Командные высоты

Глава 8

можно сказать и так, что целый месяц после своего нового назначения я, находясь в Чечне почти безотлучно, продолжал пребывать в положении фронтового генерала. С одной стороны, я был министром внутренних дел России, с другой — обязанности переговорщика, возложенные на меня руководством страны, конечно, очень сильно привязывали меня к реалиям продолжающегося военного конфликта. Чтобы вести переговоры достойно — мало иметь полномочия и ранги. Надо досконально знать обстановку и предвидеть любые ее изменения. Нужно буквально жить внутри словесных конструкций, из которых в конце концов и могут сложиться какие-то соглашения, договоренности.

Необходимо проигрывать в голове и всевозможные реакции наших партнеров по переговорам: они не только коварны, но, как это свойственно матерым уголовникам, имеют выраженную склонность к аффектации. В то же время и они — живые люди. Их страшит расплата за содеянное. Поэтому почти каждый из них торопится получить неофициальные гарантии будущей безопасности: одни пытаются слить как можно больше ценной информации, другие откровенно торгуются. И все вместе набивают себе цену. Так что переговоры, если учитывать и их невидимую, закулисную часть — не прерываются ни на минуту.

Как бы велика ни была наша Россия, все же именно здесь — в Чечне — теперь находится ее самая болевая точка. Здесь еще не наступил мир. Здесь гибнут люди, а значит, нет для федерального министра, ответственного за правопорядок в стране, иного кабинета, кроме армейской палатки на нашей военной базе в Ханкале...

В то же время это месяц очень серьезных размышлений. Ведь в моей судьбе произошло нечто большее, чем обычное назначение на следующую по счету ступеньку карьерной лестницы. Не потому, что высота кажется головокружительной, а потому, что велика ответственность. За всю российскую историю на посту министра внутренних дел перебывало немало народа. Были среди них и крепкие профессионалы полицейского дела, и очевидные середнячки, имена которых помнят разве что ведомственные летописцы. Вместе с тем в перечне министров разных лет и эпох российской истории значатся фамилии Петра Столыпина, Алексея Рыкова, Феликса Дзержинского, Генриха Ягоды, Николая Ежова, Лаврентия Берии, Николая Щелокова, Виталия Федорчука, Бориса Пуго, Виктора Баранникова. Это только знаковые фигуры. О каждом из них в народе свои воспоминания — далекие и близкие, добрые и не очень. Представить себе, что в этом списке — в самом его окончании — появилась и твоя собственная фамилия, это значит крепко задуматься о том, какую память о себе ты оставишь и своим современникам, и грядущим поколениям.

Было бы ошибкой считать это министерское, это наркомовское место тихой безопасной заводью. Террористами убит Петр Столыпин. Из наркомов сталинской поры осуждены и расстреляны А. Рыков, А. Белобородов, В. Толмачев, Г. Ягода, Н. Ежов, Л. Берия. Два министра — Н. Щелоков и Б. Пуго — застрелились. Три министра в разное время — в 1991 году (Б. Пуго) и в 1993 году (В. Баранников и А. Дунаев) — впадали в мятеж. Большая часть министров, которых за двухсотлетнюю историю этого почтенного государственного ведомства насчитывалось чуть более шестидесяти человек — прославилась в Отечестве как труженики. Но были среди них и такие, с чьими именами связаны самые страшные злодеяния ХХ века: массовые политические репрессии и внесудебные расправы над миллионами ни в чем не повинных сограждан. Хочешь — не хочешь, но приходилось мириться с мыслью, что Ягода или Ежов, при которых мой отец был осужден за “подрыв кооперативного движения”, и Берия, при котором он сидел, с формальной точки зрения были точно такими же министрами, и это за их рабочими столами буднично и просто решались судьбы людей, обреченных на казнь, лагерные отсидки, на голод, на разлуку с родными и близкими.

Не стану тратить время на исторические оценки и жизнеописание не знакомых мне лично людей: историей их судеб детально занимаются квалифицированные историки, одному из которых — Владимиру Некрасову, автору книги “Тринадцать железных наркомов” — я продиктовал часть своих воспоминаний. Уже для другой книги, в которой речь идет о министрах, занимавших свои посты в брежневскую, постбрежневскую, горбачевскую и ельцинскую пору отечественной истории.

Конечно, как любой человек, я радуюсь, если кто-то высоко оценивает сделанную мной работу. В то же время и устроен я так, что никогда не стану ломать себя ради должности или поста. Если путь к звездным высотам ведет через предательство, через интриги — мне не составит труда ответить прямо и бескомпромиссно: “В этом я участвовать не буду!..” Еще раз повторяю: меня выбрало время, и лишь ему одному я благодарен за рекомендации и положительные характеристики...

Но тем не менее среди прославленных и бесславных имен своих предшественников я должен был найти свое место. Не скрою, два имени в некотором смысле послужили для меня ориентирами. Во-первых, это Петр Аркадьевич Столыпин, о котором, кроме “столыпинского вагона” и “столыпинского галстука”, осталась и добрая память как о государственном человеке — мужественном и неподкупном. Каждая минута его жизни была посвящена Отечеству, его интересам. И сегодня самой высокой оценки заслуживает его поведение, когда, предупрежденный о готовящемся на него покушении, он без тени страха продолжал исполнять свой долг.

Узнав, что в Саратовской области был открыт памятник Петру Столыпину, я послал устроителям этого мероприятия приветственную телеграмму. Жаль, что не удалось съездить туда самому, но хотя бы так я подчеркнул: имя и дело Столыпина до сих пор очень много значат для России и лично для меня.

Другой мой предшественник, деятельность которого на посту министра внутренних дел СССР, как кажется мне, принесла много пользы и стране, и милиции, и внутренним войскам — это Николай Анисимович Щелоков, генерал армии, руководивший МВД в течение долгих шестнадцати лет. Я не знаю доподлинно, что произошло в конце его, карьеры когда лишенный всех званий и наград, кроме боевых, он собственноручно поставил точку в своей судьбе, но, как и многие офицеры, подраставшие в пору его могущества — я видел и чувствовал результаты государственной работы Щелокова. Не мифы, а его дела я и возьмусь оценивать, отмечая прежде всего первые годы его руководства МВД страны. Строго говоря, только при нем офицер милиции почувствовал себя человеком: с именем Щелокова связаны и выплаты за специальные звания, и массовое строительство жилья для сотрудников внутренних дел, иные социальные гарантии. Если кто и возразит: дескать, это мелочи, достойные лишь внутриведомственной похвалы, но из таких мелочей и складывается репутация сильной системы, с которой десятки тысяч людей накрепко связывают свою судьбу. Они по праву гордятся своей работой. Своим социальным статусом. Без колебаний они идут в бой с преступниками, твердо рассчитывая на то, что их самопожертвование будет оценено по достоинству, а их семьи в случае гибели или увечья не останутся без помощи. Это очень сильный мотив. Без него все расползется по швам...

Не исключаю, что в последующем у Щелокова и были какие-то серьезные ошибки и провинности, обусловленные прежде всего его высоким положением в партийно-хозяйственной иерархии государства. В тот день, когда министром стал я, жизнь Николая Анисимовича Щелокова и его трагическая гибель уже являлись далекой историей и мало кого волновали. В нынешней исторической эпохе его имя, во многом мифологизированное и очень сильно запачканное — кажется только символом стагнации. Но я уверен, что всякого человека надо судить справедливо — без оглядок на посмертную славу. Хорошее должно жить и служить потомкам. Худое — если оно есть — тоже должно служить нам уроком и напоминанием, что каждому из нас когда-то придется подводить жизненные итоги.

Честно говоря, я счастлив тем, что должность министра внутренних дел никак не искалечила меня, а мне не пришлось повторить участь многих моих предшественников, из которых мало кто кончил добром... Я рад, что совесть моя чиста: нигде не сподличал, никого не обманул. И в любом уголке России, и за рубежом — мне нигде не нужно прятаться от человеческих глаз или оправдываться за ошибки и просчеты. Это я воспринимаю как кредит доверия, как запас собственной прочности на будущее.

Везде принимают меня радушно, и я чувствую, что в этом нет наигрыша или дежурного гостеприимства. Когда после своей отставки с поста министра я оказался по делам в США, директор ФБР Луис Фри, узнав о моем приезде в Вашингтон, прервал свой отпуск и устроил в мою честь прием в своей штаб-квартире. Так же и министр внутренней безопасности Израиля Агвидор Кахалани, когда я приехал в эту страну, мгновенно вышел на меня и сообщил, что будет обижен, если я не приму его предложения прийти на товарищеский ужин.

Хлопоты Фри и Кахалани по поводу моей персоны можно назвать и обычной вежливостью. Можно попробовать объяснить еще и прагматизмом западных “спецслужбистов”, надеющихся выведать у бывшего и, возможно, обиженного властью министра какие-то новые “секреты Кремля”. Но я-то видел, что это были искренние знаки внимания российскому генералу, имидж которого с их точки зрения непоколебим, а отставка никак не связана с позором, с грязью или бесчестием. В противном случае они бы оббежали бы меня за версту.

***

Это то, что касается своего места в списке руководителей российского МВД. Не стану скрывать, мне хотелось, чтобы время моей работы на посту министра не было ознаменовано никакими потрясениями. Это не значит, что следовало оставить в неприкосновенности очевидные изъяны системы, среди которых самыми серьезными мне казались и коррумпированность довольно большой части сотрудников внутренних дел, и низкая эффективность борьбы с преступностью, и бездушие, так часто проявляемое милиционерами к согражданам.

Технология министерской работы была мне в принципе известна. Все-таки до своего назначения я два с половиной года был заместителем министра, и этот ранг, помимо дополнительных властных полномочий, давал возможность неплохо изучить те направления деятельности Министерства внутренних дел, которые раньше не касались меня напрямую: уголовный розыск, борьбу с организованной преступностью, экономическими преступлениями и незаконным оборотом наркотиков и многое-многое другое.

Во-первых, в МВД существовало правило, предписывающее всем заместителям министра, если они не находились в командировке с ведома руководства, докладывать на еженедельном совещании, проводившемся по понедельникам в кабинете министра, обстановку, складывающуюся в зоне их ответственности. Я, будучи командующим внутренними войсками, в свою очередь информировал о наиболее крупных боестолкновениях с бандитами, происшествиях и потерях, проблемах материального обеспечения и планах на текущую неделю. Примерно также выстраивали свои доклады другие мои коллеги по министерству. Поэтому общая картина в масштабе страны была понятна всем и круг информированных лиц хоть и не был широк, но был достаточен для того, чтобы обеспечить взаимозаменяемость всех высших чинов министерства. За рамками таких докладов оставались какие-то совершенно секретные детали конкретных операций или политических решений деликатного свойства, но это никак не влияло на стратегию и тактику управления министерством.

Я много ездил по стране, знал многих руководителей субъектов Федерации и руководителей региональных министерств и управлений внутренних дел. Неплохо разбирался в обстановке на местах и не ленился интересоваться жизнью людей, которая была обусловлена территориальными, экономическими и национальными особенностями того или иного региона России.

Во-вторых, каждый из заместителей министра время от времени исполнял важную обязанность дежурного по министерству. А значит, принимал доклады от структурных подразделений, во что-то вмешивался, что-то утрясал, что-то брал на заметку. Жизнь страны, расположенной в одиннадцати часовых поясах, круглосуточная работа мощного министерского механизма — все это также сказывалось на кругозоре дежурного руководителя, когда в силу чрезвычайных обстоятельств он вынужден принимать быстрые и жесткие решения.

В-третьих, мне были понятны и близки те вещи, что лежат в основе полицейского труда — оперативной работы, следствия, криминалистики, организации патрульно-постовой службы. А в некоторых случаях, как это было во время освобождения заложников в аэропорту Минеральных Вод, мне самому приходилось возглавлять операции, которые уже нельзя было назвать войсковыми, а скорее — полицейскими, так как в них применялись в основном силы сотрудников милиции. Их тактика и их методы.

Все эти аргументы убеждали меня самого: “Справлюсь!” И не на уровне имитации, когда человек только хочет выглядеть как всамделишный министр, а так, чтобы принести реальную пользу и состояться в качестве настоящего руководителя огромного силового ведомства. Чтобы не шептались за спиной: дескать, назначен не по таланту. Чтобы не посмеивались втихаря над нелепыми приказами. Чтобы во всем оказаться достойным своих подчиненных — тех людей, что несут на себе тяжесть борьбы с преступностью и по-настоящему живут этой борьбой.

Были и аргументы “против”... Хотя я мог рассчитывать на поддержку президента и председателя правительства, но догадывался, что в политике и в экономике страны существуют запретные даже для министра внутренних дел зоны, куда, скорее всего, мне проникнуть просто не дадут. Либо ударят по рукам, либо попытаются связать “деловыми интересами” или “особыми условиями”. Что это значит на деле, я еще не знал, но догадывался: несколько групп влияния, контролирующие самые доходные отрасли отечественной экономики и средства массовой информации, сейчас, пока я сижу в Чечне и торгуюсь с Имаевым и Масхадовым за каждый оружейный ствол, по крупицам добывают информацию обо мне. Был ли в чем замаран?.. На что “клюет”?.. Чья креатура?.. В какой шубе ходит жена?..

