Мухамадиев Р.С. На раскалённой сковороде

Глава 1. (1991 - 1993 годы)

 

     Август девяносто первого и октябрь девяносто третьего - два акта многоактной пессимистической трагедии, по сути, до сих пор нигде не увековеченной. Ее персонажи - Ельцин и Горбачев, Хасбулатов и Руцкой, Шахрай и Бурбулис, Жириновский и Абдулатипов. Множество иных, малознакомых нам героев. Все это включила в себя новая книга Рината Мухамадиева, в некоторой степени напоминающая бунинские "Окаянные дни". Мухамадиев, назвавший свою книгу "На раскаленной сковороде", - депутат расстрелянного Верховного Совета, сам непосредственный участник событий, ставших роковыми для страны, - такое великое бремя возложила на него судьба. Душа художника способна удержать гораздо больше подробностей и деталей, чем может записать самый прилежный летописец, поэтому книга Мухамадиева - это хроника пережитого, записанная с хронометрической точностью. Тоска, ужас, покаяние... Надежда. Через все это проходит автор и проводит за собой читателя. Мухамадиев подтвердил постулат: борьба, как и жизнь, слабым не по плечу. Оказавшись сильным, он не только выжил, но и написал книгу - правдивое свидетельство российской жизни в "испепеляющие годы".

     Москва. Старая площадь. Здание Центрального Комитета КПСС. У дубовой двери высотой три с лишним метра попросили паспорт. После детального его изучения человек в военной форме уважительно пропустил меня вперед, открыв и закрыв двойные двери с бронзовыми ручками. И только тут, вспомнив, куда и к кому иду, я невольно вздрогнул. Но поддаваться чувствам уже не было времени. Не успел оглянуться, меня, как давнишнего знакомого, сразу же встретили двое людей.

     - Это вы, Ринат Сафиевич?

     В пропуск даже не взглянули. Неожиданно у меня вырвались слова, которые я никогда не употреблял:

     - Так точно, это я.

     Встречавшие меня - высокого роста, худощавые, волосы подстрижены коротко и аккуратно. Оба в черных костюмах и белоснежных сорочках с накрахмаленными воротниками, при галстуках. В глаза смотрят пристально, словно желая проникнуть насквозь. Не глядя по сторонам, я прохожу прямо к лифту с раскрытой створкой.

     - Вас ждут... - сказал один, взглянув на большие круглые часы на противоположной стене.

     - На какой этаж? - почему-то спросил я.

     - Пожалуйста, войдите в лифт, - последовал ответ. А там в лифте меня уже ожидал третий, в такой же белоснежной сорочке с накрахмаленным воротником.

     - Тронулись, - сказал он, как только закрылась зеркальная дверь лифта.

     Как ни старался, я так и не смог определить, на какой этаж мы поднялись. Цифры на кнопках не указаны. Насколько мне все же удалось почувствовать, мы оказались выше второго этажа, но не выше пятого.

     Дверь отворилась, и я вышел из лифта. Меня тут же встретили двое других людей в таких же черных костюмах и рубашках с накрахмаленными воротниками. Своим внешним видом и по тому, как держат себя, они все поразительно похожи, словно вышли из инкубатора. Однако, далеко не цыплята, серьезные люди. Особенно серьезен взгляд. Неширокие коридоры петляют то вправо, то влево - то ли нарочно так сделано, то ли здание уже старое. Во всяком случае, без сопровождающего тут ничего не найдешь. Так же петляют и путаются мои мысли. Наконец, на одном из поворотов сопровождающие в черных костюмах "сдали" меня мужчине лет пятидесяти.

     Он представился, протянул мне руку. Оказалось, и он знает, кто я такой. Внутри у меня немного потеплело.

     - Михаил Сергеевич вас ждет, - сказал он. Взгляд у него прямодушнее, чем у встречавших. Походя, словно речь идет о пустяках, спросил:

     - Дипломат берете с собой или... здесь оставите?

     Он нисколько не давил на меня, наоборот, на первый взгляд, последние слова произнес как бы с сожалением. И все же дал понять: дипломат все-таки следует оставить. Сделал это вежливо, но убедительно.

     А мне разве было до дипломата! Но, вероятно, я производил впечатление человека, который колеблется.

     - Что, у вас там важные документы? - спросил помощник Генерального секретаря. - Воля ваша, но... у нас...

     Он говорил вполне серьезно, было непохоже, что шутит или дразнит меня.

     - Хорошо, пусть останется. Он мне не нужен, - я поставил портфель на краешек стола. И что, вы думаете, было в этом дипломате? Две пары детских колготок. В Казани их не найдешь.

     Видели бы вы, как помощник Генерального секретаря подбежал к дипломату и с большим почтением отнес его в шкаф из красного дерева. По-видимому, это было его почтение к "важным документам".

     Человек, открывший дверь, остался за ней, а я стоял перед "главным хозяином страны", которого до этого видел только на экране телевизора, - Генеральным секретарем. Наяву ли это, во сне ли?! Хозяин комнаты вышел из-за стола и пошел ко мне навстречу, словно привечая хорошего знакомого.

     - Здравствуйте, Ринат Сафиевич. Проходите... Садитесь. Давно хотел поговорить с вами...

     "Что он говорит?.. Слышат ли его уши, что говорит язык?.. Откуда ему знать меня, "хотеть" поговорить со мной? Ему что, делать больше нечего?.. " - мелькнуло в голове. Только вот сказать об этом нельзя. Тут шутки плохи. Ведь я у Генерального секретаря. Я остался с глазу на глаз с наследником самого Сталина, который одним кивком головы мог лишить сотней людей, что там люди - сослать с насиженных мест целые народы. Я оказался в кабинете, в котором сидели Хрущев, Брежнев, Андропов. Говорят, что сюда после избрания генсеком по пути из больницы заглянул даже Черненко.

     ... Все случилось так неожиданно... Еще вчера я был в Казани. Прошло не более двух-трех недель после того, как я был избран депутатом Верховного Совета Российской Федерации. Позвонили из Москвы... Попросили завтра же к утру приехать. Даже, кажется, подчеркнули: это очень важно. Кто вызывает, зачем, что взять с собой - ни слова. "В гостинице для вас будет оставлено место. Мы вас найдем. Сообщим". Вот все, и больше ни слова.

     Прилетел в Москву самолетом. Устроился. Вечером позвонили и попросили на другой день в 11 часов 30 минут прийти в Центральный Комитет. Это все, что я знал. И вот, наконец, я стою в кабинете перед самим Горбачевым.

     Почему-то я не люблю смотреть в глаза собеседнику.

Нет у меня доверия к тем, кто стоит перед человеком, пристально изучая его. А взгляд Генерального секретаря нельзя было понять. Вроде дружелюбно, но глаза его беспрерывно бегают; где там следить за ними, даже не определишь, какого они цвета. Родимое пятно на лбу, оказывается, напоминает очертания Южной Америки на карте мира.

     Наконец мне было предложено сесть. Горбачев расположился напротив. Откуда-то неслышно появилась женщина с подносом и белой салфеткой - принесла чай, кофе, сладости. Она расставила принесенное на белых салфеточках и так же незаметно удалилась.

     - Давайте пить чай или, может, кофе хотите? - проявил гостеприимство хозяин комнаты.

     - Я буду кофе...

     Я осторожно налил чай в чашку на цветастом блюдце и добавил немного молока.

     Можно было подумать, что Горбачев ведет какой-то репортаж:

     - Знаю, знаю, татары чай любят, - сказал он. - К тому же пьют его с молоком...

     Я невольно вспомнил одного деревенского знакомого, который в те годы благожелательно относился к Горбачеву: "Эх, - говорил он о нем, - попридержать бы его словесную мельницу!"

     Между тем я ведь все еще не знаю, почему меня пригласили в этот кабинет. А Генеральный секретарь знает...

     - Думаю, вам объяснили, по какой причине мы тут встретились, - сказал, наконец, хозяин. И сразу же посерьезнел. Многозначительно пожал плечами, поджал губы, глубоко вздохнул.

     Он не ждал от меня ответа. Лишь задумался. Мне показалось, что он решает, с чего начать разговор.

     - Нет, не знаю. Мне никто ничего не сказал. Только вызвали...

     - В стране началась перестройка, коренная перестройка. Сегодня уже нельзя жить по старинке. Думать, рассуждать надо по-новому. Нужны новые, молодые кадры. А их не хватает. Нужны люди, не связанные с прежними предрассудками, не отягощенные старыми взглядами.

     Он говорил все это, неотрывно глядя в пустую кофейную чашечку. Немного помолчав, поднял голову и уставился на меня глазами только что очнувшегося от сна человека.

     - Ринат Сафиевич, вы - народный депутат Российской Федерации. Избраны по национально-территориальному округу. Альтернативно. С одной стороны, это победа настоящей демократии, а с другой - большое доверие народа... Вдобавок, вы литератор. Мы знаем вас и как свободно мыслящего, талантливого писателя...

     Не скажешь же ему: "ни черта-то вы не знаете". Я сидел и слушал Горбачева с умным видом. Кажется, даже поддакивал.

     Невозможно было остановить Михаила Сергеевича, когда он говорил. И не только потому,

что он Генеральный секретарь, но и оттого, что говорил увлеченно, страстно, красиво. А может быть, даже завораживал своего слушателя. Недаром говорят в шутку, что такую страну, как СССР, развалили два волшебника - Горбачев и Кашпировский.

     - Да, да, мы обратили на вас внимание и как на писателя, и как на человека с новым мышлением... Кроме того, очень важно учесть, какое место занимает Татарстан в Российской Федерации. Нет, нет, не только по численности населения. Я это говорю, прежде всего имея в виду ту роль, которую играли татары в истории российской государственности.

     Это была не беседа: один говорил, другой слушал. Я, правда, попытался раскрыть рот, силясь вступить в разговор, но не получилось. Генеральный секретарь говорил мастерски, живо, убедительно. Только вот умеет ли он слушать других?..

     Конец затянувшегося монолога был таким:

     - При строительстве демократического общества в стране роль Советов возрастает. Нам хотелось бы видеть вас первым заместителем Председателя Президиума Верховного Совета России.

     - Почему меня?.. У меня нет опыта... Никогда не приходилось работать в аппарате, - начал было я, но вынужден был замолчать. Потому что меня никто не слушал и не собирался слушать.

     - Мы советовались с Александром Владимировичем Власовым,

который должен быть избран Председателем Президиума Верховного Совета. И с секретарем Центрального Комитета товарищем Усмановым. Они оба хорошо вас знают и отозвались положительно.

     Я бы еще как-то мог поверить в то, что Гумер Исмагилович может обо мне что-то сказать. Но откуда было меня знать Власову? Могу голову дать на отсечение: он обо мне ничего не знает и ничего не слышал.

     - Большинство членов Политбюро согласилось с мнением выдвинуть на съезде народных депутатов вашу кандидатуру. Думаю, что вы оправдаете это доверие, Ринат Сафиевич.

     - Не знаю...

     Михаила Сергеевича Горбачева мое мнение не интересовало. Он резко встал, развел руками, давая понять, что разговор окончен.

