилов

Из поэмы "Прощайте, дворяне!"

***

К тебе, презренный дворянин,
К вам, пресловутые дворяне,
Я обращаюсь с криком брани:
«Позор вам!» - кто услышит. Ин
поймет, что непотребно рядом
с больною - языком чесать,
с ростовщиком и казнокрадом,
с постбольшевистским жирным стадом
у гроба матери плясать!
Когда-то ждали вы саксонца,
Француза, немца иль японца,
Чтоб вам Россию поднесли,
А вы б Россию посекли.
И снова бы народным благом
Дурили девушек в пылу.
И под каким-то новым флагом
Вели Россию в кабалу.
И снова звезды и кресты...
И, как живые, клонят выи
Цветы военно-полевые,
Усталой Родины цветы...
Оно бы ладно, коль затменье,
Так н-е-ет... Предание свежо!
Хотите воротить именья?
Вот погоди-тка ты ужо!
Увидишь фауну Ямала!
Поешь с молитвою пирог!
Видать, учен ты, барин, мало.
Видать, урок тебе не впрок.

***

Яснеет осень: рада - роды!
Ушли грибы. За ними снег
Грозится лечь на огороды,
На сена тучные зароды,
Что ровно дышат в полусне.
В сараях сушь, дрова да джемы,
Серпы, бочата, шуфеля -
Все это нужно для поэмы,
Как паруса для корабля.
Ночными скорые из Бреста
За лесополосой летят,
И церемонию ареста
Во сне увижу: свят, свят, свят:

***

Уж скоро год, как Васи нет,
Как взвились соколы орлами,
Нацелив пушки на парламент
И потопив его в огне.
А чуть пораньше, возле МИДа,
Вдруг Вася в роте «краповых»,
За ним - ОМОН, за мной - обида,
А кто станется в живых?
Он с нами был двенадцать дней
На баррикадах Красной Пресни,
Он пел в спортзале наши песни
О Сталинграде, о войне.
А вот дела пошли покруче,
Чем даже сессии ООН,
Тут оказалось: он - лазутчик,
Пролаза, шулер и шпион.
Я ладил Молотова смесь.
Демидов камни в пирамиду
Укладывал. И кукиш МИДу
Он от плеча казал на весь.
Девчонка, с виду санитарка,
Все повторяла: «Вот запарка!»
Из-под косынки прядь волос
Светло-каштаново светила.
И приходили люди тыла,
Как на войне, стал быть, велось:
«Что вам спокойно не жилось?
Вы из какого зоопарка?»
Они надеждой освежали
И в мыслях нас опережали,
А, приостыв, шепча: «авось»,
Они опять в свой тыл бежали.
Смеркалось, помню... Водомет
На нас рванулся, атакуя,
Но чудо-технику такую
Как повернуть - и тот поймет,
Кто не служил в сержантской школе,
Кто даже не мечтал о ней:
По водомету - залп камней!
И вновь машина на приколе.
Успех пьянит, успех бодрит,
«Ура» кричали баррикады,
за Сталинград держите, гады,
за тех, кто за чертой блокады,
кто завтра заживо сгорит!
На первой линии завалов
Орал Демидов: «Васька, ля-а-ажь!»
А санитарка зашивала
На Демидове камуфляж.
Он мне сказал: «Гляди-ка, Вася -
В рядах омоновцев, каз-зел!
Но я порву его камзол...
Эй, Вася, ну-ка, раздевайся!»
Но к ночи господин Лужков
Развел лейб-гвардию по стойлам,
Ушли на хлёбово и пойло,
И с ними Вася был таков,
Усталый, как Кузьма Крючков.
Ушли они туда, к Арбату,
Где пир блистал среди чумы,
И к ним уж относились мы,
Как авиация к стройбату.
Так нас вели настырно, ловко -
Не в западню, а в мышеловку,
И тут Демидова спросили:
«А может, это не Василий?»
«Да! Этот, вроде бы, брюнет...»
Итак, уж год, как Васи нет.

***

...и глядя в темень без луны,
я вспоминаю, вспоминаю...
Чего-то главного не знаю...
А дни мои тоски полны.
И я себя не уронил:
Такую песню сочинил.