Наверное, был и элемент недоумения: как же, какой-то окопный генерал, и вдруг выбился в министры... В печати на всякий случай дали залп, но легко — для отстрастки, давая понять, что есть сила и посильнее силового ведомства, а мой удел — это солдатская лямка в Чечне и хулиганы на улицах. Большой бизнес, где обращались и разворовывались миллиарды долларов, где покупались и продавались государственные чиновники любого калибра, где как грибы подрастали так называемые олигархи, — по мнению участников высокой дворцовой игры — был вне моей компетенции. В ней все было запрограммировано, рассчитано и расписано на годы вперед... Сразу после президентского указа позвонил Коржаков, поздравил и пригласил отметиться в Президентском клубе на улице Косыгина. Держался он ровно и доброжелательно, хотя я понимал, что мое назначение, состоявшееся без его ведома, его несколько озадачило. Я ничем ему не был обязан, не был замечен в близости к определенным финансово-промышленным группировкам, и он еще решал, как воспринимать меня в должности министра: как врага, союзника или убежденного нейтрала?

И эти аргументы я проанализировал, и сам удивился их ничтожности. Я действительно ни в чем не был замаран и не собирался мараться в будущем. Боевая биография, обстоятельства моего назначения и собственные убеждения давали мне возможность оставаться слугой именно Закона — человеком, равноудаленным от любых финансово-промышленных групп и обслуживающих их политиков. Если в пиратской атмосфере сколачивания первых капиталов многое кажется аморальным, означает ли это, что другой человек, исповедующий мораль, должен отойти в сторону и в бессилии развести руками? Воли, чтобы противостоять любому нажиму, у меня было предостаточно.

Решил так: работать буду честно, а там посмотрим... Тактика прямолинейных ходов тут вряд ли поможет, но и заигрываться не стоит. Пока есть запас времени, стоит разумно использовать выгоды своего положения: реформировать те структуры министерства, которые в этом нуждались, расширить плацдарм и накопить информацию о новом для меня мире расхищения капиталов и государственного имущества — столь масштабного, что в денежном выражении оно равнялось годовому государственному бюджету Российской Федерации...

***

Начал я с того, что очень подробно побеседовал с каждым из начальников главных управлений и управлений МВД страны, которые “замыкались” непосредственно на министре. Заняло это три месяца, и каждая из этих бесед, касавшаяся, на первый взгляд, совершенно сухой темы — изменения организационно-штатной структуры всего министерства, — на самом деле представляла собой жизненно важную проблему для всей системы и всех работающих в ней людей. Как повысить эффективность каждого из управлений? Сколько должно быть в них людей и сколько эти люди должны получать за свой труд? Сколько генеральских, полковничьих, лейтенантских и сержантских должностей, а следовательно — какие служебные перспективы появляются или отнимаются у сотрудников милиции, служащих вневедомственной и противопожарной охраны, работников пенитенциарных учреждений, внутренних войск? Сколько техники и оружия? Сколько учебных заведений? Сколько продовольственных пайков и командировочных расходов? И еще многое другое включает в себя понятие организационно-штатной структуры — основы, влекущей за собой расчет и расходы бюджета. Ведь министерство, каким бы делом оно ни занималось, это прежде всего хозяйство. И как любое хозяйство, в том числе и домашнее, оно содержится в порядке или, наоборот, в разрухе. Может быть, не каждому человеку нравится сверять свои возможности с потребностями, но он все равно вынужден это делать каждый день. Иначе ему не свести концы с концами.

Вот точно так же, просто в иных масштабах, делает это и министерство. Но с той лишь разницей, что оно в своих расчетах не может себе позволить ошибиться даже на рубль: кому-то не хватит заработной платы, горючего для розыска преступников, жилья, компьютеров и т.п. Не говоря о том, что при выделении денег из государственного бюджета тебе, министру, не раз скажут скрипучим голосом: “Мы столько вам дали в прошлый раз!.. Где, собственно, результаты?..”

Это справедливый вопрос... Результат работы Министерства внутренних дел — это спокойствие страны. Не количество заключенных в исправительных учреждениях, а количество по-настоящему раскрытых преступлений. Нормальная работа тысяч предприятий, которым не нужно расплачиваться с бандитскими “крышами”. Порядок на улицах. Перехваченные и уничтоженные тонны наркотиков. Выявленные коррупционеры. Возвращенные государству деньги и ценности, среди которых бывают и произведения искусства, ценность которых просто невозможно установить: ведь они являются достоянием всего человечества.

Повторяя всем известные истины, я хотел бы подчеркнуть, что именно рачительное ведение хозяйства является одной из главных обязанностей министра. Сам я не раз с благодарностью вспоминал профессора Академии Генштаба генерала Германа Кириленко. По его настоянию в свое время я взялся за изучение экономики и, защитив две диссертации, получил ученые степени кандидата, а впоследствии и доктора экономических наук.

Это случилось гораздо раньше, но экономические знания очень пригодились на министерском посту. И для того, чтобы осмысленно руководить денежными потоками и пресекать их разворовывание внутри министерства. И для того, чтобы эти деньги, направленные государством для обеспечения правопорядка и борьбы с преступностью — в конце концов дали ожидаемый эффект.

Когда в результате этих бесед и практической работы мне стали ясны все самые насущные проблемы МВД, я поставил задачу, чтобы каждое главное управление, входящее в министерство, подготовило свою концепцию развития — свое видение перемен, которые следовало провести до 2005 года.

На расширенном заседании коллегии министерства в конце августа 1995 года, где президент России Б.Н. Ельцин представил меня повторно и самолично, я доложил ему о замысле наших реформ. Он их одобрил, и уже 29 октября мы направили в Кремль коллегиально выработанную концепцию развития МВД. Реформы предлагались совершенно новаторские по духу, но в то же время учитывавшие лучший международный опыт.

На пути к реформам я не боялся приобрести в кругу коллег славу педанта и жесткого командира: был и остаюсь сторонником планомерной работы, когда и сам я, и мои подчиненные должны выкладываться, и выкладываться на совесть. Получается это тогда, когда каждый день, неделя, месяц рассчитаны по часам. Планирование своего времени для меня, как и для каждого армейского командира, является совершенно естественной вещью, к которой сызмальства приучают в военном училище любого курсанта. Ведь он по роду своей деятельности — педагог, а в учительском деле, где каждое новое знание должно лечь на фундамент уже усвоенного урока, без плана не обойтись.

Нет, не рабом плана или инструкции должен быть человек, но, что ни говори, дисциплина не является сильной чертой нашего национального характера. Отсюда и пословица: “В России чтут царя и кнут...”

В бизнесе, там, где заработок человека очень четко увязан с его работоспособностью и квалификацией, действует иной закон — закон материальной заинтересованности в результатах собственного труда. Там никто не станет держать лентяя или глупца, потому что лень и глупость никогда не приносят прибыли. В государственном учреждении, на государственной службе, там, где результат труда не всегда можно замерить рублевой линейкой, этот закон практически не действует. “Не стой, если есть возможность сесть. Не сиди, если есть возможность лечь” — в этом суть старого солдатского правила, которое мгновенно применяется на службе, если нет строгого контроля начальника и командира. Поэтому, внедряя жесткое планирование работы своих подчиненных, я преследовал одну цель — завести механизм контроля за повседневной работой. И курс лекций прочел своим генералам, разъясняя тонкости новой для МВД системы планирования и отчетности. И закончил его тревожными для многих словами: “Отныне быть посему. Я даю вам полгода на внедрение системы. Через полгода начну спрашивать строго и взыскательно. У кого не получится — тот будет уволен”.

Эти мои действия были несколько неожиданно интерпретированы в средствах массовой информации. По всему выходило, что “солдафонское” требование генерала Анатолия Куликова зашло так далеко, что даже розыскники, в работе которых действительно много творчества и интуиции, — даже они — вынуждены вместо поимки преступников писать никому не нужные планы. Дескать, проверить гармонию алгеброй невозможно, а если это так, то нужно оставить творцам свободу самовыражения. Тем более, что оперативные работники и следователи и без того перегружены уголовными делами, и лишнего времени у них просто не бывает. Сообщалось, что “армейский” генерал Куликов замахнулся на святое и требует от оперативного состава ношения форменной одежды даже во время негласных встреч с агентурой...

Во всем этом не было ни слова правды: то, что касалось творческого вдохновения — все это осталось без каких-либо изменений и регламентирования. Половину центрального аппарата МВД составляют оперативные, оперативно-поисковые и оперативно-технические службы. Суть их работы как раз и заключается в том, чтобы действовать скрытно, ничем не привлекая к себе внимания окружающих. Это сыщики. Это разведчики, действующие зачастую во враждебной среде. Многие из них форму офицера милиции надевают только для того, чтобы сфотографироваться для служебного удостоверения. И совершенно немыслимо для них появление в форме на людях. Мало того, что за это они могут заплатить собственной жизнью, но они могут подвергнуть смертельной опасности и жизни своих информаторов в уголовной среде. Это понятно. У меня и мысли не возникало, чтобы менять установившиеся веками правила игры.

Другое дело — многочисленная часть сотрудников МВД, служба которых протекает в приемных, в штабе, в дежурной части. Там форменная одежда просто необходима, потому что она является непременным атрибутом принадлежности к силовой структуре. Это не кооператив сторожей, а государственное учреждение, в котором форма и знаки различия его сотрудников символизируют государственную значимость их дела и их ответственности перед законом. Дежурный майор милиции в Якутске во всем равен дежурному майору милиции в Москве. Офицер патрульно-постовой службы в Рубцовске должен выглядеть точно так же, как и его коллега, патрулирующий Арбат. Каждый из них олицетворяет мощную, сплоченную, дисциплинированную систему, способную непреклонно преследовать любого нарушителя закона, где бы он ни находился. Так устроена полицейская служба повсюду, и я не делал открытий, принуждая к ношению формы тех сотрудников милиции, которые осуществляют штабные, дежурные или представительские функции. Люди, обращающиеся в милицию за помощью, должны видеть, что в их делах участвует само государство, и оно не постоит за ценой, чтобы найти и обезвредить преступника.

Я видел, что наши люди стали собраннее, а пресловутые планы волей-неволей заставляли милицейских руководителей рационально рассчитывать собственное рабочее время и как следствие — требовать того же и с подчиненных. Не формально, а по совести. А вскоре, после периода недовольного ворчания, пришло понимание, что система вполне разумна и эффективна.

В то же время и у меня появился очень мощный рычаг контроля. Приезжаю, допустим, в N-ский СОБР (Специальный отдел быстрого реагирования. — Авт.), прошу: “А теперь покажите ваш боевой расчет...” Ну мне и показывают стандартные листки, где под копирку воспроизведены несколько элементов боевого порядка — период захвата здания, освобождение заложников из автобуса и что-то в этом роде. Спрашиваю: “А сейчас вы чем занимаетесь?” Отвечают: “Ничем”. “Хорошо, — говорю, — ответьте мне, где сейчас вы должны находиться по боевому расчету?” Жмут плечами: “Где командир скажет, там и будем...” “Нет, — говорю я, — так нельзя! По всем правилам сейчас вы находитесь в положении дежурства на пункте постоянной дислокации. В любую минуту может последовать тревога, а у вас снайпер Иванов заболел... Кто, спрашивается, в это самое мгновение у вас выполняет роль Иванова?” Опять недоуменно переглядываются. Как же так? В этом и соль боевой службы и суть боевого расчета, где каждый знает свое место и свою задачу.

Бывает и так: нет Иванова, нет снайпера... Зато есть Петров — имеющий соответствующие навыки. Вот закономерное решение командира: “Значит, Петров, сегодня ты — снайпер!” Вот твой второй номер! По тревоге ты должен выезжать вот в этой машине! С собой, кроме собственной экипировки, берешь еще и эту... Понял? — “Так точно, понял!” И вот уже все на своих местах и, действительно, готовы реагировать на любую опасность не только быстро, но и со знанием дела. А как по-другому? Какая тут, спрашивается, разница между военной методикой принятия решений и методикой принятия решений в милицейском СОБРе? Да никакой!..

***

Я окончил военное училище, две военных академии, имею ученую степень и звание. Мне часто приходится читать лекции студентам, а потому знаю, насколько важно для любого человека вовремя выучиться в хорошей школе.

Став министром, с удивлением обнаружил, что ни в одном учебном заведении МВД при выпуске, например, не награждали золотыми медалями тех отличников, которые по праву заслужили эту высокую награду. В системе учебных заведений Министерства обороны это обычное дело. Каждый курсант училища, студент военного института или слушатель академии знает, что диплом с отличием и золотая медаль могут предопределить всю дальнейшую военную карьеру. Они — очень серьезный стимул, заставляющий человека учиться по-настоящему. Но почему, спрашивается, лишен такого права выпускник юридического института МВД?

Это частный вопрос. Но, как министр, я не мог не понимать, что в изменившейся общественно-политической ситуации, когда проблемы внутренней безопасности государства становятся едва ли не самыми важными, нельзя учить сотрудников милиции по устаревшим, не отвечающим реальной жизни шаблонам.

Одна из поездок в Германию только укрепила меня в уверенности, что система подготовки кадров для милиции может быть куда более гибкой, прагматичной и эффективной.