     - Желаю Вам успехов на новой ответственной должности и в творчестве! - заключил он и протянул руку для прощания. Видимо, существовала какая-то связь между ним и его подчиненными: в тот же миг дверь раскрылась, показался помощник. Дойдя до двери, я оглянулся, желая еще раз увидеть Генерального секретаря. Горбачев, словно прощаясь с давнишним другом, с легкой улыбкой поднял правую руку. А тем временем из боковой двери показалась та же женщина, чтобы убрать со стола.

     Как только затворилась дверь, мне вручили мой темный дипломат с "важными документами".

По уже знакомому маршруту проводили все те же люди в черных костюмах и сорочках со снежно-белыми накрахмаленными воротниками.

     

* * *

     Неторопливо иду в гостиницу; остановился я в "России", поэтому идти недалеко, а спешить некуда. На душе неспокойно. Происходит то, о чем я и подумать не мог. Забот у меня без того было много. Например, не вскопан садовый участок в Верхнем Услоне. Дом там не законопачен, при каждом случае жена упрекает. Если сам не поеду, некому будет вспахать и огород у родителей в деревне. А родителям уже за восемьдесят. Избрали председателем писательской организации, но и там как следует еще не поработал. А главное, что меня особенно беспокоит, - незавершенный роман, все не удается засесть за него как следует.

     Вернулся в одноместный номер на девятом этаже. Растянуться бы сейчас и расслабиться! Но ведь нужно думать, основательно думать. Не играют ли со мной? Ведь найдется немало людей, готовых занять это теплое место и уже сделавших немало, чтобы добиться своей цели. А я один, мне даже посоветоваться не с кем...

     Пронзительно зазвенел телефон. Раз... Два... Три... Четыре... Поднял трубку, но на другом конце ее уже положили. Мне неоткуда ждать звонка, я никому не сообщал, что поселился здесь. Только хотел подойти к постели,

как опять звонок телефона. Взял трубку. Голос знакомый, но чей - не могу вспомнить.

     - Ринат Сафиевич, - говорящий в приподнятом настроении. - Мы вас потеряли... Ищем...

     - А-а-а, - обрадовался я, как дитя, - Олег Викторович, это вы?..

     - Я. А ты, почему трубку не берешь, может, не хочешь встретиться с нами?

     - Я только что вернулся. Не знал, кто звонит.

     - Ладно, ладно, не оправдывайся, - смеется он. - Тебя шеф ждет. Можешь прийти прямо сейчас?

     А меня охватила какая-то вялость. Не хочется куда-то идти, кого-то видеть. Сам не знаю отчего. А отказаться неудобно. У меня нет оснований так пренебрегать приглашением Олега Морозова, который раньше работал заведующим отделом в Татарском обкоме КПСС и недавно взят в аппарат Центрального Комитета. Приветливый, умный.

     - Хорошо, - сказал я. - Как вас найти?

     - Твоя комната выходит на север, - бодро объяснил он, словно желая заразить меня своим хорошим настроением. - Так что наши окна друг на друга смотрят вечером и днем.

     Итак, я вновь направился к Центральному Комитету. Но на сей раз в другое здание. Уже не было ни встречающих, ни сопровождающих.

     Секретарь Центрального Комитета КПСС Гумер Исмагилович Усманов встретил меня сияющей улыбкой.

     Обычно находится масса людей, готовых искать грехи

у прежних хозяев, по поводу и без повода хулить их в разговорах. Таких становится особенно много, когда последние уходят со своих престижных постов. Вот и сегодня хоть пруд пруди таких людей, которые готовы, не утруждая себя аргументами и знанием тогдашней ситуации, "разоблачать" Табеева, Усманова. Разумеется, у последних, конечно же, были грехи. Но если уж ты такой храбрец, то, что же тебе мешало тогда, когда они были "первыми", указать им на эти их недостатки? Сказать открыто, в лицо? Если тогда не посмел, если тогда склонял перед ними голову, то какая польза от того, что мелешь о них сейчас? Невысока цена такому "мужеству".

     - Как ты доехал? Проходи, устраивайся как дома, - встретил меня Усманов словами на чистейшем татарском языке. Разумеется, мне пришлось по душе, что здесь, в Центральном Комитете КПСС, секретарь ЦК говорит со мной на языке наших дедов. Ведь ни для кого не секрет, что и сейчас в Казани некоторые начальники на заданный тобой по-татарски вопрос отвечают на ломаном русском.

     Тем временем на подносе принесли по-нашему, по-татарски, приготовленный чай и сладости. Угощая нас, Гумер-ага стал расспрашивать о казанских новостях, о положении в Союзе писателей, о некоторых литераторах. Своей искренностью, заинтересованностью он втянул меня постепенно в серьезную беседу.

     Исподволь мы перешли к московским событиям

и предстоящему съезду народных депутатов Российской Федерации.

     - Скрывать не стану, разговор о тебе завел, конечно, я, - сказал он. - Теперь здесь каждый заботится о своем.

     - Не стоило, Гумер Исмагилович, зря вы поставили этот вопрос. Я не готов к такой работе.

     - Да постой ты... Постой, - и хотя он повысил голос, но раздражения не было... Упаси Аллах! Не приведи испытать на себе усмановский гнев. Мне довелось видеть его злым. Как вспомню, так волосы дыбом встают, мурашки по телу пробегают...

     - Не ищи себе легкий путь. "Не готов, не смогу, не справлюсь". Ты забудь эти слова. Не боги горшки обжигают!

     - Хорошо, Гумер Исмагилович, теперь выслушайте меня... Во-первых, вы прекрасно знаете, кто такие нынешние депутаты. Они не станут выбирать меня по одному вашему предложению. Во-вторых, я не из "партийной номенклатуры". Кроме того, я человек излишне эмоциональный. Не надо!

     - Да постой же ты, не упрямься, как осел, - словно заново начал он. - Один раз уже удалось убедить меня, что у тебя ничего не получится. Помнишь?

     Он посмотрел мне в глаза. Я ответил:

     - Помню. И считаю, что поступил тогда правильно, не жалею.

     В годы работы в Татарском обкоме КПСС

он не раз вызывал меня и предлагал стать заведующим отделом обкома. По тем временам должность была очень престижной. Но я сразу почувствовал сердцем, что она не по мне. Вижу и чувствую, что и на этот раз надо прислушиваться к своему сердцу.

     Молчание Усманова затянулось. Я почувствовал, что таким образом он хочет надавить на меня, попытаться сломать.

     - Может быть, тогда ты поступил правильно, - немного отступил секретарь Центрального Комитета. - Но на сей раз дело совсем другое, сейчас нет места спорам. Маховик закрутился и его уже не остановишь. Надо готовиться к борьбе, у тебя другого выхода нет.

     - К какой борьбе? - не к месту задал я вопрос. Ведь в течение двух месяцев, не зная ни дня, ни ночи, соединив воедино девять городов и семнадцать районов, я сражался за голоса избирателей с восемью конкурентами и по горло сыт этими баталиями.

     - К борьбе за власть, - сказал Усманов тоном, не допускающим возражений. - И победа в этой борьбе нужна не для нас тобой, она нужна в первую очередь для татарского народа, разбросанного по всему Союзу, нужна... для Татарстана. А что, мы разве хуже других?!

     Оказалось, на другой день в Центральном Комитете должно состояться совещание по вопросам созыва и проведения съезда народных депутатов. Ожидалось, будут участвовать Генеральный секретарь и Политбюро в полном составе. Усманов сказал,

что там должен присутствовать и я. Более того, мне надо выступить.

     Вот тебе раз... Как же можно за одну ночь приготовить текст выступления перед членами Политбюро! Я едва не лишился дара речи.

     Кажется, Гумер-ага понял мое состояние и когда мы расставались, уже у двери подошел и похлопал меня по плечу.

     - Я тебя знаю, ты всегда найдешь, что сказать и как сказать. Так что не тревожься. Иди домой, выпей граммов сто и ложись спать. Это будет самое лучшее.

     На том и расстались. Но меня удивило одно обстоятельство. При встрече не было сказано ни слова, что я был у Горбачева. Усманов не спросил, а я сам не стал начинать этот разговор. Даже намека о встрече не было. Умолчали о ней и Олег Морозов, и Владимир Егоров, мой сокурсник по Казанскому университету, а теперь один из помощников Горбачева. До сих пор не возьму в толк, для чего им нужна была такая скрытность. А может, спрашивать об этом было бестактно?

     Правда, Гумер Исмагилович выдал мне свой "рецепт" и посоветовал завалиться спать. Но часов в десять вечера по дороге с работы ко мне заглянул Олег Морозов. Его послал хозяин. Он принес кое-какую информацию, которая могла пригодиться для моего вероятного выступления. Посидели, поболтали с ним - все-таки земляки, - и у меня немного отлегло от сердца.

     

* * *

     Попив чаю в буфете ЦК, мы прошли в зал, где должно было начаться совещание. Зал не большой и не маленький, амфитеатром. Все четыре стены глухие. Заходящие сюда знают друг друга, громко переговариваются, смеются. А я будто с луны свалился, ни с кем не знаком. И, слава Аллаху, меня никто не знает. Наверное, в тот день я напоминал мальчика, который пришел в театр с родителями, - повсюду следую за республиканским начальством.

     Минтимер Шаймиев, Мухаммат Сабиров и я уселись на одном из первых рядов. Кажется, на третьем или четвертом. Впрочем, зрительный зал здесь своеобразный: куда бы ни сел, всюду чувствуешь себя близко от президиума.

     В зале, который только что гудел словно сельский клуб, вдруг воцарилась тишина. Мухаммат Галлямович ткнул меня локтем в бок. Я понял без слов - выходят...

     Словно баран, возглавляющий стадо, первым, откинув голову назад, показался Горбачев. В светло-коричневом костюме, родимое пятно при нем. Горделиво обвел глазами зал и, выпятив губы, кивнул головой. Те, кто следовал за ним, почему-то напомнили мне утят, что, переваливаясь, спешат за уткой, возвращаясь домой с речки. Я не хочу унизить их, просто именно так мне тогда показалось. Утята ведь тоже такие: кто посмелее - идет впереди, а остальные следуют сзади. Не всех отчетливо помню. Там было всего, кажется,

     человек пятнадцать. Но вот Рыжкова, Лигачева, Медведева, Воротникова, Капитонова, Яковлева, Манаенкова, Усманова помню хорошо. Расселись по порядку за начальственным столом, свободных стульев не осталось.

     Все знакомые лица. В то время ведь только их и показывало телевидение. Но вот фамилии и имена знаю слабо. Поэтому при удобном случае незаметно расспрашиваю у Мухаммата Сабирова. В этом мирке он, видимо, тоже был еще новичком, поэтому не всех знал как следует. В свою очередь Сабиров получал информацию у сидящего дальше Минтимера Шаймиева. В то время Минтимер Шарипович возглавлял Татарскую областную партийную организацию, ему-то уж по штату полагалось всех знать.

     Совещание открыл и повел Егор Кузьмич Лигачев. Он был членом Политбюро, которому в то время приклеили ярлык "консерватора", его активно ругали разного рода демократы, его имя по всякому поводу склоняли на страницах газет. А я живого Лигачева увидел тогда впервые. По тому, как он вел себя, как говорил, он показался мне человеком открытым и прямым. И вот сегодня, спустя много времени, я подумал: из тех, кто сидел тогда в президиуме, пожалуй, только Николай Рыжков и Егор Лигачев по-настоящему, искренне болели душой за судьбу Отчизны (я имею в виду СССР).

