Мухамадиев Р.С. На раскалённой сковороде

Глава 3. (27 сентября - 1 октября)

 

     В ночь на 27 сентября "демократические" журналисты разлетелись стаями, подобно буревестникам. Значит, действительно, час штурма приближается. Кто-кто, а журналисты знают. Потому что больше половины из них внедрены сюда спецслужбами с целью собрать нужную информацию. Если им нужно у кого-то получить сведения, то они суют ему под нос диктофон или кинокамеру. И обрушивают на интервьюируемого лавину вопросов. А лишенные политического опыта российские депутаты

клюют на эту удочку. Они говорят о том, что знают и чего не знают. Любят покрасоваться на телеэкранах...

     Военные и гражданские, пришедшие защищать Верховный Совет, в тот день были на улице за баррикадами. Чего-чего, а вот огнестрельного оружия у них не было. Тем не менее радио и телевидение распространяли про них невесть что. Якобы у них имеется несколько тысяч автоматов, много пулеметов и гранатометов. Мало того, передавали, что они владеют даже зенитными ракетами "Стингер" и еще Бог весть чем... Странно, что ни у кого не хватило фантазии сказать: депутаты были вооружены атомными бомбами. Какой получился бы эффект!

     Я и сам был когда-то журналистом, среди людей этой профессии у меня много друзей. Но я даже не предполагал, что среди журналистов столько продажных душ, способных на такую гадкую ложь. Даже в советский период, когда процветала цензура, не было такого двуличия.

     Около 11 часов ночи из Комитета государственной безопасности были получены уточненные данные: штурм начнется в 4 часа...

     В ту ночь сон не шел на ум. Народные депутаты ходили взад и вперед по темным коридорам. У некоторых в руке свечи, а иные осваивают способ передвижения вслепую, держась за стены. Но, что удивительно, нет ни паники, ни суматохи.

     Более ценные вещи и бумаги я спрятал в сейфе.

И, взяв в руки свечу, тоже пустился в путешествие в сторону зала сессий.

     В 3 часа 30 минут ночи, соблюдая процедурные правила, приняли решение о продолжении работы съезда. Таким образом, штурм - может, это последние часы нашей жизни - мы встречаем на рабочих местах. Тревожные и мистические минуты ожидания... При свете свеч на трибуну один за другим поднимаются знакомые депутаты. Анатолия Леонтьева, депутата от Чувашии, сменяет доктор экономических наук из республики Саха, женщина с мужественным сердцем - Зоя Корнилова. Потом берет слово спокойный, уравновешенный Валерий Хайрюзов, летчик, известный писатель. Продолжает Владимир Исаков. Говорят искренне... Нет радио, нет телевидения, даже, я думаю, протокола никто не вел. Позабыты думы о том, чтобы попасть в историю, о власти. Только жизнь... и страх смерти...

     А душа все равно живет в тревожном ожидании. Если одно ухо слушает то, что говорят в зале, то другое настороженно прислушивается к улице.

     Стрелка часов уткнулась в цифру 4, притягивая к себе стремительно движущиеся минуты и секунды. Что часам!.. Им терять нечего...

     Вот наконец встретились часовая, минутная и секундная стрелки. Мне показалось, они на какое-то мгновение задумались и остановились, словно решая, надо ли им дальше продолжать отсчитывать время.

     Сердце сжимается, затруднено дыхание. Уж на что говорливый народ - депутаты, и те замолчали. Хотя бы один из них встал и подошел к микрофону... Реже стал раздаваться в зале привычный кашель. Наверное, как бы ни храбрился человек, страх все равно закрадывается в его душу...

     Из чего, интересно, начнут стрелять?! Из автоматов? Или, как и грозились, из пушек станут палить? А что, если первая бомба взорвется прямо в середине зала?!

     Я окинул взглядом сидящих рядом. Каждый погружен в свои мысли. Тревожная тишина... Депутаты-генералы ждут штурма! Здесь есть доктора наук, писатели, религиозные деятели, колхозники, хозяйственные руководители, космонавты... Мы все ждем штурма...

     Подумать только, в какое положение поставлены они, народные депутаты, призванные до последнего часа стоять на страже интересов народа, как они унижены. Они голодны, изнурены. Никто из них не знает, что будет с ними через считанные минуты. Когда, где, в какой стране парламентарии были доведены до такой степени безысходности, униженности? Диву даешься, видя, как народ России терпит подобного рода преступление... Терпит... До каких же это пор будет продолжаться жизнь по диким законам джунглей?!

     По всей вероятности, самый большой генерал, долженствующий дать команду на штурм,

или какой-нибудь другой начальник просто напился и уснул. Видать, будили-будили его и, так и не добудившись, махнули рукой: пусть себе досыпает... И по этой причине штурм не начался...

     Ночь прошла. Взошло солнце. Депутаты, проведшие ночь не сомкнув глаз, вышли на балконы здания Верховного Совета. Не знаю, по какой причине, но люди на площади встретили нас криками "ура!". Это что, была наша первая победа? Во всяком случае, я сужу по себе: за ночь мы будто повзрослели, обогатились жизненным опытом.

     

* * *

     Вышел на площадь, прошелся немного, потом зашел в кабинет и сел за стол. Впрочем, до работы ли было... Телефоны безжизненны, радио отключено, газет и журналов нет. Да и не такое время, чтобы читать. Брать в руки перо тоже не хочется...