Будущий немецкий полицейский учится в полицейской академии только два года. Около десяти месяцев из них занимает стажировка в полицейском подразделении и чуть больше года — сама академическая подготовка. Из стен академии выпускается квалифицированный специалист, которому по плечу та полицейская работа, которая не требует особых знаний в области управления или стратегического планирования. Эта базовая подготовка, включая курсы по повышению квалификации, позволяет такому офицеру полиции расти до майорского, по нашим меркам, уровня. Дальнейшее продвижение человека по карьерной лестнице обусловлено уже результатами службы и способностями человека решать более масштабные задачи. У него появляется возможность учиться дальше.

Считаю такой отбор разумным и справедливым. В свою очередь и сам я не миновал ни одной служебной ступеньки. Каждый день работал, учился и доказывал свою состоятельность. Окончив среднее военное училище, я получил возможность командовать взводом, ротой и батальоном. Диплом Академии имени Фрунзе расширил мои возможности: от комбата я мог дорасти до командира дивизии. Оперативно-стратегическая подготовка, которую я получил уже в Академии Генерального штаба, позволяла в будущем претендовать на самые высокие должности в войсках и на государственной службе. Не будь у меня за плечами этой академии, никому бы и в голову не пришло назначить меня командующим Объединенной группировкой федеральных войск в Чечне.

Поэтому мне казалось разумным, чтобы система подготовки милицейских кадров строилась по схожим образцам. Средняя и высшая школа милиции способны подготовить отличных оперативников, криминалистов, специалистов патрульно-постовой службы. Но те из них, кто уже проявил себя в деле и может в будущем рассчитывать на должности генеральского уровня, должны получить подготовку в Академии управления МВД.

После детальной проработки мы начали эту образовательную реформу. Серьезную роль в ее подготовке сыграли заместитель министра внутренних дел генерал Петр Михайлович Латышев, а также другие мои заместители и большинство членов коллегии МВД Российской Федерации. В нескольких учебных заведениях МВД была запущена двухгодичная программа подготовки офицеров милиции. На базе прославленного учебного заведения МВД — московской академии — была образована Академия управления МВД Российской Федерации, где, по нашему замыслу, должны были учиться самые перспективные офицеры милиции и офицеры внутренней службы. Те, что имели опыт работы, высшее юридическое образование и рассматривались как кадровый резерв на замещение руководящих постов в системе органов внутренних дел.

Современный руководитель областного, либо краевого управлений внутренних дел, министр внутренних дел какой-либо из российских республик, либо милицейский руководитель федерального уровня должен обладать методикой работы с исполнительными и законодательными органами власти. Он должен так мудро выстроить отношения с местной политической элитой, чтобы, с одной стороны, не попасть в зависимость от ее настроений и остаться защитником государственных интересов, а с другой — наладить прочное деловое сотрудничество, основанное на доверии и единстве целей. Он должен иметь широкий кругозор и стратегическое мышление.

Та академия, что была прежде, этим целям не отвечала. В ней на равных учились лейтенанты и подполковники. Ее выпускники — удивительное дело — самостоятельно разыскивали себе работу после окончания, а сама учеба зачастую дублировала собой курс Высшей школы милиции, которую многие слушатели академии уже с успехом окончили в прошлом. Будущих управленцев готовили так, что не было даже кафедры управления.

Но преподавательский состав академии — как правило, это люди высочайшей квалификации, позволял надеяться, что перемены пройдут скоро и безболезненно.

Назначая новым начальником академии генерал-лейтенанта Владимира Дмитрина, я был уверен, что этот опытный педагог и хороший организатор сумеет справиться с задачей подобного масштаба. И не ошибся.

Жаль только, что моя отставка в марте 1998 года повлекла за собой изменения в руководстве Академии управления МВД. Дмитрину сказали так: “Вы — человек Куликова. Уходите! Если вы не напишете рапорт, мы из академии сделаем университет, выведем вас за штат, но все равно добьемся вашего увольнения...”

Владимир Брониславович принял решение без колебаний. Конечно, он сделал все, чтобы аппаратные интриги не повредили академии. И этот поступок генерала Дмитрина вызывает искреннее уважение.

Хорошая школа создается усилиями множества людей — и делается это не одним днем.

Несмотря на то, что многие наши начинания были подвергнуты пересмотру сразу же после моей отставки, я до сих пор не теряю веры в то, что рано или поздно в списке лучших учебных заведений страны Академия управления МВД займет приличествующее ее назначению место. Уверен, сама жизнь потребует перемен. Этой академии на роду написано стать своеобразным аналогом Академии Генерального штаба. Подлинной школой управленческого мастерства — для лучших офицеров из правоохранительных органов, способных компетентно и энергично выполнять свои обязанности и в масштабе субъекта Федерации, и в масштабе федерального округа, и в масштабе всего государства.

***

Я прекрасно понимал: довольно большая часть сотрудников МВД очень настороженно отнесется к любым переменам, носящим, по их мнению, привкус “солдатчины”. Резонно заметят: “Мы — другие...”, и у них будет достаточно возможностей, чтобы через СМИ дать сигнал тревоги всему российскому обществу: дескать, генерал Куликов строит свою работу в милиции по армейским шаблонам.

Не стану пускаться в пространные размышления по поводу схожести принципов, на которых строится практическая деятельность и армейских, и полицейских формирований в любом государстве. Пройдя испытания временем, они мудро регламентируют жизнь и службу каждого человека, который взял на себя обязательство защищать Отечество с оружием в руках.

“С оружием в руках” — это ключевая фраза, позволяющая понять суть различий, которые существуют в обществе между той его частью, которая не имеет права лишать кого-либо жизни на законных основаниях, и той, что вынуждена им пользоваться по закону. Опуская юридические детали и тонкости, это можно объяснить проще: важно то — с ружьем человек или без ружья...

Понятно, что принадлежность человека к вооруженной части населения накладывает на него определенные обязательства. Как правило, они мало чем отличаются от тех, что веками апробированы в армии. Точно так же, путем многовековых проб и ошибок, именно в армии были найдены самые эффективные методы и схемы управления вооруженным народом. Еще будучи командующим ВВ, я понял, что серьезным недостатком работы центрального аппарата МВД является отсутствие штаба, координирующего действия многочисленных структур министерства. Во-первых, на Северном Кавказе идет война, в которой принимают участие тысячи сотрудников милиции. Во-вторых, борьба с преступностью и терроризмом требует синхронного действия сразу во многих регионах страны. В-третьих, случается и так, что вместо сжатого кулака мы бьем по организованной уголовной преступности растопыренной пятерней, и все потому, что решение тактических и региональных по масштабу задач не всегда позволяло осуществлять стратегическое планирование работы министерства в масштабе страны.

Для этого и был создан Главный штаб МВД. Объясняя целесообразность этого шага, я сразу же заверил коллег, что речь идет не о милитаризации министерства, но лишь о совершенствовании системы управления. Меня правильно поняли, а этот полноправный орган управления продолжал действовать и после того, как я был отправлен в отставку.

***

Очень важным казалось мне и то, как воспринимают милицию в обществе. От умения разговаривать с людьми по-человечески на всех этажах МВД — от поселкового отделения до приемной министра — зависит степень доверия общества к этой государственной структуре и ее сотрудникам. К сожалению, этому надо учить очень многих.

И вот почему. Сегодня для того, чтобы стать сотрудником милиции, достаточно просто поднять руку. Конечно, существует отбор на оперативную работу, но все, что связано с комплектованием самой многочисленной службы — патрульно-постовой, — делается именно так: мы вынуждены брать на работу тех, кто только пожелает. Отсюда и хамство, и равнодушие, и грубость, прочно вошедшие в обиход.

Однажды я встречался с коллективом ковровой фабрики в Люберцах, и одна из работниц рассказала обычную житейскую историю, недавно приключившуюся с ней. Долгие годы они с мужем копили деньги на легковую машину и наконец купили “Москвич”. На их беду его вскоре угнали. Приехавшие по вызову сотрудники милиции деловито изучили место происшествия и выполнили все бумажные формальности. Все это они выполняли столь ловко и профессионально, что у хозяйки угнанного “Москвича” зародилась надежда, что так же деятельно, по горячим следам они начнут разыскивать и украденное. Робко поинтересовалась: “Ну что, есть какие-нибудь зацепки?” На что ей был тут же дан исчерпывающий ответ сотрудника милиции: “Забудь, тетка, про свою машину. Копи деньги на новую...”

Не утратив иллюзий, что все лучшие силы милиции, все сыщики и криминалисты брошены на поиски ее выстраданного добра, на следующий день она появилась в ГАИ и спросила дежурного офицера о новостях: “Вчера у нас угнали машину. Приезжал тот-то и тот-то...” Дежурный лениво ткнул пальцем в клавиатуру компьютера, посмотрел равнодушно: “Нет вашей машины в розыске. Наверное, информацию съел вирус”.

Вот такое издевательское отношение — оно, конечно, отталкивает людей от милиции. Что эта женщина скажет о ней своим детям, соседям? Да только то, что хамы они и сволочи, способные пить водку и брать взятки... И правильно — потому что к таким выводам принуждает ее недолгий опыт общения с милицией.

И совершенно по-другому отнеслась бы она к ситуации, если бы встретила простое человеческое участие. Понятно, что поиск украденной машины может затянуться или вовсе окончится неудачей. Но это не означает, что человек, обратившийся за помощью к представителю государства, не может рассчитывать на вежливое и корректное к себе отношение. Достаточно успокоить пострадавшего, назвать себя и сообщить телефон, по которому можно справиться о результатах розыска. И даже если по головотяпству одного сотрудника милиции все необходимые для розыска данные не были занесены в компьютер, другой сотрудник должен был принести извинения и заверить в том, что ошибка или недосмотр будут исправлены в ближайшее время. И лишний раз перезвонить вечером: “Уважаемая Марья Петровна, меры приняты!” Вот такое поведение сотрудника милиции я считаю достойным и соответствующим норме. Уверен, что при любом исходе розыска у пострадавшего человека не останется горечи от общения с властью.

Но вот этой малости — вежливости, участия сотрудника милиции — к сожалению, можно не дождаться и вовсе. Особенно от тех, кто привык думать, что органы внутренних дел существует не для людей, а для самих органов. Как золотой прииск. Как возвышение, откуда можно повелевать окружающими. Как присутственное место, куда нужно идти на поклон.

В свое время мне пришлось в качестве экскурсанта оказаться в обычном полицейском участке в Чикаго, в районе, прилегающем к университету штата. Полпервого ночи. За десять минут, которые я наблюдал за работой дежурной службы, в участке появились три человека, и все с полезной для полиции информацией. Например, студент сообщил: только что проехала машина с наркодилерами. Машина белого цвета, ее пассажиры продают наркотики афроамериканцам. Так граждане США участвуют в борьбе с преступностью.

Сообщая полиции важную оперативную информацию, каждый из них знает, что помогает всему обществу, а значит, самому себе. Это не сексот, не стукач, не доносчик. Это человек, который не хочет, чтобы в его районе кто-то продавал героин. Сегодня — его друзьям, а завтра — собственным детям.

Будучи министром, я немало времени провел в наших райотделах милиции и знаю, что редко-редко кто идет в дежурную службу по своей воле. Предпочитают не связываться с российской милицией и не доверяют ей, по статистике, более 30 процентов людей, ставших даже жертвами преступления. Не говоря о тех, кто этой участи избежал. В доказательство приводятся, к сожалению, железные аргументы.

О нашей операции на трассе Ростов — Баку, когда в качестве приманки были запущены две большегрузные машины с нелегальным грузом, я уже рассказывал. Но в первые месяцы своего пребывания на посту министра, когда необходимо было понять в деталях самые важные наши изъяны, и сам проводил “лабораторные опыты”, принимая облик человека с улицы. Одевал джинсовый костюм, брал с собой точно так же переодетого помощника и садился за руль обычной легковой машины. Тихим воскресным утром подруливал, скажем, к отделению ГАИ и звонил в запертые двери.

Проходило немало времени, пока из-за нее раздавался недоуменный вопрос: “Чего надо?” “Да вот, — говорю, — неподалеку от вас попал в дорожно-транспортное происшествие...” Голос из-за двери звучит лениво, и в нем преобладают по-воскресному расслабленные тона: “Мужик, это не к нам. Поезжай туда-то и туда-то...” (называет адрес). “Как это далеко?” — “Найдешь!” “Ну, как же так, — притворно волнуюсь, — ДТП, в которое я попал, отсюда в пятидесяти метрах. Я хочу, чтобы кто-то вышел и посмотрел”. Из-за двери после презрительного молчания раздается наконец категорический отказ: “Открыть не могу. У меня здесь никого нет”. “Не может быть, — настаиваю я, — ведь должен быть хоть кто-то. Дежурный. Напарник. Мне срочно нужно! Пусть кто-нибудь выйдет!” Дверь с лязгом открывается, появляется разгневанный милиционер: “Какого хрена?.. Тебе что, неясно сказали?..”

Когда выясняется, что я — новый министр внутренних дел, то все, находящиеся в отделении, приходят в полуобморочное состояние. Но я ведь не пугать своим видом приехал и не для того, чтобы упиваться произведенным эффектом. Задаю вопрос: “Как же так? Вы почему так разговариваете с людьми? Ведь нет признаков, что я пьян или вооружен? После первого моего звонка должен выйти человек. А если есть основания для тревоги, второй сотрудник должен подстраховать первого. Все, что в данном случае требуется от вас — это разъяснить, что дежурной бригады нет на месте и вызвать ее по радио: доложить о ДТП. Это то, что касается профессионализма... Но, помимо этого, нужна еще и элементарная воспитанность”.