     Коль зашла речь о Лигачеве, припомню еще один эпизод. Где-то в октябре 1992 года, когда КПСС была уже распущена и члены Политбюро остались без работы,

мне довелось еще раз увидеться с Лигачевым, уже пенсионером. Встретились мы на Центральном стадионе Москвы в Лужниках во время футбольного матча. На трибуне, куда вхожи исключительно большие начальники, мы сидели только втроем: Лигачев, я и еще один знакомый депутат, который привел меня на этот матч. По всей вероятности, игра была не очень важная. Все, кто имел право сидеть на этой трибуне, почти не вылезали из престижного буфета. Получилось так, что мой спутник довольно хорошо знал Егора Кузьмича. Меня Лигачев, конечно, не знал и не помнил. Познакомились и с удовольствием побеседовали. Всего сейчас не расскажешь, остановлюсь лишь на одной-двух подробностях.

     - Егор Кузьмич, вам теперь, наверное, трудно приходится, ушли на пенсию, от власти отошли? - спросил я между прочим.

     - Трудно, - сказал он, глубоко вздохнув. - Очень трудно видеть, как страна, народ катятся к пропасти, и не иметь возможности воспрепятствовать этому.

     - Вы, оказывается, все еще консерватор, Егор Кузьмич, - пошутил мой знакомый депутат.

     Лигачев улыбнулся. И даже залился отрывистым смешком, словно мужик деревенский. Но ответил серьезно:

     - Вам еще покажут ваши демократы, как разрушать и разваливать экономику!

     Похоже, он оказался провидцем. Интересно,

кого именно он имел в виду, когда говорил, что они "покажут"?..

     - С Горбачевым встречаетесь? - спросил я.

     - Не напоминайте, - махнул рукой Лигачев. - Нашли, о кого язык пачкать...

     В перерыве в буфете сидели за одним столом. Лигачев от рюмки коньяку отказался. Попил чаю с бутербродом. Когда матч кончился, выходили вместе. Нас с приятелем, как депутатов, ждали "Волги". Предлагали Лигачеву ехать с нами - в машину не сел.

     - А я вот пешком научился ходить. Так хорошо, - сказал он и бодрым шагом направился в сторону метро.

     ... Совещание продолжается. Первым Лигачев дал слово секретарю ЦК Медведеву. Последний, хоть и картавит немного, говорит увлекательно. Всю жизнь ведь читал лекции, язык у него подвешен. Но вот то, о чем он говорил, не запомнилось; кажется, и других он не сумел увлечь. И все же одно его сравнение не забылось. Потому что месяцев за семь-восемь до этого, когда я был на месячных курсах в Академии общественных наук, он говорил там те же слова.

     "Страна, которая идет по пути перестройки, напоминает сегодня большой корабль в океане, - сказал он. - Волны сильные, то справа бьют, то слева. А иногда, когда совсем не ждешь, бьют спереди. Словом, сопротивление со всех сторон. Но для большого океанского лайнера все это не страшно, корабль уверенно идет в заданном направлении.

Я бы так сказал о нашем сегодняшнем состоянии..."

     Когда слушал секретаря Центрального Комитета, вдруг вспомнилось другое сравнение, которое привел в своем выступлении с одной из больших трибун писатель Юрий Бондарев:

     "Наша страна сегодня оказалась в положении поднявшегося в воздух лайнера. Летим на большой скорости. Аэропорт, с которого мы поднялись, остался позади, возврата туда нет. Но в каком летим мы направлении?.. Какой аэродром нас примет?!. Никто не знает", - сказал Бондарев. Не оказался ли он прав?!

     И Медведев, и Бондарев говорили о большом лайнере. Первый из них - секретарь Центрального Комитета партии, а второй - председатель правления Союза писателей России. Кто из них прав? Будущее покажет, конечно. Мне же не давал покоя рой других мыслей. В каком направлении мы двигаемся? На верном ли мы пути? Какое будущее ждет Татарстан? Сможем ли мы стать хозяевами своей судьбы? Нет числа этим вопросам...

     Наконец, перешли к обсуждению кадровых вопросов. Было открыто и категорично заявлено, что Центральный Комитет намерен выйти на съезд народных депутатов с кандидатурой тогдашнего Председателя Совета Министров России Александра Власова. А в качестве кандидата на пост его первого заместителя назвали мою фамилию.

     Когда Егор Лигачев объявил эти два имени, я почувствовал слабость в коленях и в глазах у меня

потемнело. А тем временем начались прения. Один выступил, второй... Все выступающие хвалят Власова, но и меня тоже не обходят вниманием. И это люди, которых я не знал и в глаза не видел. Судя по выступлениям, Власову, оказывается, за заслуги уже давно заготовлено место в Мавзолее. Мне тоже можно в будущем рассчитывать примоститься рядом с ним. "Выступает секретарь Центрального Комитета товарищ Манаенков. Готовится Мухамадиев, - сказал Егор Кузьмич. И добавил: - Тем, кто собирается выступить с мест, придется подождать, тут еще много записавшихся..."

     Сквозь землю бы провалился, лишь бы не выступать. Все переворачивается с ног на голову. К тому же еще посоветовали говорить без шпаргалки. Я - как кандидат в зятья на смотринах, должен создать о себе хорошее впечатление перед руководителями всей страны, всех республик и областей. Знаю, будут сидеть и выискивать у меня недостатки, вопросительно думать: "Откуда еще выискался этот петушок?"

     "Иди, маху не давай..." - шепнул мне Мухаммат Сабиров. А сидящий рядом с ним Минтимер Шаймиев чуть приподнял сжатый кулак: будь, дескать, тверд, как бы за тебя еще краснеть не пришлось.

     Поднимаюсь на сцену в полной нерешительности. К тому же ведь не далее как сегодня утром ответственные товарищи из орготдела ЦК возложили на меня еще одну специальную задачу: "Ты человек молодой...

представитель национальной республики. Писатель. Следовательно, говоришь от имени всего народа. Ты должен в своем выступлении разоблачить Ельцина как популиста..."

     Пусть у читателя не сложится превратное мнение: ни Горбачев, ни Усманов, ни его помощники об этом со мной не говорили.

     По правде говоря, из всех больших политиков в то время особую симпатию я питал именно к Борису Ельцину. В семейном кругу и в кругу друзей об этом тоже все знали. Он привлек мое внимание своими неординарными, критическими выступлениями, бунтарским духом. Впрочем, в то время Ельцин действительно был лучом света в темном царстве.

     Своим выступлением на Октябрьском пленуме он буквально потряс все общество. Разве мыслима была такая смелость среди представителей руководящих кругов? Его выступление было подобно грому средь ясного неба...

     И свежо еще было в памяти, как на Октябрьском пленуме набросился на него с критикой наш уважаемый земляк Гумер Усманов. Помню, когда дома по телевизору смотрели его выступление, я невольно сказал себе: "Эх, Гумер-абый, как ты ошибся..." Ему, по всей вероятности, тоже "посоветовали". И, возможно, те же люди. А он, первый секретарь Татарского обкома, не смог отказаться, у него положение было другое. А я же писатель, человек свободной профессии. Что я теряю...

     Поднялся на трибуну. Оказывается, зал довольно большой. Равнодушных лиц не видно. Все словно смотрят мне в глаза: "Ну, татарин, что ты скажешь?.."

     Конечно, волнение было. Но я уже успел немного взять себя в руки. И стал обстоятельно, своими словами говорить о том, что перестройка является процессом, которого давно ждала творческая интеллигенция республики, что она не может себе представить будущее без последовательной демократизации общества.

     Тут Генеральный секретарь, прервав меня, подхватил мою мысль, которую я начал было излагать. Вообще Горбачев раза три поддержал сказанное мною. Я терпеливо слушал его, дожидался удобного момента, чтобы продолжать... Лигачев тоже подхватил слова Горбачева и в двух словах поддержал меня. Татарстанские руководители, нисколько не скрывая, открыто выразили свое удовлетворение и жали мне руку. Сидевший за столом президиума Гумер Усманов тоже засиял улыбкой и знаками дал понять, что вполне мной доволен.

     Наконец я немного успокоился. Кажется, я не говорил ничего такого, о чем можно было бы пожалеть. Не поддался и уговорам. Ничего не сказал о Ельцине. И волки остались сыты, и овцы целы.

     На сцену, почти без разрешения, на ходу препираясь с Лигачевым, поднялся незнакомый мне человек. На удивление смел и упрям. В поношенном коричневом костюме.

Представился Владимиром Исаковым. Избран народным депутатом от Свердловска.

     - Уважаемые товарищи, прошу выслушать меня внимательно, - обратился он к залу. Видно, желая угодить большим начальникам, сидящим за столом президиума, заполнившие зал руководители без всякой причины начали шуметь, пытаясь помешать Исакову.

     Положение Исакова сложнее моего. Волнуется. На лице и шее появились красные пятна. Несколько раз делал вид, что поправляет очки. Видно, ждал, когда зал хоть немного успокоится...

     - У вас есть что сказать? - чуть повысил голос Лигачев. Потом обратился к сидящим в зале - Давайте, товарищи, не будем нарушать демократию, послушаем товарища. Давайте...

     - От имени делегации Свердловской области кандидатом в Председатели Верховного Совета России предлагаю Бориса Николаевича Ельцина. Сегодня, в период перестройки и нового мышления, надо избрать человека, способного увлечь за собой народные массы, завоевавшего симпатию людей Ельцин - единственная личность, обладающая всеми этими качествами...

     Владимир Исаков высказался убедительно и заразительно. Затем прошел в зал и сел где-то в середине. Вам, наверное, приходилось видеть, как смотрят на человека, появившегося невесть откуда и испортившего все застолье. Таково было

отношение зала к Исакову. Следуя примеру других, оглянулся и я. Оказалось, что на несколько рядов сзади нас сидел Борис Ельцин. Вижу его впервые. То, что Ельцин высокого роста, успел заметить, когда он, чуть приподнявшись, пропустил Владимира Исакова.

     Столько дней прошло после этого, сколько воды утекло! Борис Николаевич не забывает тех, кто сделал ему добро. Исакова избрали Председателем Совета Республики. Избрали и... крепко пожалели. Исаков оказался профессиональным, грамотным юристом, смелым и прямолинейным Вы, наверно, помните, как против авторитарной политики, которую повел Борис Ельцин, одним из первых из парламентскою руководства, вместе с шестью другими, выступил Владимир Исаков. Подручные московские журналисты всячески поносили его, называя "шестеркой", навешивая другие обидные ярлыки. Все шестеро выступивших были "съедены" - один за другим Светлана Горячева и Борис Исаев лишились должностей заместителей Исакова ожидала такая же судьба. Не дали спокойной жизни и Вешнякову с Сыроватко. Сумел уберечься от дождей и ветров только один персонаж - Рамазан Абдулатипов. Впрочем, об этом человеке - хитром и умном, непотопляемом Рамазане - у нас разговор еще впереди...

     Кстати, Владимир Исаков тоже не потерялся. Но за место под солнцем - я это могу сказать с уверенностью - он боролся сам. Наделенный недюжинными природными способностями,

талантом юриста, он всегда находился в центре внимания. Снятие с должности не сломило его цельную натуру. Будучи в открытой оппозиции к власть имущим, он был избран в Думу, а там стал председателем комитета.