Песня

Здесь мерзость и грязь запустенья,
И тени хозяев былых,
Плохие сухие растенья,
Как призрак домов нежилых.
Здесь нет ни стола, ни лежанки,
Здесь нет ни воды, ни еды.
Секунды здесь, как каторжанки,
Плетутся с делянок беды.
Такая пылища в жилище,
А в красном углу - без икон.
И взор перемены не ищет
За мутным разливом окон.
Но только закат отпылает,
Но только проклюнется тьма,
Но только собака незлая
Залает, лишившись ума.
И мгла неуютного дома
Сомкнется со мглою двора,
И блестки стеклянного лома
Прибьются на кончик пера;
Настольная лампа, тетрадка -
И время настало мое,
И строки весомо и кратко
Мне ночь, как цветы, выдает.
Не те, что лежат, восковые,
Не те, что растут по лесам,
А черные розы, живые,
Которые выдумал сам.
В них вся моя прежняя сила,
Хоть нет ни кола, ни угла.
И родственны мгла и могила.
Послушай: могила и... мгла.

***

Чужая осень. Дом чужой.
Пора знать честь - в дорогу сборы.
И лай привычной гончей своры
За смутной прошлого межой.
Серпы... Лопаты-шуфеля...
Работа, было, отвлекала,
Но солнце светит вполнакала,
Когда уже мертвы поля.
Ушли работы по грибам.
Грибы ушли по погребам.
Укрыты от небесной влаги
Картошка-бульба, кадки, фляги...
Пора неведомо куда,
Зачем - неведомо.
Беда.

***

Демидов (или ДемидОв,
Как казаки его гутарят)
Играл легонько на гитаре,
Касался ленточных ладов.
Сидела рядом санитарка,
Ей оставалось жить два дня,
В руках ее светилась чарка
Пустого чаю. У меня
Такое было настроенье -
Погибнуть или победить, -
Что и Демидовское пенье
Уж не могло мне угодить.
Я вспоминал каменоломни
Своих загубленных дедов...
И пел о многом ДемидОв
Таком, что было грех не вспомнить.
«Вы вправду князь?» - спросила та,
которой мало жить осталось,
в которой этакую малость
светилась жизни красота.
«Мой дед был князь. А я - поэт.
Поэт не признает сословий...»
- «Тогда я вас ловлю на слове:
чем вам желанен белый свет?»
И я повел с отцова краю
(он был по дриблингу мастак):
«Гусары деньги презирают.
Гусары любят просто так...»
Люблю молчание в любви я,
Но: «...так люблю, - сказал, - ей-ей,
Цветы военно-полевые
Любимой родины моей!..»
«Да, вы поэт... Я - просто Нина...
Я с Украины - нет житья.
Когда страдает Украина,
То вместе с ней страдаю я.
Скажите, кто наш враг? Вы старше,
Вы - князь, а я - рабочий класс...
Кто против нас стоит на марше?
Кто завтра расстреляет нас?»
И я ответил: «Твари, Нина.
Даю вам слово дворянина».

***

Когда безусые юнцы
Блистали удалью бескровной,
Когда веселые донцы
Меня пытали родословной,
Я отвечал: «Дворянству - бой!
Дворяне там, за сшибкой века,
А льды Амура и Певека -
Разливы крови голубой.
А потому - не по крови
Я дворянин, а по сознанью.
И мой прекрасный визави,
И я - на родине в изгнанье.
Чтоб от патетики уйти,
Чтобы не впасть в сарказм крамольный,
Предпочитаю тост застольный
Нравоучению в пути.
Одет в пятнистую хламиду,
Усатый, в метках старых ран,
Дороже мне казак Демидов
Всех новоявленных дворян.
А тот, кто не на поле брани
И не на поле чести борз,
Идет в Дворянское собранье,
Как на буфет когда-то в ОРС.
Их - легионы в эти дни,
Они слилися с сатаною.
И перед этою стеною
Стоим в столетье мы одни.
А в общем, братцы, много дряни
Сегодня лезет во дворяне.
Фигляры. Бабы. Торгаши,
Которых гнал Господь из храма, -
Они не погорят от срама,
Когда, влетая через рамы,
Снаряды будут нас глушить.
И на мосту российской славы,
Однако, многие князья
В виду артиллерийской лавы
Победы ждали на халяву.
Но просчитались.
Верю я».