     Пока сидел в такой нерешительности, раскрыв дверь настежь, в комнату вошел секретарь Президиума Верховного Совета В. Сыроватко. Еще с тех времен, когда он работал заместителем Председателя Совета Национальностей, мы с ним были в дружеских отношениях. А после поездки в составе официальной делегации Российской Федерации в Австралию, Сингапур и Объединенные Арабские Эмираты мы еще больше сблизились. Он в свое время работал первым секретарем Брянского обкома. Спокойный, уравновешенный,

скромный, умеет разговаривать и работать с людьми.

     - На этот раз я по делу, - сказал он с ходу и сел на предложенный стул.

     - Что так сухо... Может, посидим, поговорим...

     Он улыбнулся:

     - Что толку сидеть... У тебя же холодильник не работает.

     - А что, есть настроение, Виталий Григорьевич? - кивнув я в сторону ящика стола. Там, конечно, ничего не было. Знаю, что и нужды в этом нет. Но вот, хотим мы этого или не хотим, разговор между двумя мужчинами обязательно упирается в эту проклятую бутылку и обычно оттого оживляется.

     - Слушаю...

     - Вы ведь в хороших отношениях со Степанковым, не так ли?

     - Вы же знаете, мы вместе работали. Были соседями. А когда он стал Генеральным прокурором, обращаться к нему не приходилось.

     В свое время мы трудились в соседних комиссиях Совета Национальностей. Кабинеты тоже были рядом. Работали мирно, помогая друг другу. Во всяком случае, было похоже, что Степанков не зазнается, сделавшись начальником.

     - Пошли, вызывает Хасбулатов, - сказал Сыроватко.

     По длинному коридору направились к кабинету Председателя Президиума Верховного Совета.

     На улице светло, а тут темно, потому что по обе стороны выстроились кабинеты. Двери их закрыты, так что свету падать неоткуда.

     Хасбулатов был не один. У него находились Михаил Захаров и Алексей Орлов. Опытные, уже в летах, члены Президиума.

     - Преступники, свившие себе гнездо в Кремле, забеспокоились, - начал Хасбулатов. - Республики и области показали, что они сторонники Конституции... В армии многие колеблются. Мировое общественное мнение тоже меняется. На стороне Ельцина остались лживые журналисты и еще... Клинтон. Но время работает на нас. Если продержимся еще несколько дней, вся мировая общественность будет на нашей стороне... Но... Сейчас не то время, чтобы сидеть сложа руки.

     Оказалось, что на нас, трех членов Президиума, возлагается особое задание. Одна из его составляющих - встретиться лично с Генеральным прокурором...

     Таким образом, 28 сентября после обеда мы, трое мужчин, пройдя через кольцо окружения, оказались по ту сторону. Это было нелегким делом. Во-первых, было очень трудно снести недвусмысленные взгляды оставшихся в окружении. Казалось, что они говорят нам: "Что, испугались? Пришел конец терпению, интеллигентики?" Всем ведь не расскажешь, куда мы и с какой целью идем. Во-вторых, было унизительно тяжело проходить через милицейскую чащобу,

переносить обыски, обшаривания, проверки, оскорбления по каждому поводу.

     А.Орлов, который долгие годы работал директором завода, не выдержал, попытался что-то им объяснять. И тут же получил сапогом под коленку.

     Я просто не смог не вмешаться:

     - Что вы делаете, ребята, он же пожилой человек! - И в ответ тут же получил по шее милицейской резиновой дубинкой. До чего же, оказывается, страшная это штука, до сих пор шея болит.

     Решил по-своему уколоть проверяющий документы милицейский полковник:

     - Тебе-то че надо, татарин?

     Мы сами допустили ошибку, нам следовало молчать. Они нарочно провоцируют, ищут причину, чтобы арестовать нас, запереть где-нибудь. В течение десяти-пятнадцати минут сколько бы потом они ни старались унизить, мы молчали. И это нас спасло.

     А вот самое трудное было, когда мы, пройдя через омоновский кордон, оказались в гуще собравшихся на улице. Нас тут же окружили. Простые люди, бабушки и дедушки, журналисты закидали нас вопросами.

     - Вы что, испугались?..

     - Как там, много умерло с голоду?..

     - Как вас выпустили?.. Это правда, что Руцкой приказал стрелять выходящим в спину?..

     Кое-как избавились и от этих любопытствующих.

Направились к станции метро "Баррикадная". Слов не хватит, чтобы обрисовать творящееся на улицах. Куда ни глянь - везде милиция и ОМОН. Укрывшись касками и щитами, они дубасят собравшихся на улице стариков, подростков резиновыми дубинками. А кто падает, того топчут ногами, не обращая внимания, что у некоторых разбиты головы. У бравых парней из ОМОНа глаза налиты кровью, они словно с цепи сорвались. Откуда такая жестокость и зверство?! У меня много знакомых, друзей, работающих в милиции. Неужели и они станут избивать людей, если будет приказ сверху? Где корни этой разнузданности? В чем причина? Ведь не было такой жестокости несколько лет назад.

     Полагаю, в последнее время в милиции образовалась прослойка людей, стоящих на, мягко говоря, невысокой ступеньке интеллектуального развития. И им за труд платят гораздо больше, чем другим. Многим из них деньги эти достаются легко. Это ведь не потом добытые деньги, не как у тех, кто валит лес, режет металл, выращивает хлеб. Что скрывать, они к тому же еще не в меру корыстны. Деньги требуют денег. Заработная плата - одно дело, ее платит государство. Вдобавок к этому в милиции достаточно и взяточничества. Ведь говорят, что сейчас каждое нарушение, каждое преступление имеет свою "таксу". Заплатил и иди на все четыре стороны. Мало этого, тебе могут приписать любое преступление, шантажировать и таким путем вымогать деньги.