     Удивительная шутка - судьба. Она опять свела нас с Владимиром Исаковым, сделала единомышленниками. И эти теплые отношения продолжаются по сей день, хотя знакомство началось с противостояния.

     ...А совещание в Центральном Комитете еще не завершилось. На трибуну поднимался то один, то другой оратор. Говорили быстро и горячо, но сказанное в памяти не сохранилось.

     Впрочем, говорил и первый секретарь Свердловского обкома партии. Заметил, что Владимир Исаков выступил не от имени свердловчан, а по своей инициативе. Аргументировано доказывал, что такого человека, как Ельцин, нельзя допускать до столь высокого поста. Видимо, старался угодить членам Политбюро. Впрочем, наверное, говорил не только ради них. Он, похоже, хорошо знал Ельцина и открыто называл многие его отрицательные качества. Упомянул, что Ельцин мстителен и коварен. Справедливым ли было выступление, нет ли - сказать трудно. Но когда Ельцин был избран Председателем Верховного Совета, этого товарища сняли с работы, а вскоре с треском лишили и депутатского мандата.

     Если мне не изменяет память, на первом съезде

народных депутатов кандидатура Ельцина прошла только с пятого голосования. И то с превышением в два голоса. А какое было оказано при этом давление на народных депутатов! Сколько было дано обещаний! Законы, Конституция были позабыты... Газетчики, работники радио и телевидения запутали мозги не только депутатам, но и всему обществу, всей стране, будто околдовали ее. В тот самый день, когда был избран Председатель Верховного Совета, Борис Николаевич Ельцин вызвал меня к себе и сделал предложение стать его первым заместителем.

     - Спасибо, - сказал я. - Но это невозможно, я не верю, что ваше предложение искренне. Да и не нужно это мне. В конечном счете, я к этой работе не готов. Хватит с меня и того, что пошутили в Центральном Комитете.

     - Предложение серьезное и продуманное. Прошу вас его принять.

     Я оказался в очень неловком положении. Но, решив, что мне терять нечего, сказал:

     - Я ведь, Борис Николаевич, в первом туре проголосовал против вас. И многие об этом знают. Я, наверное, не смогу работать с вами...

     - Это неважно. Предложение - продуманное. Мы будем работать одной командой, - проговорил он и похлопал меня по плечу. - Вот ведь какой ты! Давай, хватит сомневаться.

     На этом мы расстались.

     На другой день, когда готовились к избранию первого заместителя, у дверей Большого Кремлевского дворца

меня подозвал к себе Мухаммат Сабиров, который тогда работал Председателем Совета Министров Татарстана.

     - Как дела, Ринат? - спросил он. - Терпимо, - сказал я. И тут же понял, что мой собеседник собирается сказать что-то очень, серьезное.

     - Ну как, будешь участвовать в голосовании?

     - Предложение есть. Но изберут или нет - трудно сказать.

     - Послушай меня, - сказал Сабиров довольно серьезно и, я бы даже сказал, строго. - Если выставят твою кандидатуру - откажись.

     - Почему? - невольно вырвалось у меня. - Почему это я должен отказаться? Я же дал согласие. Знаю, что не изберут, но отказаться не могу, Мухаммат Галлямович. Не обижайтесь на меня, я вас уважаю, но послушаться сейчас не могу.

     - Ты такую глупость не сделаешь, - сказал он, стиснув зубы, в его голосе послышались угрожающие нотки.

     - Это ваше личное мнение?

     - Понимай, как хочешь. Но оно окончательное и должно быть выполнено.

     - Я не марионетка, Мухаммат Галлямович. Не могу на каждое предложение вытягиваться и отвечать "слушаюсь". Я уже дал слово Ельцину. Да к тому же ваше личное мнение...

     - Нет, не так... Это мнение Центрального Комитета, если уж хочешь знать.

     - Как?! - почти вскричал я удивленно. - Так ведь они сами втянули меня в эту игру.

     - Может быть... Но ситуация изменилась. Теперь нужен другой человек, чтобы противостоять Ельцину.

     - Я этому не верю, - сказал я. Дело в том, что всего минут за пятнадцать до этого у меня была встреча с ответственным работником Центрального Комитета, заведующим отделом Бабичевым. На случай, если будет предложена моя кандидатура, они даже подготовили мое выступление. Ведь концы с концами не сходятся!

     - Значит, ты идешь против мнения Центрального Комитета, - сказал Мухаммат Галлямович.

     - Нет, - ответил я, - я остаюсь самим собой.

     - Не считаешься и с мнением руководства республики, - гнул свое мой собеседник, становясь все строже.

     - Нет, - и я стоял на своем. - Я против не иду. Я сегодня утром в вестибюле гостиницы "Россия" встретился с Минтимером Шариповичем Шаймиевым. Он пожал мне руку и сказал: "В добрый час".

     - Ну ладно, раз так, смотри сам, - довольно сухо сказал Сабиров. - Я тебя предупредил. Учти, что татарстанская делегация будет голосовать против тебя.

     Мы попрощались. Я прошел в зал съездов Большого Кремлевского дворца и уселся в одном из последних рядов. Настроение было преотвратное: мне казалось, что подо мной качнулась земля.

В этот миг я был одинок и несчастен. "Почему согласился, - не давала покоя мысль. - Впрочем, еще не поздно прийти к иному решению. Но неудобно. Сколько было разговоров. Сколько колебаний... В конечном счете, я дал обещание Ельцину. Да и Сабиров, наверное, не от себя лично говорил. Что же они в таком случае играют со мной? Я ведь, в самом деле, не марионетка, чтобы можно было дергать за веревочку".

     - Будь что будет, - сказал я про себя и с каким-то упрямым ожесточением решил рискнуть.

     Настроение, однако, из рук вон скверное. Пытаюсь думать о чем-то, но мысли перепутались, ничего не разберешь. Оглядываюсь по сторонам. И кажется мне, что все кругом следят за мной, обращают внимание. Как потом выяснилось, это было действительно так. Секрет раскрыл один депутат, которого я тогда еще не знал (позднее мы с ним работали в одной комиссии и подружились. Он теперь руководит парламентом Республики Тува, его зовут Кичелдей Кадыров).

     - Вы Ринат Мухамадиев, не так ли? - сказал он, подойдя ко мне.

     - Да, это я.

     Он положил передо мной листок бумаги.

     - Это вам знакомо?

     - Нет, а что это?

     - Это? - переспросил он, встретившись глазами с моим вопросительным взглядом. - Это пачкотня какая-то. Грязная писанина. Должно быть, провокация. Не обращайте внимания.

     То была ксерокопия статьи из газеты "Комсомолец Татарии". Не аноним. Подписано Талгатом Бариевым. Читаю. Статья, наспех написанная явно по чьему-то заказу, чтобы очернить меня, обвиняла в национализме и карьеризме...

     - Где это вы взяли? - спрашиваю депутата, все еще стоявшего рядом со мной.

     - Вот там, у двери, раздают. Всем депутатам, - сказал он и отошел.

     Не знаю, кому понадобилась эта трехкопеечная статейка в двухкопеечной газетенке, но ее распространяли целую охапку.

     Позднее, спустя пять лет, все тот же сомнительный журналист Талгат Бариев, после того как я был выдвинут кандидатом в депутаты Татарстана, снова опубликовал свой очередной опус обо мне в той же газете, сменившей свое название уже на "Молодежь Татарстана". На этот раз обвинял меня в том, что я настроен "пророссийски", ставя меня рядом с Василием Лихачевым. В обоих случаях редактором газеты была Римма Ратников. Она теперь не осмеливается смотреть мне в глаза. Что же поделаешь, не все решаются не выполнить указание сверху. Вот так-то!

     ...Скоро должен начаться съезд. Среди множества бумаг наткнулся на текст выступления, который мне принесли представители ЦК. Начал читать. Красиво написано, но я это не буду говорить. Если прочту, стану всеобщим посмешищем. Я стал готовить свое собственное выступление.

Тем более, что никогда до этого не читал речей, написанных другими, не стану и впредь.

     На должность своего первого заместителя Ельцин прежде всего выдвинул меня. Альтернативно были предложены кандидатуры сотрудника Центрального Комитета Рамазана Абдулатипова и пер вою секретаря обкома Хакасии Штыгашева.

     И вот я получил возможность выступить с самой высокой трибуны страны. Говорил о том, что сам действительно думаю, ни к кому не приспосабливался. После тайного голосования ни один из кандидатов не прошел... Конечно, трудно было рассчитывать на поддержку российских депутатов после того, как я в своем выступлении излагал требование, чтобы Татарстан стал равноправной союзной республикой. Вероятность моего избрания, впрочем, оказалась бы минимальной даже в том случае, если бы я выступал за единую, неделимую Россию.

     Настроение, конечно, прескверное, не без этого. Не дождавшись перерыва, я покинул зал. Во дворе Кремля присел на скамейку рядом с памятником Ленину. День стоял солнечный. Кругом цвели тюльпаны, пели птицы. Но не успел я вздохнуть спокойно, наконец, оставшись один, как ко мне подошли двое мужчин. Один из них был мне знаком, только я не помнил его имени.

     - Асланбек Ахметович, - протянул мне руку знакомый.

     Я чуть подвинулся в сторону, предложив ему место рядом с собой.

     Асланбек Аслаханов сел. Я знал, что он генерал, занимающий большой пост в московской милиции.

     И тут я обратил внимание на его спутника, как-то застенчиво стоявшего чуть в стороне. Лицо его было бледным, словно бескровным. Я прежде всего и обратил внимание на эту его бледность.

     - Это мои земляк, Руслан Хасбулатов, - сказал Аслаханов. - Профессор Института имени Плеханова.

     Хасбулатов подошел ближе. Я приподнялся и протянул ему руку.

     - Мы голосовали за тебя, - сказал Асланбек Аслаханов. - Но что делать, русские нас не любят. Но ты не расстраивайся.

     - Спасибо, - сказал я. - Да я особо и не надеялся, что выберут.

     Вот что, сказал Асланбек, переходя на дружескую ногу. - Ельцин теперь ищет себе заместителя среди представителей национальных республик. Если сможешь, предложи Руслана, поддержим его. Он будет нашим человеком. Ко всему прочему, он еще всемирно известный ученый-экономист.

     - Попробую, - пообещал я и в тот же день выполнил свое обещание.

     Конечно, Руслан Хасбулатов мог подняться и другим путем, но еще через два дня я поздравил его с избранием на пост первого заместителя Председателя Верховного Совета, и он ответил, что благодарен мне.

     

* * *

     В один из вечеров кто-то постучал в дверь моей комнаты в гостинице "Россия". Открыл. На пороге стоял молодой, невысокого роста человек с черными усами и приветливо улыбался. На госте темно-синий в белую полоску спортивный костюм...

     - Привет, - говорит он. - Ты меня узнаешь?..

     - Вроде узнал. Сергей Шахрай?

     - Он самый. Можно зайти?

     - Конечно, добро пожаловать, Сергей Михайлович.

     - Ну, ты брось, называй просто Сергеем. Если разрешишь, то и я буду обращаться к тебе просто Ринат.

     Шахрай поставил на стол бутылку коньяку и закуску.