Впоследствии мы создали в МВД службу собственной безопасности, в компетенцию которой входило выявление тех сотрудников милиции, которые совершили противоправные действия, заслуживающие уголовного преследования или изгнания из наших рядов. Далеко не всем это пришлось по душе, но другого выхода я не видел: были факты мздоимства, сутенерства, рэкета. Было предательство товарищей по оружию. Были случаи участия в преступлениях, раскрытие которых обычным способом ни к чему не приводило.

Сотрудники милиции, преступившие закон, как правило, умело прятали концы в воду, располагали упреждающей информацией и могли рассчитывать на круговую поруку. Чтобы выявить, например, предателя в собственных рядах — требуется хитроумная оперативная игра, участниками которой становятся другие сотрудники милиции, в том числе и руководители.

Не раскрывая деталей, скажу одно: служба собственной безопасности была создана очень своевременно, а ее работа оказалась чрезвычайно эффективной. И не только потому, что с ее помощью удалось разоблачить в наших рядах несколько сотен преступников. Главное — появился серьезный сдерживающий фактор. Это не значит, что кто-то собирался бесцеремонно разглядывать через замочную скважину частную жизнь человека, служащего в милиции: кто с кем живет или кто сколько выпил. Речь идет о чистоте рядов. О самоочищении милиции.

***

Из тех генералов, что могли бы после меня претендовать на должность командующего внутренними войсками, сам я выделял генерал-лейтенанта Анатолия Романова: он умен, совестлив, очень надежен как человек и профессионал. Именно его фамилию я назвал президенту России, подчеркнув, что Романов из тех генералов, на которых можно опереться в самую трудную минуту. У Ельцина его кандидатура никаких вопросов не вызвала, и он дал команду готовить соответствующий указ.

Думаю, я хорошо знал и чувствовал Романова. Не сказать, что, помимо службы, мы много с ним общались: один только раз и выбрались на охоту — я еще чинил его новенький карабин. Редко, и только по очень большим праздникам выбирались друг к другу. Как и я, он был любителем бани, куда мы раз в неделю обязательно отправлялись. Он мог там и рюмку выпить, но, как правило, одну. Коньяку — он хорошо относился именно к коньяку, — в отличие от меня, предпочитающего русскую водку. Но к алкоголю он, в общем-то, равнодушен: мог и отказаться, если нужно было после бани еще общаться с людьми или ставить служебные задачи.

Павший на Романова выбор объяснялся прежде всего его деловыми качествами. Еще со времени нашей совместной учебы в Академии Генерального штаба мне импонировала его манера аккуратного и точного исполнителя приказов. За Романовым ничего не нужно было переделывать. Как ни пытай его, он помнил каждую деталь любой операции, был чрезвычайно работоспособен и никогда не уходил с рабочего места, пока не убеждался в том, что все отлажено до мелочей.

Конечно, это далеко не все, что требуется для крупного военачальника, но без этого ни один военачальник, ни один полководец просто не состоится. Если Романов проводил боевую операцию, то можно было не сомневаться, что он добьется победного ее завершения при минимальных потерях с нашей стороны. Если он вел переговоры, то не следовало удивляться, что он, например, загодя перечитает всего Чичерина (Видный советский дипломат. – Авт.), чтобы понять основы дипломатического искусства. Говоря о Романове как об аккуратном и точном исполнителе приказов, я имею в виду его врожденную способность доводить все до абсолюта — до последнего заключительного штриха, после которого любая проблема казалась просто исчерпанной.

Те, кто знает Романова близко, всегда отмечают его человеческую деликатность. Он никогда ни на кого не кричал, и в горячке самого тяжелого боя трудно было дождаться от него хотя бы одного слова брани или уничижительных эпитетов в отношении подчиненных. Каждую минуту в нем чувствовался хороший и доброжелательный учитель, ведь в самом начале своей офицерской карьеры больше десятка лет Анатолий прослужил курсовым офицером и преподавателем огневой подготовки в Саратовском училище внутренних войск.

За последние годы мы хорошо сработались с Романовым и понимали друг друга почти с полуслова. Касалось ли это вопросов ведения войны или реформы в войсках — я всегда находил в Анатолии самого последовательного своего союзника. Конечно, я помнил и то, что в пору моих сборов в отставку в 1992 году Анатолий по-человечески меня поддержал. Впав тогда в немилость командующего Саввина, я сразу же почувствовал отчуждение со стороны некоторых служивших со мной офицеров. Одни считали меня битой фигурой, другие просто обходили стороной, чтобы не попасть под сквозняки чужой опалы. Но среди тех, в ком нашел я тогда опору — был Анатолий Романов. А его поведение отличала очень ценная в мужском кругу простота и надежность. Он не говорил мне ободряющих слов. Не сочувствовал. Но всякий раз, пожимая ему руку, я понимал, что есть вещи посильнее карьерных раскладов...

Впоследствии мы никогда не касались этой темы. Но, как всякий человек, я знал, что лучшей проверкой на прочность являются трудные времена. Если обретал друга в тяжелые дни, я знал, что такая дружба — бескорыстная и честная, и она никогда не окончится изменой.

Как я уже упоминал, в ту пору мы делились с Анатолием планами реформирования войск, проверяя на прочность наши аргументы и предположения. В принципе мы удачно дополняли друг друга, так как за мной был опыт реальной войны и командования теми частями внутренних войск, которые предназначены для несения службы и ведения боя в районах вооруженных конфликтов. Романов, в свою очередь, хорошо знал тонкости управления частями ВВ по охране важных государственных объектов и специальных грузов — так называемыми “спецами”, служба которых носила особый, а часто и просто совершенно секретный характер. Для Романова, который за успешную командирскую работу в таких частях был награжден боевым орденом Красной Звезды, мир самых сокровенных государственных тайн был хорошо известен, а его знания “спецовской” службы отличались исключительной компетентностью и полнотой.

К этим достоинствам оставалось прибавить тот опыт, который был получен Романовым в военном училище: он отлично представлял себе, как должна быть организована боевая учеба и подготовка кадров для войск. Если наши смелые планы простирались в будущее, это означало, что уже в настоящем следовало кардинально менять систему подготовки будущих офицеров. Зачем нам сотни новоиспеченных офицеров конвойной службы, если через несколько лет в ВВ не останется конвойных частей? Если Северный Кавказ и в ближайшие годы будет оставаться зоной нестабильности, стоит задуматься над тем, чтобы эти кадры загодя были перепрофилированы для выполнения совершенно иных задач — для боя и проведения миротворческих операций. Это значит, что нужно рассчитывать на годы вперед. Это значит, что уже сейчас, в эту минуту, систему военного образования в училищах ВВ надо перекраивать под будущие реформы.

С Романовым мы действовали рука об руку, и я был уверен в том, что, став командующим внутренними войсками, он продолжит наше общее дело.

Указ был подписан, и вскоре Романов уехал в Грозный, в Ханкалу, чтобы возглавить Объединенную группировку федеральных войск на территории Чеченской Республики. Поскольку я, уже в ранге министра, состоял в переговорной комиссии, мы целый месяц провели с Романовым вместе, решая и боевые, и переговорные задачи. 31 июля было подписано соглашение вместе со всеми участниками переговоров. Анатолий активно включился в процесс урегулирования: практически весь блок военных вопросов не только детально был отработан при его непосредственном участии, но впоследствии именно Романовым и реализовывался. К каждой фразе документа, просчитывая последствия, он относился внимательно, скрупулезно. Он умел и любил убеждать людей и очень корректно общался с нашими, мягко говоря, партнерами по переговорам. В тот момент, как я уже рассказывал раньше, существовала уверенность, что перелом в войне наступил.

В этой обстановке надо было двигаться к миру, давая возможность гражданской администрации укрепить свои позиции. Нужно было находить общий язык с боевиками, склоняя их к прекращению бессмысленного кровопролития. Знаменитые кадры, когда Романов обнимается с Масхадовым, надо воспринимать только в контексте той ситуации. Романов, правда, позвонил мне в некотором сомнении: “Правильно ли я сделал?”, на что я искренне ему ответил: “Не переживай! Ты — командующий, и тебе поручено вести переговоры. Делай все, что сочтешь нужным”.

В новом качестве Романов освоился быстро, но у него, как и у некоторых других генералов, не сложились отношения с Николаем Дмитриевичем Егоровым, человеком, несомненно, влиятельным, но грешившим барскими замашками и пренебрежительным отношением к тем, кто в иерархии государственной службы занимал более скромные места. Егоров Романова невзлюбил и не преминул мне высказать свое недовольство: “А.С., этот ваш генерал игнорирует мои требования. Я говорю: “Это должно быть так!” Он отвечает: “Я вам подчиняться не буду! Нигде не написано, что я вам подчинен!..” Жаловался на Егорова и Анатолий.

Я понял, что их взаимная неприязнь зашла так далеко, что даже Романов, всегда спокойный и деликатный, был вынужден давать сдачи столь важному кремлевскому сановнику. Защищая Романова, я предложил Егорову мирное разрешение конфликта: “Николай Дмитриевич, на самом деле нигде не написано, что Романов должен вам подчиняться. Это очень дисциплинированный и знающий свое дело генерал. Если он возражает, значит, на то у него есть веские аргументы”. В то же время высказал свою поддержку и Анатолию: “Давай воспринимай все спокойно. В конце концов не Егорову решать, годишься ты в командующие или нет. Я знаю Егорова и знаю, чего стоишь ты. Поэтому работай спокойно!”

Не только я, очень многие ценили Романова. Помню, его хвалил министр обороны Павел Грачев, отметивший Анатолия после первых самостоятельных докладов командующих родами войск: “Романов у тебя, вот какой генерал, молодец!” Действительно, все, что поручалось ему, Романов, исполнял добротно и никогда не терял присутствия духа. За всю нашу совместную службу, может, только раз и услышал я в его голосе нотки тревоги, когда во время октябрьских событий в Москве он доложил мне об измене полковника Васильева. Позже радиоперехват переговоров, проводившихся в эфире, опубликовала, кажется, “Комсомольская правда”, и там дословно было приведено короткое донесение Романова. Он еще сокрушался: “Какой же я дурак! И зачем я это сказал?” Я его успокоил: “Ну и что такого ты сказал?.. Как раз тебе я очень благодарен: в этой ситуации была нужна правдивая, реалистичная информация. Слава Богу, что сам сдержался и не понес в эфире матом... Спокойно тебе ответил: “Все понял”. Хотя на языке вертелись совершенно другие слова”.

Во время переговоров с боевиками самообладание Романова производило на чеченцев неизгладимое впечатление и позволяло шаг за шагом продвигаться к миру.

Разумеется, на переговорах в миссии ОБСЕ, где проходили встречи с Масхадовым и другими видными дудаевцами, в первую очередь решались конкретные вопросы сдачи оружия, выдачи пленных, разбор конкретных перестрелок и стычек. Но цели дудаевцев обусловили и их особое поведение на переговорах: кто-то из них специально опаздывал на встречи, кто-то начинал говорить о вещах посторонних. Но даже в этих условиях Романов старался выполнить свои обещания. С Масхадовым в конце концов у него сложились нормальные отношения. Конечно, насколько это было возможно. Но нельзя переоценивать его роль: Масхадов использовался только как военный специалист. Сам он, выполняя волю Дудаева, ничего не решал.

Философия самого Романова по поводу мира была понятна: “Воюя с бандитами, мы должны гуманно относиться к мирному населению. Если мы бездумно разрушаем дом, который чеченский крестьянин всю жизнь собирал по кирпичику, человек озлобляется, автоматически переходит к Дудаеву. Если же нам удастся решить вопросы мирным путем, то это для Дудаева страшнее выстрела. Не зря он по телевизору назвал меня своим личным врагом”.

Отлично понимая и настроения чеченцев-мятежников, и простых жителей Чечни, Романов пытался использовать на переговорах все свои сильные стороны: терпимость, уважение к противнику и его аргументам, знание обычаев и психологии людей, с которыми почти ежедневно он за стол переговоров садился лицом к лицу. Например, чеченцы искренне считают, что мужчина не может показываться на людях неодетым. Что можно было сказать о наших бойцах, которые, не задумываясь об особенностях чеченского менталитета, из-за жары ходили полуголыми, что вызывало у чеченцев смешанное чувство удивления и неприятия. Романов это понимал, собирал своих офицеров и говорил: “Наши солдаты должны уважать традиции народа. Пусть оденутся. Я понимаю, что жарко, но это нужно сделать: своим видом они оскорбляют чеченских женщин!”