Немало таких стражей порядка входят в контакт с открыто мафиозными группами и служат им...

     Конечно, много в милиции и добросовестных людей. Пусть они простят меня. Вам ничего, кроме слов уважения и благодарности не скажешь, самоотверженные сотрудники, стоящие на страже безопасности людей!

     Так в условиях царящей в стране анархии милиция стала своеобразной кастой. Бьют, конечно, бьют с удовольствием, потому что так зарабатывают деньги. За охрану безопасности граждан не платят, платят за то, что охраняешь начальство. Платят за то, что бьешь простых людей. Если верить разговорам, старшим офицерам, участвовавшим в оцеплении здания Верховного Совета, в избиении людей на улицах Москвы, за каждый "рабочий" день платили от ста до двухсот долларов. А рядовым милиционерам за каждый час - около пяти долларов...

     Меня как-то спросили, что же это такое - ОМОН. Я и сам толком не знаю его природу. Но ОМОН есть, и омоновцев довольно много. Знаю также, что эти омоновцы несравненно более жестокие, более безжалостные, нежели простые милиционеры. Один их вид вызывает страх. А в те октябрьские дни ну и натешились же они, избивая москвичей, вдосталь насладились...

     Пришедшие к власти в стране лжедемократы многое разрушили, продали, присвоили, уничтожили. Но они и создали кое-что. Это прежде всего ОМОН. Они создали его для того, чтобы охранять

свои награбленные у государства, у простых людей богатства. А много ли надо парням, которые после армии никак не могут устроиться на работу?! Лишь бы платили. Сила есть, а есть ли у тебя ум или знания - об этом не спрашивают. Такие становятся омоновцами.

     К Генеральному прокурору России Валентину Степанкову мы пошли втроем: Орлов, Захаров и я. В это грозное учреждение, расположенное в театральном центре Москвы, никто из нас, слава Аллаху, до сих пор не приходил. Но нашли мы его быстро. Какой-то неприметного вида мужчина, который "хвостом" следовал за нами от самого здания Верховного Совета, остался стоять на улице, а мы зашли в будку у ворот.

     У поста нас встретили несколько вооруженных автоматами военных. Мы показали депутатские удостоверения. Что удивительно, нашему приходу никто не изумился, никто не спрашивал, зачем мы пришли. Приняли приветливо.

     Степанкова на месте не оказалось. Сказали, что он на заседании Совета безопасности и будет не раньше чем через два часа.

     - Зайдите к заместителю Евгению Кузьмичу, - посоветовала женщина-секретарь. - Он на месте и сейчас же вас примет.

     Мы переглянулись, обратив внимание на слова "сейчас же примет". И медленно направились к выходу.

     - Что будем делать, Ринат? - обратился ко мне Захаров. - Ты лучше знаешь Степанкова. И еще неизвестно, что за люди его заместители?..

     - Заходить к Лисову бесполезно, - сказал я, потому что мне было известно: он не человек Степанкова... - Подождем немного, может быть, сам подъедет.

     Тем временем открылась другая дверь, и оттуда вышла девушка в мини-юбке. Смотри ж ты, мы там в окружении, а тут в мини-юбках щеголяют...

     - Евгений Кузьмич вас ждет, - заторопилась она, забыв поздороваться.

     - Нам еще надо немного посоветоваться. Мы зайдем позднее, просим прощения, - сказали мы и пошли по коридору. Оказывается, как много у Генерального прокурора заместителей. "Славгородский М. Д.", "Шаклеин Н. И." - читаем мы на ходу таблички на дверях. Когда дошли до очередной двери, я чуть было не вскрикнул от удивления. Посветлели и лица моих спутников.

     - Оказывается, наш Сабир Гаджиметович Кехлеров тоже здесь работает, - сказал Орлов.

     О том, что он работает здесь, я знал. Потому что с лезгином Сабиром мы в течение двух лет были соседями в гостинице "Россия", часто чаевничали. Но мне не хотелось втягивать его в эту политическую неразбериху... Он прямодушный, открытый и гостеприимный человек.

     К счастью, оказалось, что Сабир уехал на заседание какой-то коллегии.

     - Может быть, нам не помешает пообедать по-человечески? - предложил Захаров.

     - Действительно... Возможно, за это время

и Степанков появится, - подхватили мы это предложение.

     У меня потеплело внутри. Вспомнился уже почти забытый горячий суп. Его запах словно щекотал нос и отзывался в желудке...

     Только было нашли дорогу в столовую, как появился сам Генеральный прокурор. У нас глаза на лоб полезли. И, естественно, мы позабыли о еде.

     Похоже, что Степанков знал о нашем приходе... Но о том, с какой целью мы пришли, спрашивать не стал, пригласил в свой кабинет. Отнесся к нам уважительно, попросил подать кофе. И вообще, не стал прикидываться дурачком и играть с нами в прятки.

     - Я знаю, с какими требованиями вы пришли, - сказал он прямо. И, как бы чувствуя неловкость, продолжил: - Но помочь не могу.

     Мы переглянулись: "Вот тебе раз!" Трое мужчин с сединой в волосах, три члена Президиума Верховного Совета проделали этот путь ради того, чтобы услышать такой ответ?

     Самый старший из нас, Михаил Захаров, отодвинул в сторону чашечку с кофе.

     - Мы пришли сюда не для того, чтобы кофе распивать, - сказал он. - Вы - Генеральный прокурор. Человек, который должен стоять на страже Конституции и закона. Мы не просим и не умоляем, а требуем от имени Верховного Совета. Почему до сих пор не возбуждено уголовное дело в отношении лиц, нарушивших Конституцию?!