     - Я зашел познакомиться, посидеть, поговорить. Чует мое сердце, нам суждено стать друзьями...

     - Ну раз суждено, тут уж ничего не попишешь. Остается сесть и выпить...

     Весь вечер мы провели вдвоем, беседовали. Коньяку как раз хватило. С этой поры мы с Шахраем начали через каждые два-три дня поочередно ходить друг к другу в гости. Он хотя и был москвичом, тоже жил в гостинице "Россия". У Шахрая, работавшего заведующим лабораторией в Московском государственном университете, в то время не было даже квартиры в столице. Со своей семьей

он жил в Подмосковье в тесной комнатушке.

     Борис Ельцин держал нас обоих постоянно в поле зрения, предлагая разные руководящие должности. Шахрая он хотел видеть своим заместителем. Меня же предложил на пост председателя Совета Национальностей. И... в очередной раз я не был избран. Но вскоре мы стали председателями комитетов и членами Президиума.

     Мы постоянно общались с Ельциным. И в эти дни мне пришлось узнать немало его положительных качеств. К примеру, сохранилось в памяти одно воспоминание, связанное с днями работы первого съезда народных депутатов. Как-то меня разыскал Наиль Махиянов, избранный от Нижнекамска, он был одним из самых молодых депутатов. Хорошо подготовленный, самостоятельный, здравомыслящий, смелый.

     - Ринат-абый, - обратился он ко мне по-татарски. - Требуется ваша помощь. У Спасских ворот стоит муфтий Талгат Таджетдин со своими помощниками. Их не пускают в Кремль. А ему хочется встретиться с Борисом Николаевичем. Говорит, что вопрос очень важный...

     У коменданта Кремля взяли пропуска. Муфтий и его помощник были одеты в зеленые чапаны с эмблемами духовного управления. И те, кто пропускал их через ворота, и те, кто допускал в Большой Кремлевский дворец, смотрели на них с удивлением и даже с подозрением. Видя все это, я почувствовал в душе тайную гордость. Пусть все видят -

это наши идут! Благородные цвета, со вкусом подобранная одежда. И рост, и внешний вид, и внушительная осанка. Не обделил их Всевышний.

     По широким мраморным лестницам поднялись на второй этаж, прошли мимо изваяний со множеством Георгиевских крестов. Мы шли, напоминая зеленые волны луга, плавно перекатывающиеся вперед. По сторонам духовенство не смотрит. Подбородки вскинуты вверх, бороды торчком, а взгляд устремлен только вперед. Все расступаются. Сила ауры муфтия безгранична.

     На полном ходу спрашиваю у Таджетдина:

     - Неужто дело такое серьезное? Удастся ли нам поговорить с Ельциным... Дни-то у него такие суматошные.

     - Дело серьезное, нужен сам Ельцин. И незамедлительно, - ответил он.

     Мы вошли в зал, сплошь состоящий из зеркал и хрусталя, он является красой и гордостью Кремлевского дворца. В зал, носящий имя Екатерины Великой. Муфтий сел в роскошное кресло, стоящее рядом с зеленым столом в самом центре зала.

     - Я жду здесь, - с достоинством сказал он и посмотрел на часы.

     Меня восхитило, как гордо и свободно он держит себя. Мы вот уже десять-пятнадцать дней ходим по этому дворцу, по этим залам и до сих пор не можем избавиться от застенчивой скованности. Сколько бы ни убеждали себя, что уже освоились,

но то и дело совсем некстати невольно подкашиваются ноги...

     В работе съезда был перерыв. Вернее, он уже подходил к концу. Сказали, что Ельцин прошел в комнату президиума, но к нему не подступиться. Его обступила свита и те, кто желает ему услужить. Общение закрыто и для журналистов. Я подошел к одному из приближенных Бориса Николаевича - Илюшину, рассказал суть дела. Но он только покачал головой:

     - Сам подумай. Через несколько минут продолжится съезд. Вопросов, требующих решения, - по горло. Он сейчас не сможет оторваться...

     Я и сам вижу, что надежды никакой. Но ведь муфтий очень торопит. Как я ему объясню? Тут я поднял глаза и уставился на Ельцина. Разговаривая с другими, он как-то через головы взглянул в мою сторону. Взгляды наши случайно пересеклись. И он поднял руку, приветствуя меня. Я потянулся к нему. Раздвинув кольцо окружения, Председатель Президиума Верховного Совета России, протягивая руку для приветствия, направился ко мне.

     - Ты что так в стороне стоишь? Ты духом не падай, будь тверже, - сказал он, пожимая мне руку. Тогда как раз шла полоса моих "избраний и неизбраний". И он намекал на это.

     Пока Ельцин не повернулся и не отошел, я набрался смелости и решился сказать:

     - Борис Николаевич, у меня ведь к вам дело.

     - Что там у тебя? Говори, - сказал он.

     - С вами хочет встретиться главный муфтий мусульман Европейской части России и Сибири Талгат Таджетдин. Он там... Вас ждет, - сказал я, кивнув в сторону Екатеринского зала. Ельцин посмотрел на часы. Сжал губы, давая понять, что времени в обрез...

     - Что, так срочно?..

     - Очень...

     И он не стал реагировать на обращенные к нему: "Борис Николаевич... Борис Николаевич...".

     - Где он, веди меня к нему.

     Муфтий приветствовал Ельцина стоя. Сели друг против друга, обменялись вежливыми фразами о здоровье.

     - От имени всех мусульман России я поздравляю вас с избранием на пост Председателя Верховного Совета России, - сказал Талгат Таджетдин и тут же взял быка за рога. - Я к вам пришел с просьбой чрезвычайной важности, Борис Николаевич.

     - Что случилось? Какая нужна помощь? Рассказывайте...

     - В Москве собралось более трехсот правоверных мусульман, паломники, следующие в Мекку... Мы сегодня же должны отправиться в путь. Это наше первое священное путешествие за семьдесят лет. Все было заранее обговорено, получены обещания. Но вот сегодня нам говорят, что самолетов нет.

     Ельцин поднял голову. Окликнул помощников.

     - Доведите до сведения министра гражданской авиации Бугаева, чтобы самолеты были готовы без единого часа опоздания. - И тут же обратился к муфтию: - Сколько вам самолетов понадобится?

     - Два самолета ТУ-154.

     - Вы слышали?! Два ТУ-154. О выполнении распоряжения пусть министр лично доложит мне через час. - Ельцин посмотрел на Таджетдина. - Считайте, что этот вопрос решен.

     - У нас есть еще один.

     - А что еще?

     - Нам необходимо обменять деньги из расчета одна тысяча долларов на каждого паломника, - сказал муфтий. - А нам отвечают: "Долларов нет!" Конечно, мы можем уехать и без валюты. Король Саудовской Аравии готов принять нас как своих гостей, бесплатно. Но мы, граждане великой державы, предпочитаем ехать за свой счет.

     - Вызовите министра финансов России, - сказал Ельцин.

     Министр не пришел - прибежал через несколько минут. Ельцин объяснил ему суть дела.

     - Такого количества долларов у нас нет, - сказал министр финансов. - И никогда не было, обмен такой суммы запрещен по закону.

     - Я вам советую выполнять мои распоряжения, товарищ министр, - чуть повысил голос Ельцин.

     - Ничего не могу поделать, Борис Николаевич. Валютой ведает только министр финансов СССР.

     - Раз так, иди отсюда. Почему ты считаешься министром? Нефть российская, татарстанская, башкирская. А долларов нет... А есть заместитель у этого министра? Если есть, пусть идет сюда.

     Побежали разыскивать заместителя министра, министр же стоит рядом.

     - Борис Николаевич, может, переговорю от вашего имени с товарищем Павловым?..

     - А кто вы такой? - сказал Ельцин, давая понять, что не собирается его слушать. - Вы не министр, я вас знать не знаю. Уходите...

     Тот вконец смешался и отошел. Только что был министром, а теперь остался его тенью, безработным. Никто за ним не последовал, не посочувствовал, кому он нужен, если уже не министр.

     Тем временем, запыхавшись, подбежал его заместитель. Распоряжение было отдано ему. Не знаю, понял он указание или нет, но ничего кроме "будет сделано" не сказал.

     "Хорошо, Борис Николаевич... Да, Борис Николаевич..."

     А вот этот обязательно станет министром. Он просто рожден для этой должности... И действительно, долго ждать не пришлось - его назначили.

     И вопрос с валютой для паломников на этом был решен. Правоверные мусульмане России под руководством Талгата Таджетдина на двух ТУ-154

поднялись в воздух с аэродрома "Шереметьево-2", направляясь в Саудовскую Аравию. Доллары были найдены. Нетрудно понять, что означала в то время тысяча долларов для каждого отъезжающего.

     А перерыв, объявленный в работе съезда народных депутатов, затянулся тогда ровно на пятнадцать минут. Многие, кажется, этого и не заметили.

     

* * *

     Шел 1990-й год. Кажется, было начало июля. Как-то помощник Бориса Ельцина Виктор Илюшин пригласил меня к себе.

     - Ринат Сафиевич, Борис Николаевич в ближайшие дни собирается ехать в Татарстан. Ты бы не помог мне составить маршрут этого путешествия и график встреч? - сказал он.

     -Хорошо, подумаю. Сколько вы дадите времени?

     - А вот прямо сейчас сядем и приступим к работе, - сказал Илюшин с присущей ему спокойной деловитостью.

     - Но надо же немного подумать, обменяться мнениями, - возразил я.

     - Визит продолжится два дня, самое большее три. После Казани предполагается ехать в Уфу, Башкирию.

     Мне вдруг пришло в голову: почему я должен составлять этот маршрут? Есть ведь Татарский обком партии, руководство республики, большой аппарат. Естественно, я спросил об этом:

     - Вы, наверное, поговорили с областным комитетом? У них большой опыт организации таких поездок...

     Илюшин посмотрел на меня искоса.

     - Областной комитет рассуждает с оглядкой на Кремль... На Горбачева. А мы хотим приехать без особого шума. Сообщим, конечно, загодя. Впрочем, в принципе с Горбачевым согласовано.

     - Ну, раз знают руководители республики, мне и делать нечего...

     - Давай-ка, садись, - с досадой, проговорил Илюшин, обеспокоенный тем, что попусту тратится время. - На столе карга Татарстана. Покажи...

     Сел. И нехотя стал рассуждать:

     - Раз намечено из Татарстана проследовать в Башкортостан, то, по-моему, надо будет двигаться по маршруту Казань - Набережные Челны - Альметьевск. Башкортостан как раз рядом. За два дня вы проедете через весь Татарстан.

     - Нет, - сказал Илюшин. - Ты рассуждаешь по общепринятой схеме. А если мы сделаем наоборот, если сначала встретимся с нефтяниками, автомобилестроителями, хлеборобами, а потом поедем в Казань? Нужны неординарные встречи. Посоветуй, где их провести.

     - Что Ельцин скажет, если вы остановитесь в самом обыкновенном татарском ауле и пообедаете там?

     - Так-так-так, - протянул Илюшин и что-то пометил на бумаге. - Давай-ка дальше продолжим. А где расположен этот татарский аул?

     - К примеру, в Мамадышском районе.

     - А чем он примечателен?

     - Прежде всего тем, что это - моя родина.