***

И этот год - как десять лет,
Как жизнь, отдельная от эго:
Бегу, бегу - ан нету бега,
Все еду, еду - следа нет.
Уж мы с Демидовым в горячке
Алтай, Сибирь и Дон прошли...
Нас понимали сибирячки,
Сибиряки же не могли:
«Вы власть в Москве не поделили!
А уж взялись, так, варначье,
Оружье завели бы - или
Не начинали, ё-моё...»
Но этой песне сто веков:
Пока над ними гром не ахнет
И бабьей кровью не запахнет, -
Они не состирнут портков.
Я ж агитацией не занят.
Я больше сердцем, чем умом.
Я сроду не был в Лонжюмо,
В Разливе, в Шушенском, в Казани.
Бывало, жил и в шалаше,
Но это было по душе.

Еще люблю. Еще пою,
Еще в свою Россию верю,
В наиблагую из империй,
И в ней себя я узнаю.
Но возвращаюсь я впотьмах
В октябрь, что назвали черным,
В тот, что возрос растеньем сорным
Во Третьем Риме на холмах.
Давно прошел сорокоуст
По убиенным. Город мрачен.
Он смыслом новым обозначен,
Как потерявший корни куст.
Ночные выстрелы дробили
Московских улиц тяжкий мрак.
Пороховое изобилье
От дяди Бори с дядей Билли...
Остатки вялых малых драк.
Кто жив? Кто мертв? Кто арестован?
Кто пытки сносит в ментовских?
И вот я вспоминаю снова
Дни торжества, стыда, тоски...

***

Октябрь. Третье. Крымский мост.
Он перекрыт кольцом ОМОНа.
И митинговая колонна -
От первого ее заслона
Не виден наш Калужский хвост.
Щиты блестели - мы их смяли,
Вторую, третью цепь смели -
И на смоленскую, и дале...
А впрочем, столько уж писали
О том прорыве. И смогли
Великое смешным представить
Ребята ушлые, спецы.
Прекрасно знают те писцы:
Бумага стерпит.
Все. Отставить.

Мы шли, кроша асфальт столицы,
Булыжник нынче не найти.
Стреляли в нас - не помолится,
С асфальтным мусором не слиться,
Чуть что - по счетчику плати.
И этот гибельный восторг,
Который так воспел Высоцкий!
Он в сердце жил и в силе плотской,
И на губах полынью горек.
Когда огонь из крупняка
Открыли из покоев мэрских,
То нас, защитников имперских,
Уж было не унять никак.
- На штурм! - кричали на агоре.
И мы пошли - себе на горе.

Об этих днях писать не диво.
Уж сколько писано о том,
Как шквал народного прорыва
Ворвался сходу в Белый Дом
Через заслоны, оцепленья, -
И вот уже спираль Бруно
На сувениры рубят, но
В костер подброшены поленья,
И скоро вспыхнет костерок,
В котором каждый опалится.
А вся имперская столица
Мрачнее станет, чем острог.
Ну, а пока в остроге шоу:
Мы - гладиаторы, о Рим!
И мы свободою горим,
И мы восстали и сгорим
В честь генерала Макашова.
А он... да полноте о нем,
Гори они, вожди, огнем.
Вожди трусливы и безвольны,
Они, играючись в войну,
На нас взвалили всю вину
За то, что затевают войны.
И я, нужды своей вассал,
Такую песню написал.

Песня

Защищали не «бугров»,
А российский отчий кров,
За распятую Россию
Проливали свою кровь.
Мы с Поповым, да с Петровым,
Да с парнишкой чернобровым
После гари приднестровой
Здесь глотали дым костров.
Что мне Хас и что Руцкой,
Что бомжатник городской?
Я воюю за Россию -
Разве ж я один такой?
Мы с Петровым, да с Поповым,
Да с парнишкою хипповым -
У какого-то слепого
Генерала под рукой.

Припев:

В перекрестье рам
Вижу Божий храм,
Слышу тарарам колоколов...
Может, видит Бог...
Ох! Не обидит Бог...
Выведет орлов из-под стволов.

Ты - народ, и я - народ,
А у них - наоборот:
Мы с тобою - «коммуняки»,
Мы им портим кислород.
Я в асфальтовую лунку
Подзарылся, словно крот,
А Попов наверх улегся -
На какую из широт?
Говорит он: «Здесь мой Брест!»
На груди - нательный крест.
- Уходи! - ему сказали, -
Отказался наотрез.
Попросил он автомат -
А в ответ отборный мат.
Ну, где же с голыми руками -
На свинцовый интерес...