Такая гибкая, умная и доброжелательная позиция Романова начинала давать конкретные результаты. 23 августа 1995 года, в Грозном, после встречи с чеченской стороной, он вышел к журналистам и сообщил, что до 30 августа должен осуществиться процесс разоружения и отвод войск в Ачхой-Мартановском и Сунженском районах. “К этому же сроку, — добавил он, — будет осуществлен вывоз вооруженных отрядов из горных районов”. Ответственными за это мероприятие с российской стороны был назначен генерал Павел Маслов, с чеченской — Казбек Махашев. Тогда же, в августе, Романов сделал заявление о том, что “оружие готовы сдать в Ножай-Юртовском районе и достигнута договоренность еще в четырех районах о том, что нужно прекратить боевые действия”. Чуть помедлив, добавил: “Если, конечно, Дудаев не сорвет этот процесс…”

Прилетевший из Москвы Олег Лобов, назначенный представителем президента и являвшийся гарантом соблюдения соглашения, опирался на Романова и прислушивался к нему. Романов уже действовал как профессиональный дипломат — искал в Чечне новых людей. Тех, с кем можно было работать и договариваться. Прилетел Хасбулатов — он готов был работать и с ним. В этих заботах я оставил Романова 5 октября, когда вместе с Лобовым улетел в Москву на встречу с президентом. Правда, был он в этот день чем-то особенно озабочен, как будто что-то чувствовал. На мой вопрос ответил сокрушенно: “Да там опять не выполнили...” Но в его тревоге не было ничего необычного: так бывает, когда срывается задуманное, когда приходится распекать кого-то за огрехи и нераспорядительность. Тебе нехорошо на душе, а все к тебе пристают: “Что случилось?” Но Романов еще посоветовался по делу: “Ситуация тупиковая. Мне не удается убедить Масхадова. Нужно искать дополнительные варианты...”

Я улетел из Ханкалы 5 октября вечером, а наутро, как это было заведено, Романов позвонил мне оттуда и доложил обстановку. Еще раз он вышел на связь часов в одиннадцать, сообщил: “Я сейчас еду к Хасбулатову. Он мне позвонил, и мы договорились о встрече. Я думаю, у нас будет продуктивный разговор”. Я ответил: “Как вернешься, доложи мне”, и ждал его отчета. Чуть позже сообщил кто-то из главка внутренних войск: “Романов ранен”. Потом вышел на связь генерал Виктор Гафаров, первый заместитель командующего ВВ МВД России, сообщил об эвакуации Анатолия Александровича во Владикавказ. Хорошо, что во время трагедии он был в шлеме и в бронежилете, иначе смерть была бы неминуема... Я всегда ему говорил: “Анатолий, ты должен быть защищен!” Зная его дисциплинированность даже в мелочах, я не сомневался, что он так и поступит.

Фугасный заряд, эквивалентный 30 килограммам тротила, был подорван около 13 часов 6 октября, когда часть колонны ВВ, включая “уазик” Романова, уже втянулась в тоннель возле площади Минутка в Грозном. Это был мощный взрыв, рассчитанный на поражение нескольких десятков людей. То, что это случилось в замкнутом пространстве, только усугубило последствия: взрывная волна, многократно отраженная от бетонных стен, буквально разнесла “уазик” в клочья. “В принципе он был убит”, — скажет впоследствии о Романове начальник госпиталя имени Бурденко Министерства обороны Вячеслав Клюжев. Множество человек было ранено. Мне доложат, что среди разметанных взрывом человеческих тел Романова удалось найти не сразу. Его опознали только по ремню с генеральской пряжкой. Все его спутники, находившиеся в машине — помощник, водитель и охранник, — погибли на месте.

Есть особая справедливость в том, чтобы их имена не были забыты или как-то отодвинуты в сторону на фоне драматической судьбы самого генерала Романова. И потому, что этого никогда бы не сделал он сам, если бы удалось ему уцелеть. И потому, что ценность их жизни для нас ничуть не меньше: как и Анатолий Романов, они для нас — солдаты Отечества, сограждане, боевые товарищи. Их гибель для нас — невосполнимая и, действительно, безвозвратная потеря... Три человеческих судьбы — полковника Александра Заславского, рядового Виталия Матвийченко и рядового Дениса Ябрикова, находившихся подле генерала в командирском “уазике” — завершились в тот день, оставив без всяких надежд их родных и близких. Вообще, без всяких надежд...

Сегодня трудно сказать, на кого охотились диверсанты в этом грозненском тоннеле? Сказать, что мы были беспечны — нельзя: я в Чечне, чтобы запутать противника, часто отрывался от колонны. Бывало, уезжал на “уазике”, дав распоряжение командиру БТРа: “Движение начнете через десять минут!” Так что колонна часто шла без меня. Трудно сказать, кого ждали эти люди, установившие фугасный заряд: я улетел накануне... У нас с Романовым был один позывной...

Но одно можно сказать совершенно точно — это был не случайный взрыв, а очень хорошо подготовленная акция. Не исключаю, что ее организовали люди, сидевшие с нами за столом переговоров. Во всяком случае, анализируя впоследствии беседу с одним из переговорщиков, который на наше сообщение о том, что Романов ранен, ответил: “Пусть теперь не ходит воевать...”, я пришел к выводу, что эти слова были не просто радостной эмоцией бандита, а содержали совершенно понятную мне информацию. Они не убили его потому, что за свою жизнь боролся он сам: Романов отличался завидными физическими данными и был атлетически сложен. Они не убили его потому, что за него боролись его войска: сразу после взрыва военный фельдшер умело поставил своему командующему спасительную капельницу. Отсутствие хотя бы одного из этих условий означало бы, что мы бессильны перед лицом беды. Но мы не бессильны, потому что умеем сражаться до конца.

Я тотчас доложил о произошедшем президенту. В словах Ельцина чувствовалось глубокое сожаление. Он приказал: “Делайте все, чтобы генерал остался жив!” Мы подняли на ноги всех, тут же отправили во Владикавказ “Скальпель” (Самолет-госпиталь Министерства обороны России. — Авт.). Почему-то я был уверен, что Романова удастся вытянуть... Моя Валентина тут же поехала к жене Анатолия Романова, Ларисе, чтобы поддержать ее в самые первые часы и минуты, когда худшей бедой является неизвестность.

Позднее, когда с момента взрыва в тоннеле прошло много месяцев и стало ясно, что поднять на ноги Анатолия быстро не удастся, я попросил президента России оставить Романова заместителем министра внутренних дел России. Ельцин с этим предложением согласился, за что я всегда буду ему благодарен. Анатолию Александровичу Романову было присвоено воинское звание “генерал-полковник”. Он был удостоен высшей награды нашей страны — звания Героя Российской Федерации. Я по-человечески благодарен всем тем, кто на протяжении многих лет делает все возможное и невозможное для спасения его жизни. И сам не перестаю надеяться на чудо.

В одном из журналистских очерков, написанных через много лет после покушения на Анатолия, я прочитал слова, которые, на мой взгляд, очень точно характеризуют отношение российского общества к генералу Романову: “Кажется, что взрывная волна, рожденная этим октябрьским взрывом, будто так и осталась блуждать в этом проклятом тоннеле и не будет ей конца, пока не будет получен ясный ответ на вопрос — кому это было нужно? И не потому, что безнаказанным остается само преступление: ну кто, скажите, нашел или ищет виновных в гибели Виктора Поляничко, попавшего в засаду в Осетии и на тот момент являвшегося по должности вице-премьером правительства России?.. А потому, что взрыв этот удивительным образом вписал имя Романова уже в какие-то иные страницы русской летописи. В его особенные, чистые страницы, понятные русскому человеку, россиянину уже в силу хранящейся в каждом из нас исторической памяти. В ней давняя неприязнь к восточному вероломству (стремился к миру, ехал на переговоры), и любовь к военной стати (княжеское достоинство слов, жестов, поступков), и вечная русская надежда на возвращение солдата, которого уже не числят среди живых. Так ждали сыновей и мужей, пропавших без вести на Великой Отечественной войне, и через тридцать, и через сорок лет не теряя надежды на то, что кому-нибудь из них доведется очнуться в “специальном” госпитале и вспомнить собственное имя”.

Разумеется, нами были предприняты самые чрезвычайные меры по розыску преступников, осуществивших этот террористический акт. Как это ни обидно, но поиск бандитов по горячим следам не дал результатов, хотя впоследствии — буквально по крупицам — нам удалось собрать оперативную информацию и очертить круг людей, которые могли охотиться за высшим командованием Объединенной группировкой — охотиться за Романовым, за Куликовым, за Трошевым... Те чеченцы, что симпатизировали Анатолию Романову и не хотели ходить с клеймом террористов, называли и конкретные имена исполнителей теракта. Проверить эти сигналы и завершить расследование преступления поимкой и справедливым наказанием виновных – долг нашего государства.

В этой связи мне представляется весьма важной информация, распространенная “Независимой газетой” 13 января 1999 года. В опубликованном там интервью известного руководителя бандформирований Зелимхана Яндарбиева, в ту пору чувствовавшего себя в недосягаемости для российского правосудия, проливается свет и на обстоятельства упомянутого террористического акта. Считаю необходимым воспроизвести эту часть интервью по публикации “НГ”: “ВОПРОС КОРРЕСПОНДЕНТА: Возможно, это военная тайна и вы не скажете, но все-таки... Покушение на генерала Романова было спланированной акцией или случайностью? ОТВЕТ ЯНДАРБИЕВА: Это была спланированная операция, и мне непонятен идиотизм и с российской, и с чеченской стороны, существующий уже несколько лет вокруг этого имени. Этот человек пришел уничтожать людей. Он что, рассчитывал, что его должны пожалеть? О каких переговорах можно вести речь, когда российские войска находились на территории чеченского государства, в оккупированном Грозном? Будь там Ельцин или любые другие политики России — всех их надо было пускать в то время в воздух! И мне масхадовский идиотизм, когда он начинает говорить о том, что это был миротворец, непонятен. Какой миротворец? Миротворец должен сидеть у себя дома возле жены и дочери. А он — генерал, который, по нашим сведениям, под псевдонимом Антонов, руководил уничтожением Самашек...”

Я не знаю, забыто или нет правоохранительными органами нашей страны вот это заявление Зелимхана Яндарбиева. Прошлое этого человека, исполнявшего после гибели Дудаева обязанности президента Ичкерии, исключает возможность, что его слова о покушении на Анатолия Романова — это просто хвастовство мелкого полевого командира, который хотел бы присвоить чужие диверсионные заслуги. По сути это официальное заявление одного из руководителей мятежной Ичкерии, в котором он извещает Россию, что именно он, либо известные ему люди берут на себя ответственность за совершение террористического акта. Это ничуть не уменьшает горечь наших потерь, но увеличивает наши шансы настичь преступников и на основе российских законов и международного права совершить справедливое возмездие.

Значительно позже, уже в ходе антитеррористической операции на территории Чеченской Республики, начатой в 1999 году, мне стало известно, что Аслан Масхадов поручил организацию этого покушения Аюбу Вахаеву, одному из пяти командиров групп отряда “Герат”.

Непосредственным исполнителем террористического акта был Ваха Курмахматов.

Насколько эта информация соответствует действительности, думаю, со временем дадут ответ правоохранительные органы нашего государства.

***

И тогда, и позже, когда заходила речь об Анатолии Романове, сам собой возникал вопрос: неужели мощная государственная машина не в состоянии ответить адекватно? Неужели нельзя уничтожить главарей террористических формирований, тем более что они не только шантажируют террором 150 миллионов человек, но и на деле исполняют свои угрозы? В качестве железного аргумента часто приводится принятая в Израиле практика уничтожения главарей террористических организаций и рядовых террористов. “Это не месть, — утверждают сторонники таких методов. — Это возмездие!..”

Что касается главарей чеченских бандформирований и разноплеменных террористов, осевших на территории Чечни — существует неотъемлемое право государства бороться с ними законными способами. Речь идет не об ответных террористических актах, но о задержании, аресте и предании суду преступников, находящихся в розыске за совершенные злодеяния. Или об их физическом уничтожении, если это продиктовано обстоятельствами захвата.

Ничего нового в этом нет, и я всегда выступал сторонником абсолютно законных и юридически безупречных методов борьбы с террористами, когда государство прилагает все возможные усилия, чтобы привлечь их к справедливому суду. Чтобы именно суд, учитывающий все аргументы обвинения и защиты, смог назначить преступнику наказание. Так было в деле Таймасхановой и Дадашевой, осужденных за террористический акт на вокзале в Пятигорске. Так было с группой людей, обвинявшихся в организации взрыва на Котляковском кладбище в Москве. Это нормально. Судебное решение, каким бы оно ни оказалось, свидетельствует, что все обстоятельства дела аккуратно взвешены на весах правосудия, а подсудимый не был ограничен в своем праве на защиту.

Но, как показывает жизнь, даже у сильного государства иногда не хватает возможностей захватить живым того или иного террориста, чьи преступления очевидны, а его пребывание на свободе угрожает жизни и здоровью тысячам людей. Скажем, существует твердая уверенность: этот человек крайне опасен и должен быть ликвидирован во имя интересов человечества. Среди таких нежелательных персон американцы числят небезызвестного Бен Ладена – руководителя организации “Аль Каида”, ответственной за террористические акты в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года, в результате которых погибли тысячи человек. Несколько классических операций по ликвидации террористов провели сотрудники израильских спецслужб. В России нет списков террористов, подлежащих уничтожению, но их имена и преступления у всех на слуху.

Я — не злонамеренный и не жестокий человек, но угроза, исходящая от конкретных людей в Чечне, заставляла меня, министра внутренних дел России, ставить перед президентом России вопрос об их нейтрализации. Аргументировал примерно так: “Это дерзкие, опытные, чрезвычайно опасные террористы. Следствием установлено их участие в убийствах, организации диверсий, захватов заложников, в работорговле и наркобизнесе. В интересах нашей операции по восстановлению конституционного порядка в Чечне прошу принять принципиальное решение об их ликвидации и отдать соответствующий приказ. Вызовите Куликова, Грачева и Барсукова. Поставьте перед ними конкретную задачу — обезвредить основных террористов и дайте на ее выполнение конкретный срок”. Б.Н. Ельцин буквально отшатнулся от меня: “А.С., прошу вас, больше не говорите мне подобных вещей!..”