     - Вот это хорошо! - рассмеялся Илюшин. - А что еще скажешь?

     - Это обыкновенный сельский район. Московское начальство его не особенно жалует. Народ там хороший, не испорченный. Первый руководитель тоже молодой. Похож на Бориса Николаевича, высокого роста, здоровяк!..

     - Это мы решили, - сказал Илюшин и потер руки. - А что будем делать в Казани?

     - Наверное, будут встречи в областном комитете партии... В Верховном Совете...

     - Нет, нет. Боже упаси. Я же сказал, нужна неординарная программа.

     - Можно встретиться с творческой интеллигенцией, с писателями, у нас к ним относятся с большим уважением...

     - Где?

     - Можно в помещении какого-нибудь театра... А если бы Ельцин смог увидеться с писателями в самом творческом Союзе, это было бы незабываемым событием. У нас есть клуб на 160 мест.

     - Это тоже хорошо будет, - он опять потер руки.

     - Хорошо бы ему побывать в Казанском университете, поговорить там со студентами, с научной интеллигенцией.

     - Это тоже неплохо.

     - Вообще говорят, что ни один человек не может стать великим, не поучившись в Казанском университете, - попытался я сострить. - Взять хотя бы Ленина, Толстого...

     - Ты что, тоже там учился? - подхватил шутку Илюшин. Он избавил меня от попыток поиска других гениев, учившихся в Казанском университете.

     

* * *

     ...Вертолет с Борисом Ельциным и Минтимером Шаймиевым на борту опустился на клеверном поле в шести километрах от Мамадыша с большим опозданием. Предшествовавшую этому поездку в Набережные Челны и Альметьевск я не видел. Сопровождающих и встречающих было немного.

     Гостей мы встретили вместе с первым секретарем Мамадышского райкома Фатыхом Сибагатуллиным и, долго не задерживаясь, отправились в поездку по району на микроавтобусе "Тойота", принадлежавшем Берсутскому зверосовхозу. То была единственная тогда в районе заграничная машина.

     На голову шофера Шамсутдина Назмиева, которому до того не доводилось возить даже директора совхоза, в тот день сразу свалилось неслыханное счастье. Вот ведь он везет самого Ельцина и Шаймиева. Ельцин даже раза два по-свойски похлопал его по плечу своей большой, как лопата, рукой.

     - Ну, как дела? - спросил он шофера.

     - Хорошо, - ответил Шамсутдин.

     - А как тебя звать?

     - Хорошо, - повторил Шамсутдин, не поняв второго вопроса. Ведь его глаза и все внимание были на дороге. И лишь после того, как мы рассмеялись, он понял смысла вопроса и поправился: - Шамсутдин

     - А как жизнь? Зарплата...

     Оказалось, что у Шамсутдина и тут все "хорошо".

     По дороге, остановив машину, гость подошел к комбайнам, которые молотили пшеницу. Поговорил с комбайнерами, сфотографировался с ними.

     В ауле Нижний Сон Борис Ельцин остановился на обед. Это обыкновенное татарское селение, что стоит где-то в километре от большака. Люди там живут тоже вполне обыкновенные. Чтобы увидеть Ельцина, все они вышли на улицу. Хоть это и не предусматривалось протоколом, Борис Николаевич подавал руку всем, кто выстроился по обе стороны дороги, - женщинам, мужчинам и детишкам. Ельцин был в сорочке с короткими рукавами, три пуговицы расстегнуты. То было время, когда он был популярен в стране, был парнем хоть куда.

     Завернув с главной улицы, немного прошли по переулку, заросшему лапчаткой. Нас завели в простой крестьянский двор. Из трубы идет дым - затоплена баня. Ворота сарая раскрыты.

Там торжествует только что снесшая яичко рябая курица. Можно подумать, что она снесла золотое яичко. Могла бы вообще-то вести себя поскромнее, коли приехал сам Председатель Президиума Верховного Совета России. Да у хозяев, оказывается, и петух какой-то нетерпеливый - не считаясь с тем, что прибыл высокий гость, счел за благо притопать к своей хохлатке.

     Посреди двора стоит телега, заваленная свежескошенным клевером. Рядом привязана лошадь. Словно никогда не видела еды, самозабвенно жует. Ельцин постоял, наслаждаясь запахом клевера. А Минтимер Шаймиев подошел к лошади и ласково потрепал ее по шее, погладил по гриве.

     Фатых Сибагатуллин пригласил гостей в дом, обедать. Столы были приготовлен в двух местах. В дальнюю комнату провели Ельцина, Шаймиева, хозяина района Сибагатуллина и меня в качестве земляка. Сперва принесли лапшу, потом вынесли бялиш. Председатель колхоза Гусман Бадретдинов угощал гостей стоя. Парень он остроумный, за словом в карман не полезет...

     Справившись с едой, Минтимер Шаймиев посмотрел на часы: "Надо ехать в Казань, опаздываем". Мы все разом стали подниматься.

     Я тоже встал. Но не успел сдвинуться с места, как ботинок сорок пятого размера наступил под столом на мою ногу. Оказалось, за столом остались Ельцин и я.

     - А ты сядь, - сказал он дружески грубовато, как бы шутя. И стал что-то искать глазами,

оглядываясь по сторонам. Оказалось, ему был нужен Гусман.

     - Где он, этот черноволосый шустрый татарин? Может, он тоже убежал?..

     - Говорят, что пора ехать, Борис Николаевич. Мне тоже неудобно сидеть тут одному...

     - А я кто?! Разве я тебе не руководитель? Садись давай и не шебуршись. Когда еще придется посидеть вот так.

     Тем временем Ельцин опять завертел головой, на этот раз силясь увидеть кого-нибудь из домашних. В простенке показался хозяин дома.

     - Ты ведь хозяин этого дома? - подозвал его Ельцин.

     - Да, хозяин.

     - Почему же я этого не чувствую? Надеюсь, это не от твоей скупости. Ну-ка, давай, поставь сюда что-нибудь... И сам садись. Давай побалуемся на троих.

     Хозяин дома быстренько сходил в простенок, и на столе появилось "Золотое кольцо". Ельцин почти насильно усадил его рядом с собой. И тут же обратился к хозяйке, которая прибежала, чтобы узнать, не надо ли еще чего.

     - Апа, - сказал Ельцин и сделал движение рукой. - Нет ли еще этой большой круглой штуки? Уж больно она вкусная.

     Хозяйка сообразила сразу, побежала и тут же вернулась обратно. На столе появился дышащий паром бялиш. Она тут же разрезала его на порции; поставила перед нами и стала угощать. Высокий гость

заполнил до краев граненые стаканы. Сколько мы ни сопротивлялись, но пришлось подчиниться.

     - Что это такое, сидеть и пить рюмками с наперсток, - пожаловался он, имея в виду ту официальную обстановку, которая только что была здесь. - Давай, давай, пусть будет по-нашему, по-мужицки. Чтобы ни капли не осталось. - И стал разливать оставшуюся водку. Я удивился: получилось как раз поровну.

     Нам было хорошо, исчезла скованность. Плохо было только то, что мое место оказалось как раз напротив окна, выходящего во двор. Каждую минуту нам махали руками, приглашали, торопили. Фатых Сибагатуллин стал что-то объяснять, жестикулируя огромными ручищами.

     Я-то все понимаю. А ты попробуй объясни это высокому гостю. И лучше свои кулачища показывай ему...

     - Не оставаться же ей... Под этот бялиш еще пойдет немного, не так ли?.. - сказал Ельцин, похлопывая хозяина по спине.

     "Упаси нас Аллах! - взмолился я про себя. - В своем ли он уме? Опозорит меня, пропала моя головушка..."

     Аллах помог, Ельцин не стал больше настаивать... Засмеялся громко на весь дом и встал.

     - Большое вам спасибо, - сказал он. Потом обратился к хозяйке: - Апа, мне очень понравился этот бялиш. Испечете, если приеду еще раз?

     - Испеку, испеку, Борис Микулаевич, -

сказала хозяйка и, подтянув краешек платка к глазам, прошла в меньшую половину дома.

     Казалось, что улицы аула стали еще краше. И сколько бы ни торопили, Ельцин останавливал машину, чтобы еще раз приветствовать жителей. Он был приветлив и счастлив от оказанного внимания. Но и молодцом оказался. Ни разу не зашатался...

     

* * *

     Толпа у здания, в котором располагается Союз писателей, колыхалась словно море. Улица Комлева забита до отказа. По ней не то что пройти, даже перейти ее невозможно. Все пришли увидеть Ельцина. То было время, когда он, разрушая прошлое и обещая златые горы в будущем, становился все популярнее...

     Писательский клуб был также забит до отказа. Створки окон распахнуты настежь. Нет места не только в зале, но даже на подоконниках. Одних киношников с кинокамерами было больше десятка.

     Зал небольшой, поэтому туда были допущены одни писатели и несколько журналистов. На маленькой сцене разместились Ельцин, Шаймиев, Сабиров и Геннадий Зерцалов, работавший тогда первым секретарем Казанского горкома. По правую сторону от Ельцина, как организатор и ведущий, расположился я. А сзади Бориса Николаевича занял место Виктор Илюшин.

     Когда бы еще татарские писатели имели возможность

встретиться вот так с будущим Президентом России, поговорить с глазу на глаз? Из зала один за другим посыпались вопросы. Мне кажется, особенно большую активность проявили Амирхан Еники, Роберт Батулла, Ризван Хамид, Рашат Низамиев, Фаузия Байрамова.

     Ельцин не из тех, кто за словом лезет в карман. Отчеканивал каждое слово в ответ, резал правду-матку. Как раз во время этой встречи были произнесены те исторические, впоследствии ставшие расхожими слова: "Берите суверенитета столько, сколько проглотите". Недаром спустя дней десять-пятнадцать после отъезда Ельцина именно Союз писателей Татарстана первым поставил вопрос о суверенитете республики.

     Ельцин умел шутить. У меня остался в памяти эпизод, когда разгоряченный, раскрасневшийся Роберт Батулла говорил из зала, Борис Николаевич спросил меня шепотом:

     - Это кто, не Чингиз-хан ли?

     То было время, когда Батулла ходил с бритой головой, с кинжалом на поясе.

     - Это? Это - Батулла-хан. Внук Бату-хана, - ответил я шуткой на шутку.

     У гостя рот растянулся до ушей.

     Именно в этот день на виду у всей татарской интеллигенции мы надели на голову Ельцина наш национальный головной убор. Я до сих пор с чувством неловкости вспоминаю сказанные мною тогда слова. Надевая на голову Ельцина вышитую татарскую тюбетейку 60-го размера и пожимая ему руку,

я сказал: "Пусть эта священная татарская тюбетейка убережет вашу мудрую голову и пошлет ей долголетие". Позднее заскорузлые татарские газеты до того разжевали эту тюбетейку, что она превратилась в очески. "Отдай обратно нашу тюбетейку... Верни тюбетейку, Ельцин", - петушились на их страницах несуразные политики. Упоминали в статьях, кричали на митингах. Поговаривали даже, что у потерявших чувство меры людей хватило ума написать об этом самому Ельцину...