Припев:

А зеваки за окном
Посмотреть пришли «кино»:
Здесь дерутся,
Там смеются:
Где, мол, батька ваш Махно?
В камуфляже офицеры,
Президентские «БэТээРы»,
И «бейтар» в каком-то сером,
Как мышиное сукно...
Им за нас дадут медаль...
Ух, какая невидаль:
Что же, тоже рисковали,
Не миндаль - в такую даль.
Нас зовут боевиками,
Но где же с голыми руками
Да с такими мужиками
Победить свинец и сталь?

Припев:

А что по поводу Попова...
Он согнулся как подкова,
Разогнулся, чтобы снова -
И еще одну поймал...
И напрасно в Подмосковье
Будут ждать его с любовью -
Он уже погиб геройски,
Хоть и был росточком мал:
Вот так финиш, ё-моё!
Пролетарское рванье,
Где же наши генералы?
Где полковник?
Где майор?
Ухожу... И со стыдом
Я гляжу на Белый Дом,
А там на жареное мясо
Налетает воронье...

Припев:

Помолясь на храм,
Выпил бы сто грамм,
Да не надо драмы - все путем!
Я еще вернусь
На святую Русь -
Разберемся до конца потом!

Москва, 7 октября 1993 г.

***

Да, нет того ума во мне,
Что все оценит и рассудит.
По мне дорога и сума,
Больная Родина сама -
Другой мне на веку не будет.
В ней столько тихой красоты,
Что сердце замолчать готово
И позабыть маразм листовок,
Которые читаешь ты.
Но тот, кто в прошлом октябре
Сгорел на поле русской чести,
России преданный без лести, -
Россией преданный сгорел.
Я не военный. Не герой.
Я нерешителен порою,
И я не брат тому герою,
Что за броней стоит горой.
Да, я не брат тому князьку,
Что пулей мается в патроне,
Ночами думая о троне,
Кляня российскую тоску.
И нынче наберусь отваги
Спросить дворян: где ваши шпаги?
Жаль, шпаги ваши преотличны
Премного стали символичны,
А то бы всякий чертов шпак
Бежал при виде шпаг!
Прощай, московские дворяне!
Бояре думские, адью!
Я в православные миряне
Себя навечно отдаю.
Ну, а кому душа и дух
России кажутся смешными, -
Так это скачет бес меж ними,
Как гармонист средь молодух.
И еду я, лечу, бескрыл,
Не страх привел меня в движенье:
Не смерть страшна, а униженье -
Так мой папаша говорил.
И мы узнали вкус побед,
Испили брагу пораженья.
Не смерть страшна, а униженье.
Имею честь.

***

И снова холодок вагонный.
В вагоне запах самогонный
И новых яблок аромат,
Фарца мерзейшая и мат.
И еду я, крадусь к исходу
Не мной начертанной судьбы.
И все сильнее год от года
Одышка сердца от гоньбы.
Но где-то ждет меня Татьяна
И молит Бога обо мне,
А может быть, что при луне
Клавиатуру фортепьяно
Она огладит не спеша:
Туше - и нету в ней обмана,
Ее прекрасная душа
Святой любовью обуяна.
Как много я имел земли!
Бывал в Тамбове, жил в Хороге,
Мои огромные дороги
Меня к смиренью привели.
Мне что? Мне б домик, Таню, пса...
Гитару, может быть... Бумаги,
Пока профессора-завмаги
Совсем не извели леса.
Мне уж не надобно лихих,
Веселых некогда знакомых,
Попойкой бешеной влекомых
Ко мне.
Дела мои плохи.
Но не забыть мне милых лиц
На тех октябрьских баррикадах.
Да, неумен я. И петлиц
Моих не изберут награды.
Пусть будет пухом им она,
Родная русская землица,
И православная столица -
Их подвигом освящена.
А что касается поэмы,
То, по признанию богемы,
Прекрасней песни не сложить:
«...Под голубыми небесами
Великолепными коврами,
Блестя на солнце, снег лежит».

1993 г.