Мое право считать это отсутствием воли высшей государственной власти страны. В ту пору только Ельцин и мог принять такое решение, обязывающее руководителей Министерства внутренних дел, Министерства обороны и контрразведки действовать сообща. Ни одно из ведомств не в состоянии выполнить такую задачу самостоятельно. Это можно сделать только в результате совместной комплексной операции по единому плану и под единым командованием.

Можно не сомневаться, если бы президент обозначил срок ликвидации в три месяца, все вышепоименованные министры в срок доложили бы о выполнении приказа или принесли бы прошения об отставке. Сил и средств у них, если действовать согласованно, вполне достаточно и для более масштабных операций. Но самостоятельно — повторяю — никто из них не мог взять на себя роль координатора. Приказ должен был отдать Верховный Главнокомандующий.

Руководители силовых ведомств, каждый по своему направлению, стремились выполнить задачу. Но это не делалось в связке друг с другом, не делалось по единому плану.

Что касается гибели Джохара Дудаева 21 апреля 1996 года, то могу сказать совершенно определенно: МВД страны так и не получило исчерпывающих доказательств его смерти. В 1996 году по этому поводу я разговаривал с Усманом Имаевым, бывшим прокурором в администрации Дудаева, с которым за год до описываемых событий познакомился на переговорах в миссии ОБСЕ в Грозном. Имаев высказал сомнение в том, что Дудаев погиб. Привел небезынтересную на его взгляд деталь: обломки машины, которые ему представили как попавший под ракетный удар автомобиль Дудаева, показались ему наскоро собранными фрагментами совершенно разных машин: то откровенно ржавыми были детали, то цвет крыла не совпадал с цветом крышки багажника... Или что-то в этом роде. В общем, Имаев вел речь об имитации взрыва.

Официальная версия гибели Дудаева в нашем и чеченском изложении выглядит так: вечером 21 апреля 1996 года президент Ичкерии Джохар Дудаев вместе с доверенными лицами, среди которых был и Курбанов, о котором шла речь в предыдущей главе, находился в окрестностях чеченского села Гехи-Чу, чтобы сделать несколько звонков по телефону спутниковой связи. Примерно в 20.00, когда Дудаев разговаривал по телефону с находящимся в Москве политиком Константином Боровым, по машине Дудаева был нанесен ракетный удар высокоточным боеприпасом, который наводился по радиосигналу спутникового телефона. В результате взрыва Дудаев и Курбанов погибли. Похороны Дудаева наблюдали одновременно в четырех населенных пунктах. Впоследствии я спрашивал у Ахмеда Закаева, вице-премьера в правительстве Аслана Масхадова: чем это объяснить? Закаев мне подтвердил, что президент Ичкерии убит, а четыре официальных могилы Дудаева устроены для того, чтобы сбить с толку федералов и не позволить им произвести эксгумацию тела.

Конечно, сразу же после известия о гибели Дудаева я послал в Гехи-Чу своих оперативных сотрудников, которые скрытно сфотографировали место происшествия. Размеры воронки на месте взрыва были следующими: полтора метра в диаметре и пятьдесят сантиметров в глубину. Ракета, которой якобы был поражен Дудаев (а их, как говорят, было две), имеет 80 килограммов взрывчатого вещества и должна была оставить после разрыва куда более серьезную воронку. По расчетам, только ее глубина должна была составить примерно 5 метров. Но такой воронки там нет.

Что случилось в Гехи-Чу на самом деле — неизвестно. Версий много.

Одну из них мне представили сотрудники Северо-Кавказского Регионального управления по борьбе с организованной преступностью, которые неплохо ориентировались в этой среде и знали подоплеку практически каждого громкого события ичкерийской истории. Они утверждают, что гибель Дудаева носила случайный характер. Дело в том, что главарь одного из бандформирований, находившийся в Гехи-Чу, своевременно не рассчитался со своими бойцами. Обманывал, присваивал деньги, которые выделялись ему на организацию сопротивления. Речь шла о крупной сумме в один или два миллиона долларов.

Его соратники решили отомстить и загодя установили в машине полевого командира — это была “Нива” — взрывное устройство из обыкновенной толовой шашки с дистанционным взрывателем. Не решились взрывать машину во дворе дома и ждали удобного случая. Как только увидели, что “Нива” покинула Гехи-Чу и остановилась на пустыре, взрыватель был приведен в действие. То, что в ней оказался Дудаев с Курбановым — для подрывников оказалось неожиданностью. Они погибли по ошибке. И в самом деле Дудаев, никогда не ночевавший в одном и том же доме, мог приехать внезапно, а меры конспирации, которые в таком случае предпринимались неукоснительно, могли ввести в заблуждение и мстителей.

Пока я склоняюсь именно к этой версии, хотя, повторяю, их немало и каждая выглядит не менее правдоподобно. Так что нельзя быть убежденным в смерти Дудаева, пока не будет идентифицирован его труп. Иные и сегодня утверждают, что он жив, но я не располагаю информацией, которая бы указывала на его присутствие среди нас. Дальше я не заглядываю... Дальше область мифов и преданий, среди которых четыре могилы Дудаева и разрушенный город Грозный, некогда переименованный в его честь Джохаром — пока остаются памятниками его человеческой жестокости, авантюризма и политической недальновидности. Именно они стали причиной трагедии, которую пережили все народы, населяющие Чечню. Вот такими могилами и разрухой закончилось время правления Дудаева.

Нет ничего странного в том, что война, которой он жаждал, бесследно и бесславно уничтожила его самого.

***

Впервые оказавшись в Великобритании в 1993 году в числе участников международной конференции, я с удовольствием принял предложение ее устроителей посетить лондонский Музей истории войн. Всегда важно узнать иную точку зрения, детали и нюансы незнакомой жизни. История войн — тоже история мира, и в летописи человечества вот эти железные коробки первобытных танков, вот эти полотнища старых боевых знамен значат ничуть не меньше, чем памятники архитектуры и живописи, чем нотные партитуры и славные книги прошлого. Любая война — это очень серьезное испытание для страны, для народа, участвующего в ней. И как всякое экстраординарное событие, требующее от людей крайнего, подчас даже нечеловеческого напряжения ума и физических сил, именно война раскрывает лучшие и худшие черты национального характера.

Мой поход в Музей истории войн был важен еще и потому, что, открывая для себя западное общество после нескольких десятилетий отчуждения, я пытался понять, насколько верны с точки зрения неподкупной истории наши взаимные представления друг о друге. И с удивлением отметил, что весь вклад СССР в победу над гитлеровской Германией в годы Второй Мировой войны отмечен в этом музее всего лишь двумя экспонатами: погоном с плеча маршала Жукова и крошечной — буквально 12 на 18 сантиметров — фотографией Сталина. И больше ничего!.. При этом не меньшее впечатление произвела на меня экспозиция, имитирующая окопы времен Первой Мировой войны. Нет, достоверными в ней были не только мельчайшие детали этой окопной жизни среди разбитых блиндажей и колючих валов проволоки Бруно, но — странно сказать — даже воздух войны, нагнетаемый в музейный зал невидимыми устройствами, был наполнен безотчетной тревогой, запахами жженого пороха и разложением человеческих тел. Это был знакомый запах войны — отчетливый и всепроникающий.

Замысел этой художественной инсталляции следовало понимать и так: независимо от целей, ради которых предпринята любая война — пот, кровь и окопная грязь всегда будут оставаться ее неизменными спутниками. Сколько бы веков ни минуло и каким бы высокоточным ни называли мы свое нынешнее оружие, человеческая природа, как и прежде, соткана из грубых охотничьих инстинктов и наших первобытных представлений о слабости и силе соперника.

Война в Чечне, как и любая другая война, просто высветила все лучшее и худшее, что в нас было. И как это ни горько признавать, но самым серьезным человеческим пороком, способным разложить самую крепкую воинскую часть, по-прежнему остается пьянство. Неважно, что выпивку объясняли то желанием расслабиться, то желанием воодушевиться перед боем — эту нашу национальную черту приходится учитывать любому русскому командиру: и взводному, и полковому.

Сам я нормально отношусь к алкоголю. Люблю вино, люблю посидеть с семьей за одним столом. Это нормально. Другое дело, если человек путает выпивку с работой. Таких в кругу моих друзей нет и не будет. Может, оттого, что не видел я в детстве примеров разгульной жизни: жили небогато, никто не шиковал. Даже если и выпивал отец, я не припомню, чтобы он терял голову.

Но, к сожалению, всему миру известны наши нетленные афоризмы: “Вагон водки продать, а эти деньги пропить”, “Заработаем полтину, рубль пропьем”… Вернувшийся с Отечественной войны отец, бывало, рассказывал фронтовые истории, в которых наши солдаты и офицеры живописались, прямо сказать, не самыми светлыми красками. На военной службе в советские времена я не сталкивался с подобными фактами и, дожив до генеральских погон, не мог поверить, что среди нас возможны такие вещи, как мародерство или убийство ни в чем не повинного человека.

После взятия Берлина, — вспоминал отец, — компания наших офицеров устроила попойку на квартире, хозяйкой которой была немка. Допились буквально до скотского состояния. Чего уж они вытворяли — неизвестно, но в конце концов даже немка, собрав остатки мужества, крикнула им в лицо по-немецки: “Русские свиньи!” Не исключаю, что эта фраза как раз очень точно характеризовала состояние, в котором находились упоминавшиеся отцом офицеры, но конец у этой истории был печальным. Оскорбленный капитан или майор не спустил обиду. Достал пистолет и на правах победителя без лишних слов расстрелял беззащитную женщину.

Отец упоминал, что было возбуждено уголовное дело. Чем оно закончилось, я не понял, но этот рассказ показался мне настолько неправдоподобным, что я по наивности своей даже возмутился: “Папа, ты, наверное, что-то путаешь?.. Не мог советский, русский офицер застрелить женщину, которая была безоружна. Даже если она, допустим, и сказала что-то обидное, это ведь не повод, чтобы ее убивать. Ведь сама-то она не стреляла...” Отец покачал головой: “Нет, сынок, это было именно так”. Этот офицер был командиром его артиллерийского дивизиона, и отец мне ручался, что все произошло именно так, как он описывал. И хотя всю жизнь этот некогда рассказанный мне фронтовой эпизод крутился в моей голове, я не хотел верить в его подлинность. Просто не хотел, потому что это опрокидывало мои представления о доблестных солдатах великой войны и представления о том, каким должен быть русский солдат, отважный и великодушный солдат-освободитель.

Даже и не припомнить, чтобы кто-то из выдающихся полководцев России — Суворов, Кутузов или Багратион — налегали на водку даже в самых отчаянных ситуациях. Я знал о том, что вообще не пил маршал Советского Союза Конев. И считалось событием, если по случаю великого праздника поднимет стопку легендарный командующий внутренними войсками генерал армии Иван Кириллович Яковлев.

Сам я не против того, чтобы посидеть в товарищеской компании. Но среди моих друзей нет выпивох, нет горьких пьяниц — они отсеялись давным-давно.

Но, к сожалению, на войне пришлось вести очень серьезные разговоры по этому поводу даже с генералами, с моими заместителями по Объединенной группировке. И в очень жесткой форме предупреждать, что я не потерплю пьянок на войне, где каждый человек в каждую минуту должен оценивать обстановку адекватно. Особенно тот, от чьих решений — правильных и неправильных — зависит солдатская жизнь. Надо сказать, что уличенные мной генералы реагировали на слова командующего правильно и не пытались проверить меня на прочность.

Лишь однажды, услышав, как “плывет” во время доклада голос одного из генералов, я был вынужден уволить его со службы.

Мне очень тяжело досталось это решение: ведь это был мой друг, надежность которого я никогда не ставил под сомнение. Мы знали друг друга несколько десятилетий. Это прекрасный офицер. Возможно, один из лучших, которые встретились мне в этой жизни.

Понятны упреки общества к таким генералам, не выдержавшим тягот войны и груза ответственности за собственные решения. Но по-человечески нетрудно понять, что война потому и называется войною, что не каждому суждено пройти по ней без потерь.

Конечно, мне докладывали, что мой товарищ в трудную минуту начинал искать опору в водке. И я не стал делать вид, что ничего страшного в этом не нахожу. Честно его предупредил: “Либо ты делаешь выводы из нашего разговора, либо мы расстанемся”.

Мой друг, как мне казалось, принял правильное решение, но очередная острая ситуация на войне буквально подломила его, и он сорвался. Несмотря на то, что по-товарищески я ему сочувствовал, свое слово все-таки сдержал. Больше мы с N не работали, хотя по сей день продолжаем общаться.

***

С некоторыми юношескими иллюзиями пришлось расстаться, когда мне доложили, что один из российских офицеров расстрелял двух чеченцев, чтобы завладеть их легковой машиной. На поверку он оказался пьян, и тут я серьезно задумался о том, что война проявляет не только самые лучшие качества человека, но и самые низменные, темные... Это был не единичный случай. Помню и такой, когда один из приближенных к Руслану Аушеву людей начал выговаривать мне с укором: “Мы задержали военнослужащего, который ограбил женщину...” Я, внимательно выслушав его, и резко, по-генеральски отрезал: “Если это произошло на самом деле, то этот человек заслуживает расстрела!..”