Вас ведь избрал Верховный Совет. Вы должны подчиняться не Ельцину и Черномырдину, а Верховному Совету. Генеральный прокурор вы или нет?!

     Михаил Львович говорил правильные вещи. О том, что он прав, знал и Степанков. Но мы находимся в стране, где живут не по законам. Поэтому у нас за их нарушение с работы не снимают. А вот если ты не можешь угодить большому начальству, не умеешь манипулировать законодательством, - ты пропал, укладывай чемоданы. Вот так-то...

     - Поймите вы, пожалуйста, если я решу возбудить уголовное дело, на это никто не обратит внимания. Разве вы не видите, никто не считается даже с Конституционным судом, - с сердечной болью в голосе проговорил Валентин Степанков. - Вот я только что вернулся из Совета безопасности. А там требуют, чтобы я незамедлительно возбудил уголовное дело против руководства Верховного Совета и против вас. Требуют, стуча по столу...

     - Ну так возбуждай в таком случае. Будь послушным. Войдешь в историю как Генеральный прокурор, который дал санкцию на арест своего парламента.

     Было видно: Степанкову нелегко. Если он не станет делать то, что ему говорят, его здесь не будут держать ни одного часа. Но он человек, который еще не испорчен работой в партийном аппарате, представитель сравнительно нового поколения.

Поэтому он пусть не наяву, а хотя бы во сне не раз мечтал о правовом государстве.

     - Никакого ордера я подписывать не стану, - сказал он решительно. Это Степанков говорил не столько нам, сколько хотел сказать, что не выполнит и приказ Ельцина.

     Всем было понятно, что разговорами, уговорами ничего не добьешься. Оставили официальные бумаги, что были в папке Орлова, и, попрощавшись, засобирались в обратный путь. Однако время было не такое, чтобы получать удовлетворение от хлопанья дверьми. И если настроение у нас, надо прямо сказать, преотвратительное, то у Генерального прокурора оно было, пожалуй, хуже нашего. Уж насколько спокойный, уравновешенный он человек, но и у него терпение лопнуло.

     - Только, пожалуйста, войдите в мое положение, - сказал Степанков, пожимая нам руки Последним подошел ко мне. - Может, минут на пять останешься, - добавил он, перейдя на шепот.

     Захаров и Орлов, конечно, это заметили.

     - Может быть, минут пять подождете.

     - Конечно ... конечно подождем, - сказали мои спутники.

     Валентин Георгиевич почти за руку отвел меня в темный угол, где стоял сейф.

     - Тут будет спокойнее, Ринат, - сказал он и включил на полную мощь программу лживого "Маяка". - Если хочешь знать, мы все тут

всего лишь пешки. И никто не обратит внимания на то, какой ход пешки делают. Течение событий не сможет изменить даже Ельцин. Он сам показался мне заложником. Значит, и ему так велено, так решено. В здании Верховного Совета прольется кровь. Это ты знай и прими меры предосторожности.

     - Почему кровь? - вырвалось у меня, но я тут же умолк. - Без крови... без смерти разве нельзя?

     - Помнишь, в 1991 году таким вот образом разыграли представление и разрушили СССР, КПСС. А в этот раз уничтожат Советы и парламентаризм. А ты сам понимаешь, такие дела без крови не делаются. Кровь - она пугает и заставляет подчиниться.

     - Валентин, ты, почему это говоришь мне? По-видимому, наш разговор все равно подслушивают.

     Степанков махнул рукой

     - Чтобы работать на этом месте в такое время, надо совершать преступление за преступлением. А я за кресло не держусь. Что бы ни делал, я здесь не вечен.

     - Знаю. Но все равно, лучше если здесь будет сидеть честный человек, пусть даже он не может принести пользу. Ладно, меня, наверное, ждут, пойду, - сказал я, показывая, что спешу.

     Генеральный прокурор поднял палец, прося, чтобы я подождал. Он прошел в самый конец кабинета, вытащил из стола два листочка. Сложил

их пополам. Не захотел показывать секретарю и, не находя подходящего конверта, протянул листочки мне.

     - Сам можешь прочитать. Только больше никому не показывай. Вручишь Сыроватко или кому другому, - сказал он.

     Попрощались... И мы со спутниками поспешили обратно, чтобы выполнить очередное задание Верховного Совета.

     Наступил вечер, стемнело. Мы побывали во всех местах, где было нам велено.

     - Что дальше будем делать, ребята? - сказал Михаил Захаров, самый старший среди нас. - Может, пойдем по домам и поспим по-человечески?

     - Это, наверное, будет некрасиво, когда наши там находятся в окружении. Надо все же вернуться назад...

     Они лишь посмеялись надо мной. Мне и самому было известно, что это неосуществимая мечта. Умом понимаешь, сердцем не веришь. Как же можно народного депутата не пускать на его рабочее место?!

     - Первым делом надо идти в Краснопресненский районный Совет и сообщить, где мы находимся, - сказал Алексей Орлов.

     Договорились. Мы действительно должны были идти в Краснопресненский районный Совет, там проводят все дни депутаты, оставшиеся по эту сторону оцепления.