     Похоже было на то, что эта тюбетейка прибавила Ельцину смелости и решительности. Когда встреча закончилась, мы по коридору Союза писателей направились к выходу. Тюбетейка была на голове, снять ее Ельцин не спешил. Его дергали слева и справа, протягивали руки, просили автографы. Кто понахальнее - вставал прямо на пути. У Ельцина настроение бодрое, все время улыбается... Поэтому он отвечал добродушно, желая угодить всем. Кто не любит обращенного к нему внимания!

     Еще сидя в зале, Ельцин то и дело повторял, что у него "во рту пересохло". А предложенный нарзан пить не стал. "Когда сидит полон зал людей, не спеши выпить принесенную воду. В зале ведь есть немало зрителей с пересохшей глоткой. И они смотрят на тебя. Потерпи, не пей! Иначе противопоставишь себя залу", - наставлял он меня. И велел убрать со стола стакан и воду.

     Когда шли по коридору, он успел шепнуть мне на ухо:

     - Что у тебя есть в кабинете, в холодильнике? Есть шампанское?

     - Есть. Оно с нетерпением ждет нас...

     Гость удовлетворенно улыбнулся и по-дружески скосил на меня глаза. А я вел уже его по коридору под руку. Мы опять задержались у лестницы, ведущей на второй этаж к моему кабинету. А я ведь еще к тому же должен был не спускать глаз с руководства республики. Гость приехал и уехал, а они остаются. Жить надо и дальше.

     Наконец, почти оторвав Ельцина от группы людей с протянутыми руками, повел его вперед. Не успели мы пройти и половину пути, как голова Ельцина в тюбетейке повернулась назад... Через настежь распахнутые большие двери видны улица и двор. А там яблоку негде упасть - везде народ.

     - Для чего они там собрались? - спросил Ельцин с детской непосредственностью.

     - Чтобы вас повидать... Встретить и проводить, - сказал я.

     После этих слов с Ельциным что-то случилось, его словно подменили: глаза заблестели, как горячие угли, он будто птица, потянулся на улицу.

     - Как так?! Значит, они меня ждут? - сказал он словно растерявшийся ребенок. И стал тянуть меня вниз. - Не заставлять же их ждать. Выйдем на минутку и поприветствуем. Когда они разойдутся, мы с тобой спокойно выпьем шампанское.

     Я знал, что поворачивать нельзя ни в коем случае. Но воспротивиться не смог. Ельцин, словно разгоряченный бык, тащил меня на улицу. Выйдя на крыльцо, взял в руку тюбетейку и стал махать ею, приветствуя толпу. Одни закричали "ура", другие засвистели. Окружили нас плотным кольцом. И людской поток стал теснить нас сперва на середину улицы Комлева, а потом в сторону улицы Бутлерова.

     Ни телохранители Ельцина, ни милиция не были готовы к такому повороту событий. Было похоже, что он и сам перепугался. Толпа двигалась на нас лавиной, теснила все сильнее. Если остановишься или, упаси Аллах, упадешь, пожалуй, растопчут. Держа одной рукой тюбетейку, другой, ухватившись за меня, спасаясь от беды, Ельцин побежал. Тем временем сотрудники милиции и какие-то люди стали расчищать дорогу, подоспев на помощь. Это продолжалось до самой улицы Бутлерова, до трамвайной остановки. На остановке стоял трамвай. Мне даже в голову не пришла бы мысль сесть в вагон. А Ельцин, не предупредив меня, прыгнул на подножку уже уходящего трамвая. И уехал, даже не махнув рукой. А я остался на остановке. Мы расстались...

     

* * *

     Слова Ельцина "берите суверенитета, сколько сможете проглотить" упали на благодатную почву. Эти его слова тут же подхватили в кругах татарских писателей и татарской интеллигенции. И, кажется,

в середине августа 1990 года, по инициативе Союза писателей, мы собрат и объединенный пленум творческих союзов. Организация и ведение этого важнейшего совещания легли на мои плечи. Итоговые документы и общая резолюция были подготовлены специальной комиссией, состоявшей из членов правления нашего Союза.

     Руководство республики не проявило благосклонности к проведению совещания. И все же уже после его начала в зал без шума, незаметно вошли и сели в одном из задних рядов два человека. Один из них был первый заместитель Председателя Совета Министров Мансур Хасанов, второй, если не ошибаюсь, - секретарь областного комитета партии Рево Идиатуллин. Но они в работе пленума не участвовали: как вошли незаметно, так, кое-что записав в своих блокнотах, незаметно и ушли.

     На этом пленуме были очень горячие выступления. Писатели, театральные деятели, композиторы, художники - все они были настроены на одну волну. Я не помню другого такого случая, чтобы творческая интеллигенция выступала так смело, в едином порыве за интересы народа и страны. То был, как отметил поэт, "первый день после пробуждения", период романтических надежд. Позднее к нашему порыву присоединился чуть было не весь народ. Мы почти два года жили с этой эйфорией независимости, у нас словно выросли крылья, а ноги будто не чуяли под собой земли.

     Сразу после окончания пленума мы, семь председателей творческих Союзов, отправились в областной комитет партии и потребовали, чтобы нас принял Председатель Президиума Верховного Совета Татарстана Минтимер Шаймиев.

     Шаймиев от встречи не уклонился, она продолжалась более двух с половиной часов. Естественно, доведение решений пленума, ведение беседы легли в основном на мои плечи. Но неправдой было бы сказать, что остальные председатели Союзов сидели там молча. Особенно запомнилась горячность и смелость председателя Союза композиторов Рашита Калимуллина. Человек, на первый взгляд, немногословный, корректный и миролюбивый, Рашит не растерялся перед первым руководителем республики. С этого дня он стал моим другом и единомышленником. Председатель Союза театральных деятелей Ринат Тазетдинов тоже в решительные минуты смог стать надежным сподвижником. Словом, мнение у нас было общее. Даже представитель Союза кинематографистов Эдуард Гущин и тот выступил в нашу поддержку.

     Главная мысль пленума была такова: Татарстан должен перестать быть второсортной республикой, ему необходимо подняться до уровня союзной. Пусть с большим трудом, пусть через большие сложности, но мы сумели расстаться с господином Шаймиевым склонными к пониманию друг друга. Во всяком случае, мнения наши заметно сблизились.

     30 августа Татарстан принял историческую декларацию о своем суверенитете В этот день каждый татарстанец, тот, чья душа болела за Родину, был на улицах и на площадях Казани. Во главе тысяч людей - участников митинга, окруживших здание правительства, была творческая интеллигенция. Они - Роберт Батулла, Рашит Ахметзянов, Ахмет Рашитов и Вафира Гиззатуллина неустанно скандировали "Азатлык - Свобода!"

     На сессии Верховного Совета первое слово сказали депутаты-писатели. Горячие выступления Равиля Файзуллина, Рената Хариса, Разиля Валеева, Фаузии Байрамовои и Роберта Миннуллина были объединены одной мыслью: Татарстан должен быть суверенным государством Слово дали и мне, хотя я не являлся народным депутатом.

     Коль речь зашла об этом, надо оценить способность Минтимера Шаймиева пропорционально сплетать противоречивые выступления. Он с таким исключительным мастерством чередовал у микрофона поборников свободы Фандаса Сафиуллина, Рузала Юсупова, Азата Зиятдинова, Дамира Сиразиева, Марата Мулюкова, что голоса оппонентов заглушались, пропадали. Может статься, что этот достойный всяческой похвалы дипломатический труд был замечен не всеми.

     В Казани был праздник - торжествовал весь Татарстан, но на другой день на заре я вылетел в Москву, где на чрезвычайной сессии Верховного Совета России в повестку дня протащили

"вопрос о Татарстане". Склоняли республику по-всякому.

     Если не ошибаюсь, первым начал Николай Медведев, депутат-мордвин, избранный от Саранска.

     - Надо сейчас же вызвать сюда руководителей республики Шаймиева и Сабирова, - кто-то внес предложение.

     - А что станете делать, если не приедут? - крикнули из зала. - Они ведь теперь независимые...

     - Если не приедут, заставим, - отреагировал другой депутат, тоже наш сосед, - представитель Чувашии Валерий Шуйков.

     Я вскочил с места и подошел к микрофону:

     - Уважаемые депутаты, остановитесь Я только сегодня приехал из Казани. Там спокойно, праздничное настроение. Когда объявляли суверенитет России, я голосовал в его защиту. Радовался вместе с вами, стоя аплодировал. Пусть отсохнет язык у тех, кто кричит: "Русских гонят, хотят резню устроить русским " Сегодня в Татарстане, слава Аллаху, спокойно. Так будет и в дальнейшем.

     - Вы слышали, что он говорит? - к микрофону подскочил Виктор Скрыпник Он из Татарстана, из Набережных Челнов. Избирался, кстати, от моего района, Мамадышского. - Это тот самый Мухамадиев, один из тех, кто вчера на сессии Верховного Совета Татарстана горячо выступал в защиту сепаратизма. Он один из тайных идеологов национального движения. У нас же он -

руководитель комитета и член Президиума Верховного Совета. Я вношу предложение сегодня же освободить его от всех этих обязанностей.

     "Эх, Виктор, - подумал я. - Если бы вы это сделали, я бы приехал в Казань с гордо поднятой головой. Там ведь тоже меня донимали: "Ты - депутат России. Что же ты там сидишь, приезжай в Казань". Все бы было хорошо, если бы по-вашему. Так ведь нет..."

     Коль скоро зашла речь о Скрыпнике, не могу не обратить внимание на одну деталь. Жена у него татарка, растят двух девочек, одна красивее другой. И вот этот человек готов лопнуть от злости при одном упоминании слов "Татарстан", "татарин".

     Я не понимаю, почему происходит так. Сами татары, на ком бы ни женились, за кого бы ни выходили замуж, к супругу относятся с уважением. А вот мужа или жену не могут заставить уважать свой народ. Почему это так?

     В Казани говорят: "Мы суверенные. А Россия - чужое нам государство". Некоторые газеты даже пишут: "Иностранная Российская Федерация". А в Москве становится привычкой делать из татар образ врага. Я оказался между двух огней. Не могу остаться в стороне от казанских событий и в Москве вынужден бывать постоянно.

     Это было, кажется, в начале августа. Состоялось закрытое заседание президиумов Верховного Совета и Совета Министров, открыл его Руслан Хасбулатов. А главное слово сказал Бурбулис. Он потребовал введения чрезвычайного положения в Чечне

и Татарстане и имел много сторонников. Один за другим повскакивали с мест те, кто готов был разнести в клочья "сепаратистов".

     Странно, но стоило мне поднять руку, как Хасбулатов тут же дал слово. Конечно, я выступил против. Кажется, даже предупредил: "Применение силы против национальных республик станет безобразной, позорной страницей в российской истории". Выступившая сразу после меня якутка Зоя Корнилова в очередной раз подтвердила, что она - настоящий джигит. Поставленный на этом совещании вопрос она назвала "черной авантюрой". К нам присоединились представитель Коми Николай Ген, москвич Сергей Ковалев и еще несколько человек. В результате Рамазан Абдулатипов и Сергей Шахрай, считавшиеся главными специалистами по запутыванию национального вопроса, немного насторожились. Вопрос "О введении чрезвычайного положения" не прошел. Это было нашей первой крупной победой. Таким образом были предотвращены ввод танков и последовавшее бы за ним кровопролитие.