Даже Дудаев, наслышанный о моей непреклонности в подобных случаях, насколько я знаю, говорил так: “Надо же, приняли меры...”

А мы, действительно, их приняли, и уже в феврале 1995 года провели в Грозном, в аэропорту “Северный”, большое совещание, на которое были приглашены все командиры частей федеральных войск и представители военной прокуратуры. Выступил я. Выступили мои заместители. Результатом наших тогдашних размышлений стала изданная командованием директива, обязывающая командиров всех уровней пресекать и давать законный ход расследованию каждого факта мародерства, издевательства над людьми, несанкционированного применения оружия, воровства скота и т.п.

Мы отлично понимали: хотя негативные явления вовсе не носили массовый характер, но и то, что было — заставляло нас задуматься о будущем. О репутации собственного воинства, часть которого при любом командирском недогляде норовила утащить барана, содрать денежную мзду за разрешение на проезд через блокпост машины с чеченцами или открыть стрельбу по пьяному делу. Не возьмись мы тогда за эту проблему решительно и беспощадно, позднее это могло обернуться гораздо худшими последствиями. Кроме того, по инициативе заместителя командующего ВВ генерала Станислава Федоровича Кавуна мы подготовили и распространили в войсках обращение военного совета ВВ на эту же тему, и я знаю, как высоко было оценено оно на Западе. Представитель Канады в своем выступлении на одной из международных конференций подчеркнул это особо.

Наша нетерпимость к преступникам в военной форме, однако, могла не стоить и ломаного гроша, когда выяснялось, что мы бессильны применить сколько-нибудь действенные меры к мародерам. Такие случаи были. Я лично задержал одного полковника, вывозящего из Чечни два грузовика с гражданским имуществом. Холодильники. Ковры. Телевизоры. Всего помногу. Действовал этот офицер с размахом, достойным настоящего оккупанта. Сомнений не оставалось: полковник — обыкновенный вор, хотя он и объяснял, что якобы бесхозное имущество везет в свою часть для нужд личного состава. “Вы — подлец, — сказал я ему, — и будете отвечать по закону!”

Но какие обвинения могла предъявить этому полковнику хотя бы и целая армия военных прокуроров? Да никаких... Мародерство? Но эта уголовная статья действует только в условиях военного или чрезвычайного положения, которые не были введены на территории ЧР. То есть факт мародерства налицо, но привлечь человека к ответственности по законам военного времени невозможно. Ну ладно, может, квалифицировать такие действия как кражу? И опять возникает серьезная юридическая преграда. Уголовное дело можно возбудить, если есть заявление потерпевшего. Того человека, у которого украдено это добро. Но взято оно из наскоро покинутых беженцами домов, и понятное дело, никаких заявлений нет и в помине. Офицер, который по нашему разумению достоин скорого суда и расстрела как мародер, только улыбается... Из армии его, конечно, выгнали с позором, но это слабое утешение.

Отчасти наши проблемы проистекали из-за постоянной нехватки обученных и проверенных службой бойцов. Был объявлен массовый прием в армию по контракту, так как по нашей бедности многие из частей, еще вчера считавшихся боеспособными и прославленными, сегодня только и могли похвастаться былой славой. Как я уже рассказывал, даже на штурм Грозного, в жестокий бой, требующий высокого профессионализма и чудовищного напряжения сил, шли неукомплектованные танковые экипажи.

Считалось, что среди резервистов найдется немало подготовленных людей, для которых свобода и независимость Родины не является пустым звуком. Были и такие: солдатом-контрактником пришел во внутренние войска Виталий Бабаков, ставший впоследствии офицером и Героем Российской Федерации. Но внушительная часть воинства, нанятого по контракту, представляла собой людей, не реализовавшихся и не нашедших себя в обществе. Встречались откровенные пропойцы и бродяги. Иных можно было сразу же идентифицировать как обитателей мусорных свалок, и оставалось только удивляться неразборчивости военкоматов, которые призвали этих людей на военную службу по контракту.

На наше удивление всегда следовал один и тот же циничный ответ: а много ли вы найдете охотников среди благополучных и устроенных в жизни людей, кто согласился бы подставлять свою голову за сто долларов в месяц или умирать за серебряный орден? Тут ничего другого не оставалось, как вспомнить наши давние дискуссии в Академии имени Фрунзе по поводу удивительных свойств нашего национального характера. Тогда мы пришли к выводу, что наш российский человек достоин удивления. Сегодняшний горький пьяница, бомж, он заглядывает в пивные бутылки, чтобы допить за кем-нибудь остатки, но завтра, при определенных условиях, не моргнув глазом может броситься со связкой гранат под вражеский танк. Что ж, многие свойства русской души остальному человечеству кажутся загадочными, непознанными и необъяснимыми.

Кого-то из новоприбывших контрактников мы отбраковывали сразу, но на лбу у человека не написано, что он — запойный алкоголик, к тому же буйный во хмелю. Бывало и так, что некоторых из них, склонных к беспрестанному поиску выпивки, мы находили на окраинах чеченских сел с перерезанным горлом: так закончились многие походы за водкой и наркотиками. Заканчивались они и пленом, из которого мы старались вытянуть всех солдат до единого, не разделяя их на плохих и хороших. Еще для части контрактников их недолгая служба в армии закономерно окончилась тюрьмой. Все это было, и я не считаю нужным скрывать, каким трудом досталось нам освобождение наших рядов от балласта. Только при мне были преданы суду несколько сот военнослужащих, повинных в уголовных преступлениях.

***

Как это всегда бывает на войне, кто-то из наших военнослужащих время от времени попадал к боевикам в плен. В бою это случалось чрезвычайно редко. Раненых, контуженых бойцов их товарищи выносили из-под огня, даже рискуя собственной жизнью, и немедленно, как только представлялась возможность, отправляли в тыл, туда, где им могла быть оказана квалифицированная медицинская помощь. Но, даже оказавшись в меньшинстве — это случается, когда бой принимает разведгруппа или небольшое подразделение солдат, действующее в отрыве от основных сил, — российские солдаты демонстрировали стойкость и редко сдавались в плен по собственной воле.

Во-первых, стойкость у нас в крови. Мне известны случаи, когда, не желая сдаваться в плен в безвыходной ситуации, солдаты и офицеры намеренно подрывали себя последней гранатой или по радио вызывали на себя огонь своих батарей. Во-вторых, многие выбирали смерть, чтобы не подвергнуться мучениям и издевательствам боевиков из НВФ. Часто они заканчивались казнью. Иногда настолько жуткой, что далеко не каждый прокурор или следователь мог досмотреть до конца трофейную видеокассету или стопку фотографий, на которых была запечатлена эта казнь. Чеченские боевики имели обыкновение снимать на видеокамеру расправы над пленными. Отрезали головы, жгли живьем, сдирали кожу, сажали на кол. В ходе специальных операций такие страшные видеоматериалы нам иногда попадали в руки, и мы были вынуждены знакомиться с ними, чтобы узнать судьбу наших пропавших без вести военнослужащих или для того, чтобы провести розыск палачей. Некоторые из них даже не считали необходимым прятать свои лица под масками. Так был разоблачен один из бандитов – некий Темирбулатов, по кличке Тракторист.

И все же основная часть оказавшихся в плену военнослужащих попала в него по неосторожности. Кто-то отстал в пути, кто-то отправился в чеченское село за продуктами, кто-то — на поиски приключений.

В плену можно было и выжить, если пленного сохраняли для обмена на задержанных боевиков и до поры до времени использовали на тяжелых работах.

Меня поразил один удивительный случай, который произошел с группой солдат из внутренних войск, поневоле оказавшихся в лагере одной из банд. Пятеро из них попали в плен после того, как в бою закончились боеприпасы (помощь, к сожалению, опоздала), двое пошли в чеченское село знакомиться с местным населением, а еще одного – несшего службу на блокпосту – чеченцы прихватили, можно сказать, за здорово живешь: он ночью вступил в дружеские разговоры с пассажирами проезжавшей мимо блокпоста легковой машины.

Вот так, совершенно по разным причинам и в разное время, оказались в плену у боевиков сержант Ильшат Кабулов, ефрейторы Павел Иванов, Сергей Шинов, Федор Петелин и рядовые Николай Камольский, Александр Холод, Андрей Кошкарев, Александр Скаченко.

Их приберегли для торга. Либо для обмена, либо для рабской работы (в Ичкерии времен Дудаева, Яндарбиева и Масхадова работорговля велась совершенно легально).

Но, даже оказавшись в плену, сержант и солдаты не пали духом. В один из дней, воспользовавшись ситуацией, сначала Федор Петелин, а затем и Ильшат Кабулов захватили оружие боевиков и в коротком бою уничтожили восемь бандитов.

Вооружившись трофейным автоматами, гранатометом и ручным пулеметом, восьмерка отважных солдат пошла на прорыв и невредимой скрылась в лесу. Им удалось уйти от погони и выбраться к блокпосту федеральных войск.

Разными бывали ситуации, и далеко не всем военнослужащим, попавшим в неволю, удалось выжить и победить, как этим ребятам, но ясно, что какой бы сложной ни оказалась жизненная ситуация – нельзя опускать руки, нельзя впадать в грех отчаяния!

Внутренние войска вели и будут вести поиск каждого пропавшего без вести на этой войне. Он не окончится до тех пор, пока живые не обретут свободу, пока не будут установлены судьбы всех, кого мы считаем погибшими.

***

Боевики, понимавшие силу вовремя сказанного пропагандистского слова, в своих сообщениях и интервью многократно поминали нам явные и мнимые преступления военнослужащих. В их интерпретации это звучало довольно убедительно: в России и за рубежом уже говорили о полном разложении армейского контингента в Чечне. Самым обескураживающим примером, который приводился мятежниками в доказательство, был тот, где утверждалось, что боевую технику, оружие и боеприпасы они восполняли с помощью продажных офицеров. Я считаю, что подобное предательство своих боевых товарищей — это самая последняя подлость, на которую может быть способен военный человек.

Зачастую такие утверждения дудаевцев были обыкновенной пропагандой. Но милицейская агентура, внедренная в банды боевиков, тем не менее, отслеживала факты утечки оружия и боеприпасов с армейских складов. Однажды я получил подтверждение от оперативников Северо-Кавказского Регионального управления по борьбе с организованной преступностью, что группа офицеров и прапорщиков из Краснодара готова продать партию ворованных боеприпасов.

Я дал соответствующую команду, и наши оперативные работники, среди которых немало этнических кавказцев, под видом чеченских боевиков провели операцию и за двадцать миллионов рублей, которые в то время были эквивалентны примерно четырем тысячам долларов, купили целый КамАЗ боеприпасов. Четверо военнослужащих, среди которых были офицеры и прапорщики, при этом были задержаны с поличным.

Что значит “купили”? Это была оперативная разработка — часто практикующийся прием, когда внедренный в преступную группу агент не провоцирует преступление, а вступает в игру только тогда, когда знает наверняка: оружие и боеприпасы уже украдены или могут быть похищены в любой момент. То есть разыскивается только покупатель...

Тогда агент выступает в качестве посредника или покупателя и предлагает за этот товар приличные деньги. Для этих целей в МВД существует специальный фонд, а министр имеет право выделять деньги для проведения подобных операций. Как правило, все они возвращаются в целости и сохранности, потому что оперативники не разбрасываются казенными деньгами. Показывают пачку долларов и дают задаток: “Вот тебе пять тысяч. Остальные пятнадцать получишь, когда оружие будет на месте...” В этом бизнесе железные правила, и продавец принимает разумные условия сделки: “Хорошо!” Редко бывало, чтобы деньги, выплаченные в аванс, успевали уйти безвозвратно.

Но иногда и за расходами мы не стояли, чтобы выявить цепочки, по которым оружие и наркотики попадали к преступникам: покупали десятки автоматов и сотни пистолетов. Вот и в Краснодаре дали денег не скупясь. Обнадежили, что купим и больше: чуть ли не танк готовы приобрести за наличные...

После окончания этой операции я связался с министром обороны генералом армии Павлом Грачевым и попросил его провести инвентаризацию армейского оружия по всей стране. Понимая всю опасность подобных преступлений, в эту масштабную работу включились и другие силовые структуры страны, а с ними и предприятия военно-промышленного комплекса, где производятся боевая техника, оружие и боеприпасы. Вдобавок мы решили вопрос о том, чтобы каждый оружейный ствол, какой только хранится, служит или воюет в нашей стране, подвергся обязательному контрольному отстрелу, а его результаты самым аккуратным образом были занесены в пулегильзотеку. Это дало бы нам возможность отследить все пути, по которым прошло похищенное или утерянное оружие. Это помогло бы нам раскрыть множество опасных преступлений в будущем.

***

Как известно, 9 января 1996 года произошли кровавые события в Кизляре — в дагестанском городе, расположенном на самой границе с Чечней. Сценарий нападения боевиков почти в деталях повторяет тот, что уже применялся Шамилем Басаевым в Буденновске, но с поправками на время и место действия: в город бандиты втягивались ночью пешей колонной.