     Едем в метро. На первый взгляд, москвичи

живут обыденной жизнью: вокруг повседневная сутолока. У каждого свои заботы. А если вглядеться повнимательнее, то это отнюдь не так. В вагонах метро, на окнах - везде лозунги. То и дело встречаются надписи "Фашизм не пройдет", "Ельцин - палач!". Если разговаривают двое, то речь у них о митингах то в одном, то в другом конце Москвы, об избиениях людей. Если кто читает газету - его, прежде всего, интересуют вести с линии фронта, возникшего в самом центре столицы. На станциях метро люди, собравшись в группы, вовсю ругают Ельцина, Лужкова, Черномырдина. Еще минута, и их начинает разгонять вооруженная резиновыми дубинками и железными щитами милиция. Люди тут же расходятся, испаряются. Точь-в-точь как стаи мальков у берега: протягиваешь руку, чтобы поймать хоть одного, а они тут же исчезают. Не успевает милиция чуть отойти в сторону, как та же группа опять возникает, только становится больше, многолюднее. Старушки расклеивают листовки, подростки распространяют отпечатанные в подпольных типографиях газеты. Поносят Ельцина, Бурбулиса, Чубайса и Шахрая. В ту же минуту из дальнего угла станции опять появляются милиционеры. Как в улье: весь город на ногах, весь город в движении, весь город копошится.

     Станция метро "Краснопресненская". Поднимаемся наверх. Толпа народа, не умещаясь на площади, выплескивается на улицу. Оказалось, здесь идет митинг... Много знакомых лиц. Машину КамАЗ

приспособили под импровизированную сцену и трибуну. И усилители довольно мощные. Не берусь судить, как работают москвичи, но вот говорить научились. Куда ни глянь - оратор... На чем свет кроют руководителей, которые свели себе гнездо в Кремле. Их называют не иначе как "преступниками".

     В Краснопресненском парке было полно милиционеров и омоновцев. Они понаехали на тридцати-сорока машинах и ждали только, когда разгорится митинг. Для наведения порядка? Я тоже по своей наивности так подумал...

     Раздалась команда:

     - Слезать с машин!

     Мы не успели моргнуть, как они тремя-четырьмя шеренгами обложили митингующих с трех сторон. Люди даже не успели заметить, как все это произошло... Им что? Вот же на трибуне говорят один краше другого, читают нравоучения о "демократии" и "правах человека". А обыватель слушает, разинув рот, позабыв обо всем на свете...

     Сидящий в крытой машине милицейский полковник громко приказал: "Окружить и теснить к станции метро". От одновременной поступи тысяч сапог площадь словно застонала. И омоновцы начали наступать на людей, напирать на них металлическими щитами. А того, кто не успел отступить, повернуть назад, тут же стали избивать резиновыми палками. Послышались женские крики, мужская ругань. Все пытаются протестовать, уговорить, устыдить. В ответ - удары.

У многих изо рта и носа течет кровь. Если поднимешь руку, чтобы возразить, пиши пропало - тебя тут же ударят ребром металлического щита, растопчут и пойдут дальше... Они не задаются вопросом: пенсионер ли ты, ветеран ли отечественной войны, мать ли героиня. Давят... топчут... и идут дальше... Вот какой-то старик пришел со своим внуком. Все лицо у него в крови, кажется, и нога сломана, не может шагать. Хочет вскочить на ноги, но падает, опять вскакивает, опять падает. Но все равно внука не выпускает. Ребенок просит помощи, плачет, кричит:

     - Убивают, дедулю убивают...

     Мы стояли чуть в стороне. Видимо, посчитав за своих, "стражи порядка" нас не тронули. Я не выдержал, подбежал и поднял старика. Хочу вытащить их из этого ада, дед взялся за мое плечо и поскакал на одной ноге, все время повторяя:

     - Внука, внучонка не оставляйте.

     Вывести я его вывел, но сам успел получить еще несколько ударов по затылку. Бьют наотмашь. Бьют не для устрашения, а для того, чтобы угробить, искалечить; вручи им сейчас огнестрельное оружие - не задумаются застрелят...

     Старика с внуком усадили в парке. Оказалось, они возвращались из детского сада. Но, увидев толпу, не удержались, решили посмотреть. Дед работал на ЗИЛе, вышел на пенсию. Запомнились его имя и отчество - Семен Денисович. Даже в гости пригласил к себе.

     - Что же это такое, - удивленно уставился на нас

Семен Денисович. - Народ-то за что избивают? Неужто они фашисты? Даже смотреть на них страшно.

     Говорит, а сам ищет в карманах платок, чтобы остановить ручьем текущую из носа кровь. Не смог найти и тогда снял с шеи шарф и стал утираться им.

     - Ребята, смотрите, что делают... - Захаров опять обратил наше внимание на происходящее на улице.

     У меня не хватает сил, чтобы описать увиденное. Штук пять КамАЗов с разгона круто развернулись и, образовав одну шеренгу, дали задний ход. Спрыгнувшие с кузовов сотрудники милиции берут за руки и за ноги израненных и истоптанных стариков и старушек, раскачивают несколько раз и кидают в кузова машин. Не обращая внимания на крики и стоны, не интересуясь, как им там в кузове. Нагромождают людей одного на другого, словно поленья.

     Когда мы были мальчишками, к нам в аул приезжали собачники. Они отстреливали животных и вот так же, взяв их за обе лапы, кидали в сани. Нагружали и уезжали. Жители аула, бледные, испуганные, застывали на месте, не смея сказать хоть слово...

     За какие-нибудь пять-десять минут площадь была очищена полностью. КамАЗы, нещадно гудя, тут же скрылись из виду в неизвестном направлении. А мы так и остались стоять с открытыми ртами.

     - Спасибо, сынок, - повернулся ко мне старик пенсионер, до которого уже дошло, что и он мог оказаться среди тех, брошенных в машины людей. Он не верил глазам своим.