     А в Казани сделали вид, что не знают об этом. Там проходил митинг за митингом. Сразу же после чрезвычайного заседания Президиума я в очередной раз приехал в родную столицу. Вышел на площадь Свободы. Напротив здания концертного зала консерватории национальное движение, то есть Байрамова, Мулюков, Зайнуллин, проводят митинг. В Москве многие считают меня единомышленником и чуть ли не идеологом этих людей.

Хотя это далеко не так. Я никогда и никому не навязывал свое мнение, никогда никого не подстрекал и, естественно, не мог быть их идеологом. Что касается этой компании, то я просто никогда не воспринимал ее всерьез.

     Не успел я появиться на площади, как слово предоставили Заки Зайнуллину. В свое время я взял его первые произведения для литературного журнала "Казан утлары" и отредактировал их.

     Он заметил меня издали и счел нужным "поприветствовать" по-своему. "Нация во всякое время имела своих угодников, своих подхалимов перед Москвой. Вот разве не таков депутат России Ринат Мухамадиев? Что ему в Москве?!" И пошло, поехало. После первых же его слов у меня в горле будто застрял горький ком. А Заки говорит, Заки продолжает. Площадь его слушает, площадь ему рукоплещет. Площадь кричит: "Позор!.. Позор!.." Кто-то тычет в мою сторону пальцем. Другие, здороваясь за руку, советуют быть терпеливым. Но и в их голосах сомнение. А я уже никого не вижу, не узнаю. Все мои силы направлены на то, чтобы не показать, как мне больно, не дать волю застилающим глаза слезам...

     Тем временем вся площадь стала скандировать: "Азатлык!.. Свобода!.." Я тоже хотел присоединиться, но пропал голос. А тут еще меня окружила группа пожилых татарок. Перебивая друг друга, они стали кричать: "Бессовестный! Продаешь свою нацию. Писатель называется!" А одна из них даже плюнула мне в лицо.

     Но отвечать тем же нельзя. "Дорогие мои, - пытаюсь хоть как-то успокоить их. - Я ведь и там, в Москве, остаюсь татарским писателем, поборником нашей самостоятельности. Если добьемся настоящего суверенитета, я приеду. Там мне делать нечего".

     Нет, не хотят слушать. Не хотят слышать.

     - Что ты там оставил, в чужой стране?

     - Но ведь Россия - не чужая страна. Давайте потерпим немного, - пытаюсь объяснить в очередной раз. - Независимость Татарстана объявлена в Казани. Но ведь Москва-то ее пока не признала. Не признало мировое общественное мнение. Не собираются признавать даже наши соседи, родственные народы. Борьба за независимость должна продолжаться парламентским путем, и главным образом в Москве...

     - Эх ты, бессовестный... Подхалим российский, - махнула рукой одна.

     - Пусть падает на тебя проклятье нации, - вторила другая, норовя плюнуть в лицо.

     Я закрыл глаза и успел отвернуться. Третья, четвертая стали колотить меня по спине. Совсем взбесились. Сделай я неосторожное движение, тут же начнут звать на помощь и кричать "караул". Ничем не ответишь, ведь тетеньки-то нашенские. Повязанные белыми шалями... Мне не оставалось ничего другого, как отойти в сторону.

     Было, конечно, тяжело. Но что же делать, другого выхода нет, я был бессилен и одинок. А вся площадь требует "свободы", "азатлык"! Может быть, они,

эти тетеньки, думают, что российские депутаты во имя этой свободы должны бросить свои дела в Москве и приехать сюда? Может, искренне верят в это? Эх, дай-то Бог, чтобы было так.

     Между тем "национальные тетеньки" подошли к известной личности в такой же белой шали и стали пересмеиваться самодовольно...

     В конце июля начинаются летние парламентские каникулы. Для отдыха предлагают много мест. Можно поехать на Кавказ, можно - в Крым. Для членов Президиума Верховного Совета предлагаются и более интересные варианты.

     Но знали бы вы, до чего мне надоели эта политика и политики, эти "демократы". Не видеть бы их хотя бы дней пятнадцать-двадцать. Я не стал долго раздумывать, взял да махнул в ялтинский Дом творчества писателей. Мне ведь не до отдыха, надо закончить роман "Мост над адом". А в то время в домах творчества еще можно было и поработать, и отдохнуть.

     Когда подошел день отъезда, ко мне зашел оргсекретарь Президиума Верховного Совета Сергей Александрович Филатов.

     У нас с ним были дружеские отношения. Посидели, посудачили с внепротокольной теплотой. Он удивился, что я отказался от путевки в номера "люкс" государственных санаториев, советовал подумать.

     Раскрыв деловую папку, принялся аккуратно записывать полученные от меня ответы.

     - Значит, решили ехать в Ялту?

     - Да, в Ялту.

     - Где там остановитесь?

     - В Доме творчества писателей, в 26-й комнате.

     - Вы там будете еще в середине августа?

     - Да, собираюсь быть там.

     - Нет ли вероятности, что уедете куда-нибудь в гости на денек-другой?

     - Вполне вероятно.

     - Куда? Мне очень важно знать об этом заранее.

     - Не могу сказать, Сергей Александрович. Есть мысль съездить в Бахчисарай. Никогда не был в Севастополе...

     - Ринат Сафиевич, мне поручено заранее доложить, где будут находиться члены Президиума.

     - Кем поручено?

     - Ельциным и Бурбулисом.

     - Для чего я им могу понадобиться?

     - Не ты один. Вот смотри, такие сведения мы уже собрали от всех членов Президиума.

     - Как вы думаете, кому это понадобится?

     - Ты же знаешь, Ринат Сафиевич, - сказал Филатов по-свойски. - В середине августа предполагается подписать союзный договор. Кто знает, может возникнуть любая ситуация. Если будет необходимость, придется собраться в тот же день, в тот же час.

     - Понял, - сказал я. - Если Татарстану дадите "союзную", я и без вызова приеду.

     Мы тепло пожали друг другу руки. Попрощались.

     - Смотри, след не потеряй, - загадочно улыбнулся Филатов и, уходя, по-свойски подмигнул.

     

* * *

     ...Я в Ялте. Творю... Работы по горло. Дни стоят погожие, солнечные. Днем Дом творчества пустеет. Все, в том числе и моя семья, отправляются на берег моря. Устав работать, туда же иду и я, чтобы разок-другой окунуться в воду.

     10 августа 1991 года. Часа в два бреду с пляжа на обед. Идущий навстречу писатель сообщает мне: "Тебя ищут..."

     Перед нашим корпусом меня ожидала "Волга" с синей лампочкой на крыше.

     Лейтенант вручил мне большой сургучный пакет. Расписался, взял. А он тут же уехал.

     Что удивительно, в этом конверте, ставшем причиной такой большой суматохи, ничего нового не было. Туда был вложен проект союзного договора, имелась еще одна бумага, в которой указано: "После 15 августа просьба никуда не уезжать и остаться по тому же адресу".

     13 августа письмо такого же содержания привезли вторично. А 17 августа еще раз.

     Особого внимания я на это не обратил. Будет с них... Переливают из пустого в порожнее. Отпуск уже кончается, а я еще не сделал ни шагу из Ялты. А ведь было намерение побывать в Севастополе, съездить в Бахчисарай. Там меня ждет героический сын

крымскотатарского народа Мустафа Джамилев.

     19 августа. На заре тронулись в путь. Азербайджанец Гундуз, работавший в ялтинской газете, решил прокатить нас на своей машине. Путь наш не короткий. Первым делом направились в Севастополь. Никогда такого не было - возле каждого столба останавливают и проверяют документы. Много работников ГАИ и военных. Когда проезжали мимо Фороса, даже велели выйти из машины и обыскали.

     - Вы не имеете права, я народный депутат, член Президиума Верховного Совета России, - распетушился было я, но тщетно. Пришлось показать документ.

     - Видите, - сказал я. - Удостоверение за номером 16. Подписано самим Ельциным!

     - Интересно! Очень интересно, - шмыгнул носом майор и с моим удостоверением в руке направился к стоящему поблизости вагончику.

     - Пойдемте со мной, - позвал он меня за собой.

     Протянул мое удостоверение сидящему за столом полковнику.

     - Товарищ полковник, обратите внимание, член Президиума, - многозначительно сказал майор.

     Полковник стал интересоваться, как я оказался здесь, где остановился и куда направляюсь.

     Ответил все как есть. И заодно выразил недовольство тем, что меня так долго задерживают.

     Меня выручило то, что в машине находилась моя семья. Полковник вернул мои документы и посоветовал:

     - Эту книжку спрячьте подальше, товарищ Мухамадиев. Думаю, что она вам больше никогда не пригодится. Желаю вам счастливого пути.

     - Что вы сказали? Повторите, не понял, - сказал я, не веря своим ушам.

     - Я пожелал вам доброго пути. Можете продолжать его, - отрезал полковник. Было похоже, что он не шутит.

     Я ничего не понял. Мои вопросы остались без ответа.

     - Здесь отдыхает Горбачев, наверное, поэтому, - успокоил меня мой спутник Гундуз.

     Севастополь осмотрели основательно. Доехали до Бахчисарая. По дороге нас больше не останавливали. Бахчисарай, с его караван-сараями, историческими памятниками, заставил забыть обо всем. День был теплый, солнечный.

     Часа в два дня приехали в дом Мустафы Джамилева. Он встретил нас приветливо, стол был накрыт в тени фруктовых деревьев. Мило беседуем, но мне все кажется, что Мустафа-эфенди не в духе, что его что-то гложет.

     Я не выдержал и, улучив момент, счел нужным спросить:

     - Что с вами, Мустафа-эфенди, вы сидите словно у вас зубы болят.

     - А что, разве у вас настроение хорошее? - спросил он в ответ.

     - Я очень счастлив, Мустафа-эфенди. Хотя бы потому, что вы на свободе. Потому, что вот приехал в Бахчисарай. Потому, что имею возможность беседовать с вами с глазу на глаз. Мы с вами два татарина с разными судьбами.

     - А события в Москве? - глубоко вздохнул он. - Они вас не беспокоят?

     - Какие события? - спросил я поспешно. У меня вырвалось таившееся в груди напряженное ожидание грядущей беды. - Что там случилось?

     - Там объявили ГКЧП. Вы что, ничего не знали, не слышали?

     - Клянусь хлебом, не слышал, не знал.

     У меня екнуло сердце. Вот, оказывается, что означали настойчивые расспросы Филатова. Засургученные письма через каждые два дня... Сегодняшние проверки... Странные слова того полковника... Значит, все было заранее предусмотрено, запланировано...

     Когда закончилась наша встреча, мы самым коротким путем, через горы, поспешили в Ялту. В тот же вечер я вылетел в Москву. Я никак не надеялся, что смогу попасть в осажденное здание Верховного Совета. А на деле оказалось, что все обстоит совсем иначе. В машине, встретившей меня в аэропорту, без всяких остановок меня доставили, что называется, до самой моей комнаты. А вообще в городе были и суматоха, и танки, но в действительности оказалось, что улицы Москвы, по сути, стали тогда театральной сценой. А та суматоха, те танки нужны были лишь

как декорации. Везде витал бутафорский дух. Мне сейчас больше нечего сказать об этом представлении и его главных персонажах. А мы, народные депутаты, понадобились только для "массовки".

 

---