Из песен о московском восстании октября 1993 года

Холодно

Дымом отъезжих полей тянет с укрытой Неглинной...
Клин молодых журавлей не пролетит над Москвой.
В этот пожар тополей,
В этот огонь тополиный.
Ты, дорогая Полина, приди - я живой.
В храм поспешать не спеши.
За упокой - не пиши,
Это ошибка, Полина - кремлевский салют.
Выброшены "калаши"...
Отговорили "маши"...
Ну, а к утру нас, наверное, кровью зальют...

Вот я лечу над Москвой, над очумевшей в разгуле...
Над развеселой вдовой, над подгулявшей женой,
Над почерневшей травой, над заблудившейся пулей -
Холодно, холодно, холодно всем, кто со мной.
Только теперь, на бегу
Нас уж никто не обманет.
Будут иные сраженья, иные бои!
Вот и овраги в снегу...
Вот и дороги в тумане...
Холодно, холодно, холодно, братцы мои...

1993

Бойня у Дома Советов

Защищали не "бугров",
А российский отчий кров,
За распятую Россию
Проливали свою кровь.
Мы с Поповым, да с Петровым,
Да с парнишкой чернобровым
После гари приднестровой
Здесь глотали дым костров.
Что мне Хас и что Руцкой,
Что бомжатник городской?
Я воюю за Россию, да разве ж я один такой...
Мы с Петровым да с Поповым,
Да с парнишкою хипповым
У какого-то слепого генерала под рукой.

     Припев:

     В перекрестье рам
     Вижу Божий храм,
     Слышу тарарам
     Колоколов.
     Может, видит Бог...
     Ох! Не обидит Бог...
     Выведет орлов из-под стволов.

Ты - народ и я - народ,
А у них - наоборот:
Мы с тобою - коммуняки,
Мы им портим кислород!
А я в асфальтовую лунку
Подзарылся, словно крот,
А Попов поверх улегся –
На какую из широт?
Говорит он: - Здесь мой Брест!
На груди - нательный крест.
- Уходи! - ему сказали, - отказался наотрез.
Попросил он автомат,
А вокруг - отборный мат.
Ну, где же с голыми руками на свинцовый интерес!

Припев.

А зеваки за окном
Посмотреть пришли кино...
Здесь - дерутся. Там - смеются:
- Где, мол, батька ваш Махно?
В камуфляже офицеры,
Президентские бэтэры,
И бейтар в каком-то сером,
Как мышиное сукно.
Им за нас дадут медаль
- Ух, какая невидаль!
Что же... Тоже рисковали: не миндаль - в такую даль.
Нас зовут боевиками,
Но где же с голыми руками,
Да с такими мужиками победить свинец и сталь.

Припев.

А что по поводу Попова -
Он согнулся, как подкова...
Разогнулся, чтобы - снова
И еще одну поймал.
И напрасно в Подмосковье
Будут ждать его с любовью:
Он уже погиб геройски,
Хоть и был росточком мал.
Вот так финиш, ё-моё!
Пролетарское рваньё!
Где же "наши" генералы? Где полковник? Где майор?
Ухожу и со стыдом
Я гляжу на Белый Дом,
А там на жареное мясо налетает воронье.

     Припев:

     Помолясь на храм,
     Выпил бы сто грамм...
     Да не надо драмы - все путем!
     Я еще вернусь
     На святую Русь -
     Разберемся до конца потом.

1993

Там, на улице Народной старый дом стоял...

Там, на улице Народной старый дом стоял.
Я на улице Народной перед ним стоял.
Ни на что уже не годный перед ним стоял.
От земных забот свободный перед ним стоял.

Там кукушка не кукует - время не бежит.
Никого не упакует в "дурку" старый жид.
Не поют "Галину Бланку", не кричат: буль-буль!
Но бежал я на Таганку от октябрьских пуль.

По Москве гуляли танки, - а я все стоял.
Перед домом на Таганке - все еще стоял.
А когда-то бомжи, панки там, где я стоял,
Ночевали, врезав ханки или спирт "ройял".

Но ни Мишки, ни Андрюшки в доме больше нет.
Нет подушки, нет подружки с пачкой сигарет.
Одеяло убежало, как сказал поэт.
Ни привета, ни приюта - где ты, тихий свет?

Спят усталые игрушки - пушки тоже спят.
Нет ни Мишки, ни Андрюшки - нет уже ребят...
Но кружу я возле дома, хоть меня убей!
Все мне кажется, что здесь - и небо голубей! И кружу я, и кружу я, хоть меня убей!
И кружу я, как служу я Родине моей...

1993