     - Вот что вытворяют, а ведь свои люди, русские... славяне...

     "Дедушка, - захотелось сказать ему, - а ведь тебя спас от смерти татарин. Ты обратил на это внимание?"

     Все кругом немного успокоилось, угомонилось. Только в дальнем углу площади у станции метро еще слышны крики и стоны. Омоновцы окружили людей с трех сторон, теснили их к дверям метро и били резиновыми палками. Толкутся люди, тычутся и никак не могут попасть в двери станции. В основном остались одни старики. А те, кто помоложе да пошустрее, давно уже разбежались. Они ведь дети своего времени. С малолетства росли среди матерной ругани, не веря красивым словам, не ведая, что такое душевность, человечность, сострадание. Воспитывались по законам джунглей: сильный побеждает слабого, если тот зазевается - проглотит...

     А старики и старушки, оказывается, везде одинаковы. Они и в Москве такие же наивные. Хотят словом подействовать на омоновцев, устыдить их.

     Уже позднее мы услышали от человека, побывавшего в гуще этого содома, что здоровенные парни-омоновцы прямо зверствовали в помещении станции метро. Не только избивали, они оттесняли

обезумевших людей к движущейся лестнице. Старики валились друг на друга, скатывались вниз головой по работающему эскалатору.

     В тот вечер станцию "Краснопресненская" закрыли раньше времени. А потом всю ночь мыли ступеньки эскалатора. Но пятна крови были заметны еще и утром следующего дня.

     Мы пошли искать здание Краснопресненского районного Совета. Орлов и я знаем Москву не ахти как, потому что постоянно там не живем. А что касается последних трех с половиной лет, то они прошли в основном в постоянной ходьбе между Кремлем, зданием Верховного Совета и гостиницей "Россия". Захаров же москвич, известный ученый-экономист. Но до этого вращался в высоких кругах, в Центральном Комитете и Совмине и не миловался с районными Советами.

     Нашли. Оказалось, что Краснопресненский районный Совет располагается в пятистах метрах от Белого дома, на возвышенности у Москвы-реки. Это трехэтажный корпус из красного кирпича. Войдя в здание, мы с отвращением отвернулись. Перед нами стояли десять-пятнадцать все тех же омоновцев, вооруженных автоматами. Они расположились на лестницах на всех этажах. Но в отличие от тех, что на улицах давят людей, эти возрастом постарше и посолиднее сложением. Потом только стало известно, что это не омоновцы, а офицеры спецназа.

     - Мы охраняем вашу безопасность и соблюдаем порядок, - сказали они. Немногословны.

На депутатов смотрят исподлобья. Автоматы все время висят на плечах. При входе и выходе проверяют документы. Но не придираются, не грубят - и за это спасибо.

     Поднялись на второй этаж. В зале заседаний - яблоку негде упасть, здесь депутаты и политики разного толка. И, конечно, стол президиума. В этой стране, видно, без него обойтись невозможно... И стол этот, конечно, не пустует. Сидящие за ним - хотя их никто и не избирал и не наделял полномочиями - разговаривают начальственно, подражая Хасбулатову.

     - Как вы сюда попали? Мы думали, что вы среди тех, кто находится в Белом доме, - поднял голову, самый большой начальник, председательствующий за столом. Сам он, конечно, был народным депутатом. Но поскольку не являлся членом Верховного Совета, никто из нас троих не смог припомнить его фамилию. А у самого "руководящего" человека спрашивать как-то неудобно.

     - Мы выходили в город, и вернуться обратно не удалось, - сказал кто-то из нас.

     - Вот у двери сидят девушки, надо у них зарегистрироваться. Здесь - филиал съезда. Мы каждый день сообщаем в Белый дом сведения. Не могу сказать, что ходить на заседания обязательно... это дело совести каждого, - сказал он.

     Мы получили важную информацию - значит, связь есть. Девушки, сидящие за столом у двери, нам знакомы, они из орготдела. Фамилии всех нас троих были уже внесены в список. Мы расписались.

Кажется, я был сто шестидесятым депутатом, зарегистрированным на Красной Пресне. Тут же имелся другой список, куда заносились работники аппарата Верховного Совета. Оказалось, что здесь довольно много наблюдателей просто из любопытства или по специальному заданию. Много журналистов, в том числе иностранных. Кто-то, видно, успел сообщить, что мы только что из здания Верховного Совета. Они тут же взяли каждого в отдельности в плотное кольцо. Посыпались вопросы:

     "Сколько в здании осталось депутатов? Что. их силой удерживают? Есть ли чем питаться? Кем хотят заменить Хасбулатова? Правда ли, что депутатам раздали автоматы? Где разместили ракеты "стингер"? На крыше?"

     Чуть позднее меня отвели в сторону и долго расспрашивали журналисты агентства Рейтер и Аргентинского телевидения. Мне запомнился один из их вопросов:

     - Вы из Казани, выступали в защиту самостоятельности Татарстана. Совет вас не поддержал. Не должны ли были вы покинуть этот консервативный парламент?

     Не помню точно, что я ответил. Но примерно следующее: "Я и сейчас сторонник независимости Татарстана. Но если в России не соблюдаются демократия и права человека, то это не может не повлиять на Татарстан..."

     Потом оказалось, что Рейтер использовало это интервью. Поэт Равиль Бухараев, видевший его по телевидению,

сообщил мне об этом позднее по телефону.

     Спустя месяца три-четыре после октябрьских событий мне довелось поехать в Соединенные Штаты Америки. Мы сидели и пили чай в доме президента Ассоциации тюркских народов США Али Арслана. Чуть в сторонке работает телевизор, но никто на него не обращает внимания.

     Вдруг Ахмет Али воскликнул:

     - Смотри, Ринат, смотри, тебя показывают... И мы увидели полностью данное мной на Красной Пресне интервью. И что удивительно, ведущий говорил не в упрек мне, а в поддержку, осуждая царящий в России беспредел...

     Краснопресненское окружение нам не понравилось. Здесь царила не искренность, а атмосфера игры. Мы решили уйти и направились к выходу. Навстречу нам попались окровавленные народные депутаты: Константинов, Уткин и кто-то еще. Оказалось, они были среди организаторов того митинга, случайными свидетелями которого мы стали. Тогда говорили, что нескольких депутатов зверски избили и увезли в зарешеченных машинах. Оказалось, это правда.

     У двери я столкнулся с членом руководимой мной комиссии, народным депутатом из Иркутска Валерием Хайрюзовым. Он спешил куда-то с неприсущей ему деловитостью. Наскоро обменялись фразами. Он быстро отвел меня в сторону и таинственно шепнул на ухо:

     - А я иду в Белый дом.

     - Как это в Белый дом? Туда же невозможно пройти.

     - Можно. Если на земле ставят охрану, то под землей ее нет, - гордо сказал он.

     Оказывается, мужчины порой становятся настоящими детьми. Всегда медлительный, ничему не удивляющийся, Валерий был весь во власти тайны. Уже за пятьдесят человеку, а в душе остался ребенком.

     - Так ведь подземные пути охраняет ОМОН, - сказал я шепотом.

     - Есть дорога, про которую они не знают...

     - В таком случае возьмите и меня. Мне тоже необходимо быть там, - сказал я. - У меня в кармане письмо, которое я должен вручить руководству...

     - Это зависит не только от меня, Ринат, - сказал Валерий. - Ты держи связь с Иваном Савельевым. Он тебе поможет.

     И он побежал за теми, кто его поджидал. А я остался понурый, немного завидуя Валерию Александровичу.

     С этой минуты для меня уже не было ничего более важного, чем вернуться к тем, кто остался в неволе в здании Верховного Совета. Среди них ведь очень мало людей, которые знали, куда и с какой целью я ухожу. Если пойдут разговоры, что "татарин сбежал" или "Ринат удрал", - буду готов провалиться сквозь землю.

     Захаров и Орлов пошли по домам, к своим семьям, а мне спешить некуда. В голове лишь одна мысль:

как бы побыстрее вернуться в здание Верховного Совета. Иван Савельев - известный русский поэт. Именно я устроил его на работу в Верховный Совет. Если правда, что он знает входы в здание парламента, то, значит, кому-кому, а мне-то он должен подсобить в первую очередь.

     Ивана Савельева я в тот вечер не нашел. Зато встретил своего земляка, одного из самых молодых депутатов, нижнекамца Наиля Махиянова. Впрочем, он тоже куда-то спешил. Только вот мне некуда идти. В душном зале я не усидел, а снующих в коридоре политиков и журналистов видеть не хотелось. Российский журналист может часами брать у тебя интервью. Не исключено, что за этот час ты допустишь какую-либо неточность и скажешь что-нибудь чрезмерно эмоциональное. Он может все остальное отбросить, а вот эту самую неточность отделить и подчеркнуто исказить. С такими лучше всего не встречаться и не знаться.

     Оказалось, что в метро пускают, а оттуда не выпускают. Поэтому нам пришлось распрощаться, не доходя до станции. Наиль Махиянов пошел чуть наклонившись вперед, большими, вразвалку, шагами. А я остался. Было примерно одиннадцать вечера; я стоял в одиночестве в самом центре Москвы на перекрестке улиц.

     Впрочем, не совсем в одиночестве. Куда ни глянь - везде милиция. Про нее сказал поэт: "Моя милиция меня бережет", были же ведь времена. А вот эта милиция повернулась ко мне спиной. Выстроились рядами, стоят,

повернувшись в сторону здания Верховного Совета. Нет, это еще не та блокада. Та, настоящая, - подальше, метрах в двухстах. Туда сейчас и близко не подпускают.

     На мне кожаная куртка, фуражка, руки в карманах. Иду медленно. Стараюсь держаться метрах в трех-четырех от милиционеров, выстроившихся спиной ко мне. Все внимание - на них. О чем они думают, что говорят?.. Если подумать, то они ведь тоже деревенские мужики или дети рабочих.

     Вдруг слышу: разговаривают по-татарски. Может быть, думаю, это мне просто слышится, ведь недаром говорят: курице просо снится. Нет, оказывается, это явь. Два парня в милицейской форме разговаривают по-татарски. Остановился. Я ведь слышал, что из Татарстана в Москву не посылали ни милицию, ни омоновцев.

     - Ребята, - говорю, - вы откуда?

     - Из Нижнего Новгорода.

     - А что делаете тут?

     - Вот разговариваем. Тут много девушек из нашего аула. Собираемся вечером улизнуть и пойти к ним в гости. Вот и толкуем об этом.

     - Так идите, - говорю им, прикидываясь дурачком. - Мы в молодости мигом решали вопросы насчет девушек.

     Подошел ближе к этим ребятам, а они ведь на службе, отойти не могут. Толкуем о том, о сем. Видя, что мы говорим по-татарски, подали голос еще несколько человек. Оказалось, здесь татар много. Стоящие рядом русские парни нам нисколько не удивились.

     - Это что, ваш земляк? - поинтересовался один.

     - Москва - наш город, а Арбат - наша улица, - ответил татарин.

     - А вы сами кто будете, казанский татарин?

     - Да, - говорю. - Как вы узнали?

     - Говор у вас не наш, не чисто татарский, - сказал богатырского сложения молодец и засмеялся. - Может, вам доводилось слышать про Хайдара Бегичева? Он из нашего аула. Певец он, жена тоже поет.

     - Знаю, - говорю я. - Хайдара хорошо знаю.

     - А вы сами кто, тоже артист?

     - Нет, не артист я, а писатель.

     - А-а-а, - протянул он, силясь вспомнить, что же это такое - писатель.

     - Это который книги пишет...

     Близко знающий самого Хайдара, я сделался среди нижегородских парней своим человеком. Кое-как объяснил им, что я тут делаю. То, что я народный депутат, не отдалило от них, наоборот, они стали смотреть на меня с большим интересом и уважением. Оказалось, они должны простоять два часа, потом к ним придет смена. Ребята отдохнут в течение двух часов, сидя в кузове машины. Все это повторяется через каждые два часа. Вот уже трое суток не видели горячей пищи. Тут волей-неволей пойдешь к девушкам-односельчанкам.

     На другой день утром Иван Савельев сам разыскал меня

в здании Краснопресненского районного Совета.

     - Вы, оказывается, выходили втроем, но я могу провести только одного, - деловито сообщил он.

     Мы переглянулись. Желание вернуться в здание осажденного парламента, оказалось, не угасло ни у кого. Но никто и не выскочил: "Я пойду!"

     Видно было, что у Ивана Савельева времени в обрез.

     - Все трое хотят, не так ли? - сказал он, приняв решение. - Но я, если даже вы очень хотите, могу взять только одного. Подземная дорога обходная, там тесно, душно...

     Никто не ответил. Мне тоже не хотелось выскакивать.

     - В таком случае, я хотел бы провести Рината Сафиевича. Во-первых, он моложе. Во-вторых, он мой непосредственный начальник. Иначе путешествие для меня может плохо кончиться, - попытался шутить Иван Савельев.

     Старшие пожелали нам счастливого пути. Наше подземное путешествие началось из подполья церкви, что находится в полукилометре от здания Верховного Совета. Нас трое: Иван Савельев, я и еще один незнакомый человек. Думаю, что это был проводник. Взяли в руки карманные фонарики, кругом - кромешная тьма. Под ногами ухабы и камни. Над головой тянутся разного калибра трубы. Незнакомец счел нужным предупредить: по дороге не издавать ни звука,

не разговаривать даже шепотом. А то можно запросто угодить в западню. Это была единственная не раскрытая еще подземная дорога.

     В основном пришлось двигаться согнувшись. При моем росте это непросто. Кроме того, во мне с малолетства живет страх перед подземельями. Я еще в детстве пускался на всякие хитрости, чтобы не спускаться в погреб. А тут случай особый. Если наверху все улицы заполнили танки и БТР, то подземелья охраняют вооруженные автоматами омоновцы со специально обученными овчарками. Коль встретятся, пощады не жди. Благословение Аллаху, не встретились. Эту дорогу они, как потом выяснилось, обнаружили только через два дня после нашего путешествия.

     Люди, находившиеся в здании Верховного Совета, встретили меня с распростертыми объятиями. Конечно, я пришел не с пустыми руками. Принес три буханки хлеба, две палки колбасы, много сыра. Съестное смели моментально. Письма тут же были доведены до адресатов. Среди них оказалась и копия секретной телеграммы Полторанина средствам массовой информации. В ней было, в частности, сказано: "Рекомендуется поскромнее освещать события, которые произойдут в Москве 4-5 октября". Это дословно.

     Насколько я знаю, содержание этой телеграммы Руцкому и Хасбулатову было известно еще раньше. И они не торопились ее огласить, чтобы не вызвать панику.

     Таким образом, совершенно неуместно обвинять Верховный Совет

за события 3-4 октября. Эти кровавые дни были заранее запланированы Ельциным и его свитой. И этот факт подтверждается документами.

     Все субъекты Российской Федерации уже успели выступить в защиту Верховного Совета. Москве угрожали блокадой, забастовками. Президент Ингушетии Руслан Аушев, Президент Республики Калмыкии Кирсан Илюмжинов и Председатель Верховного Совета Республики Коми Виктор Степанков в те тревожные дни проявили особую активность. Проявили инициативу и некоторые религиозные деятели, в частности Патриарх Всея Руси Алексии I I. Но для тех, кто сидел в Кремле, никакого соглашения не требовалось. Они жаждали крови. Радио и телевидение днем и ночью готовили народ к кровопролитию. Дескать, в Верховном Совете собрались мятежники со всех концов страны, коммунисты и фашисты... С пеной у рта твердили: они вооружены чуть ли не атомным оружием... Дескать, "для того, чтобы спасти страну, народы всего мира от наступающего на нас фашизма", возможно, придется применить оружие. Вот так, как говорится, на воре шапка горит.

     Жителей Москвы нещадно избивают вот уже две недели. Покалеченных и тех, кто отдал Богу душу, оказавшись под сапогами омоновцев, уже десятки. С наступлением октября ОМОН совсем ожесточился. Я чувствую, что назначенный час и день приближаются. Так же не по дням, а по часам

растет число тех, кто готов противостоять этому произволу, творимому властями. А это не тревожит тех, кто руками и ногами ухватился за свои кресла. И средство у них одно: не жалеть, бить, не оглядываясь, давить, разгонять. В России подчиняются только силе...

 

---