Это известие застало меня в отпуске, к тому же еще и в госпитале: напряжение последних месяцев не прошло даром для здоровья, и я, честно говоря, решил воспользоваться паузой, возникшей после декабрьских боев в Чечне. Сначала, 15 декабря, бандиты захватили в Урус-Мартане центральную часть города, мечеть, Дом культуры, городскую комендатуру, узел связи райотдела милиции. Ими была блокирована дорога на Грозный. Затем — предпринята попытка овладеть Гудермесом — вторым по величине и значению городом в Чечне: боевики заняли здание милиции, железнодорожный вокзал, здание комендатуры и городскую больницу.

В конце концов они были выбиты, но я бы не сказал, что это далось нам легко и безболезненно. Велись тяжелые уличные бои, причем некоторым подразделениям федеральных войск пришлось действовать в окружении. Погибли более 40 российских военнослужащих. По донесениям разведки мы знали, что гудермесской группировкой НВФ командовали чеченские полевые командиры Салман Радуев и Султан Гелисханов. Нет ничего удивительного в том, что имя Салмана Радуева будет фигурировать и во время бандитского нашествия на Кизляр: находящийся неподалеку от Гудермеса этот дагестанский город с давней казацкой историей, без сомнения, входил в зону оперативной ответственности именно ножай-юртовских и гудермесских банд. Это одна группировка. Вторая состояла из выходцев Наурского и Шелковского районов Чечни. В Кизляре действовала их нелегальная агентура, а сама административная граница с Чечней была прочерчена буквально в нескольких километрах от городских окраин Кизляра. Весь вопрос заключался в том, удастся ли бандитам скрытно переправиться через Терек.

Как мне стало известно, начиная с 23 декабря, в высших эшелонах власти (Верховный Главнокомандующий, премьер-министр, министр обороны) циркулировало донесение начальника Главного разведывательного управления Генерального штаба генерала Федора Ладыгина, где сообщалось о планах террористов нанести удар по этому городу. Подтверждение этому я нашел и в книге “Эпоха Ельцина”, написанной группой бывших помощников президента и изданной в 2001 году: “Еще 25 декабря поступила оперативная информация, что бандоформирование “Одинокий волк” под командованием С. Радуева готовится к нападению на Кизляр. Сообщение отправили наверх, но ему не придали значение. К тому времени, перестраховываясь, с мест посылали любую непроверенную информацию, большинство этих данных не подтверждалось, но каждый руководитель мог найти за соответствующее число подходящее донесение и прикрыть себя: “Мол, мы предупреждали”.

Телефонный звонок дежурного по МВД поднял меня ночью, как я уже упоминал, в госпитале. Первый доклад был лаконичен: “Обстрелян аэродром в Кизляре... Подожжен вертолет... Была попытка захватить военный городок батальона внутренних войск, но она отражена огнем...” Я в свою очередь потребовал уточнить, каковы силы нападавших и, сменив больничную одежду на мундир, спешно отправился в министерство. Дальше, в 11 часов, памятное заседание Совета безопасности и гневный голос президента: “Ну что, генералы, почему пропустили?!”

Оставалось только констатировать: действительно, пропустили... Но на вопрос — все-таки почему? — теперь я мог изложить президенту те аргументы, которые во время бедствия в Буденновске мог приводить, разве что, себе самому: “Борис Николаевич, они не могли не пройти. В Чечне не введен режим чрезвычайного положения, а значит, войска Объединенной группировки скованы в своих действиях”. И далее все то, что по этому поводу мной было высказано в предыдущей главе.

Да, прошли... Скрытно переправились через Терек, разбились на боевые группы, сожгли два вертолета на аэродроме и подступились к городку батальона ВВ. Но, везде получив по зубам и потеряв до двадцати человек убитыми, пошли по некогда проторенному Басаевым пути: захватили больницу, согнали в нее несколько сот местных жителей и объявили их заложниками. Сейчас я уже не припоминаю, кто из двух бандитов — Басаев или Радуев — в конце концов получил среди чеченцев позорную кличку Роддомов, но то, что оба ее заслуживали в равной степени, лично у меня никакого сомнения не вызывает.

Неприятно поразило вот что: пока одни искренне сочувствовали чужой беде, другие начинали пляску на человеческих гробах. Корреспондент “Комсомольской правды” Александр Евтушенко предоставил радиостанции “Свобода” вот такое видение событий: “Федеральные силы специально спровоцировали заход Радуева в Кизляр. Была какая-то, видимо, дезинформация пущена, что там находятся вертолеты с оружием и их легко захватить. Когда Радуев и его группа прибыли на аэродром, там оказались три вертолета без топлива и пустые ящики из-под оружия. Эти вертолеты были взорваны, завязался бой. И почему-то “коридор”, по которому могла уйти группа Радуева, оказался в направлении больницы, и им ничего не оставалось делать и ничего не стоило захватить больницу в заложники”.

На пресс-конференции, которая прошла в Москве, в пресс-центре на Старой площади, 20 января 1996 года, я не выдержал: “Вот сразу же отвечаю на вопрос Евтушенко: нет отсюда “коридора”. Вот аэродром... (Показывая на карту. — Авт.). Уж если отступать им отсюда, то отступать или сюда, или обратной дорогой. Вот батальон внутренних войск, где они потеряли сначала 7, а потом 12 человек. Вот вертолетная площадка. А вот больница. О каком “коридоре” идет речь?.. Моя точка зрения — это цинизм в высшей степени. Это как надо не уважать Российское государство, свое Отечество, чтобы вот так заявить и сказать. Но это моя точка зрения”.

Там же я извинился перед журналистами, что в начальной стадии операции мы, ее руководители, ограничили доступ многочисленных репортеров к рабочей информации штаба и запретили походы к боевикам. Объясняя свою позицию, я сказал так: “Это оправданная, общепринятая мировая практика. Во время переговоров, во время подготовки операции нельзя этого делать и разносить по миру все ее особенности... Или, как это было в Буденновске, когда Басаев потребовал поставить перед собой телевизор и, глядя в него, диктовал, как формировать общественное мнение... Этого не должно было произойти”.

У меня не было и нет никакого предубеждения по поводу методов репортерской работы. Я с пониманием отношусь к российским и зарубежным журналистам, зная, как нелегко достается им профессиональная удача. Особенно на войне. Но, препятствуя прямому общению репортеров с террористами, я исхожу из убеждения, что есть границы разумного, которые переступать не стоит. Должно стать незыблемым правилом, что террорист, шантажирующий общество, должен быть лишен возможности ставить свои условия через средства массовой информации. Это вопрос профессиональной и человеческой этики.

***

На заседании Совбеза, которое было мной упомянуто чуть выше, президентом был поднят вопрос: кто из руководителей силовых структур возьмет на себя руководство операцией? В зале повисло гробовое молчание. Понятно, что напрашиваться на одну из ключевых ролей в сложившейся обстановке — это равносильно самоубийству. Можно ответить головой практически при любом исходе. Я прямо сказал президенту: “То, что происходит сейчас в Кизляре — это террористический акт. Мало того, что страдают ни в чем не повинные люди, налицо угроза захвата местных органов власти. Это дело госбезопасности. Считаю, что руководителем операции должен быть назначен директор Федеральной службы безопасности генерал Барсуков. В свою очередь я готов быть его заместителем и разделить ответственность”.

Мой предложение было принято, и вскоре на Лубянке, уединившись в кабинете директора ФСБ, я и Михаил Иванович Барсуков принялись просчитывать ситуацию. Позвонивший туда с места событий генерал Вячеслав Тихомиров, командующий Объединенной группировкой, доложил примерно следующее: “В больнице захвачено столько-то и столько-то заложников. Есть требование террористов — выпустить их в Чечню под прикрытием живого щита. Но мое предложение таково: их ни в коем случае не следует выпускать”. Мы с Барсуковым Тихомирова поддержали: “Да, надо их останавливать, надо уничтожать эту банду...”

Те, кто помнят историю восхождения генерала Барсукова к вершинам власти в отечественной контрразведке, часто ставят под сомнение его профессиональные качества. Насколько я знаю, почти вся его служба протекла в Кремле, в тех управлениях КГБ-ФСК-ФСБ, которые отвечают за безопасность первых лиц государства. Это особая область профессиональных знаний, по большей части мне не ведомая, и я не берусь судить, насколько преуспел в этой работе Барсуков, дослужившийся в Кремле до генеральских звезд. Некоторые оценивали его назначение на должность директора ФСБ как незаслуженное — устроенное его другом Александром Коржаковым, начальником личной охраны Б.Н. Ельцина, в собственных интересах.

Будучи руководителем антитеррористической операции в Кизляре, Барсуков показал себя неплохо. Ни я, ни Квашнин, ни Трошев, находившиеся вместе, что называется, не умыли руки… Когда нужно было в чем-то убедить Барсукова – убеждали. Все решения мы принимали согласованно. Вызвавшись однажды разделить с ним ответственность, я и сегодня не отказываюсь от прежних своих обязательств. Как заместитель руководителя операции, как русский генерал, я отвечаю за все, что произошло в те дни.

И сегодня подтверждаю: я был решительным сторонником того, чтобы не отпускать бандитов безнаказанными!

Хроника событий тех дней фиксирует каждый шаг бандгруппы Радуева, имевшей на момент прорыва в Кизляр около 360 штыков.

9 января она врывается в город и захватывает больницу. В оценках этого события преобладала настоящая человеческая боль и тревога за судьбу ни в чем не повинных людей. Сразу же отвечаю на вопрос: а почему, собственно, мы не извлекли урока из событий в Буденновске? Почему опять возникли подозрения, что совершен очередной подкуп? Почему не реагировала милиция? Во-первых, бандиты пришли заблаговременно. С 4 по 8 января они накапливались в городе (около 200 человек), легендируя свое появление посещением родственников, бегством от войны и т.д. Во-вторых, остальная часть прошла скрытно, в обход основного поста, в том числе и сам Радуев. На втором посту, в 5 часов 15 минут, бандитами были убиты два милиционера.

Милиционеры и бойцы внутренних войск в Кизляре сражались. Только в Кизляре погибли семеро сотрудников МВД Дагестана и два военнослужащих ВВ.

Требование террористов типовое — вывод российских войск из Чечни. Причем в 11 утра из больницы они вышли на связь с УВД Кизляра и предупредили, что, если через два часа не начнется вывод войск из Чечни, заложники будут расстреляны. В доказательство твердости своих намерений расстреливают двоих и делают заявление, что за каждого убитого боевика будут убивать по десять человек. Опять требуют участия в переговорах самого Черномырдина. Видимо, для того, чтобы в глазах остальных чеченцев кизлярский рейд выглядел так же представительно, как и буденновский. В своих амбициях Салман Радуев, бывший комсомольский функционер из Гудермеса, ничуть не уступал недоучившемуся московскому студенту Шамилю Басаеву. Если торговаться, то только с лицом не ниже премьер-министра России. Как говорится, протянешь мизинец, откусят всю руку...

10 января бандиты ведут переговоры с властями Дагестана, получают транспорт для отъезда и гарантии безопасности во время следования их колонны по территории Дагестана.

11 января колонна машин и автобусов с боевиками, которые прикрываются 160 заложниками, выходит из Кизляра. Но, остановленная в районе села Первомайского залпами с вертолетов, сворачивает прямо в населенный пункт. Отрезать бандитов от села и задержать их в чистом поле мог блокпост новосибирских омоновцев. Они дрогнули и, не решившись вступить в бой, сложили оружие... Количество заложников увеличилось на 36 милиционеров, которые были принуждены боевиками рыть в Первомайском траншеи.

Следующие дни — 12, 13, 14 января 1996 года — бандиты и федеральные силы готовятся к развязке. Дудаевцы укрепляют село, а мы подтягиваем артиллерию, дополнительные силы и проводим рекогносцировку. Наши силы к моменту штурма насчитывали 2,5 тысяч человек, 32 орудия и миномета, 16 огнеметов, 10 гранатометов, 3 установки РСЗО “Град”, около 80 единиц различной бронетехники и несколько боевых вертолетов. Силы банды Радуева мы оцениваем теперь так: около 300 боевиков, удерживающих свыше 100 заложников, 82-мм минометы, вывезенные из Кизляра на машинах с убитыми, большое количество гранатометов, огнеметов, пулеметов и автоматов. 14 января террористам был предъявлен ультиматум о разоружении и освобождении заложников.

Утром 15 января после малоэффективной артиллерийской подготовки и авиационной поддержки девять штурмовых групп: отряд специального назначения внутренних войск “Витязь”, бойцы СОБРов МВД и подразделения 22-й отдельной бригады специального назначения Главного разведывательного управления Генерального штаба — идут на штурм Первомайского. Во втором эшелоне в полной готовности к штурму строений, в которых могли находиться заложники, движется группа антитеррористического центра “Альфа” из Федеральной службы безопасности.

К часу дня бойцы “Витязя”, который и является форвардом атаки, преодолев канал, захватывают первую линию обороны боевиков на окраине села и врываются в юго-восточный квартал. Остальные, наткнувшись на яростное сопротивление бандитов в районе моста и кладбища, вынуждены остановиться. “Витязем” командует отличный офицер полковник Александр Никишин. Его отряд полностью выполнил задачу. Поэтому даю команду: используя успех спецназа ВВ, ударить противнику в тыл. К сожалению, собровцы демонстрирует неспособность действовать разумно в условиях общевойскового боя — не обучены... Вместо того чтобы рассредоточиться, офицеры милиции предпочитают двигаться толпой. Еще через два часа останавливается и “Витязь”. С наступлением сумерек всем подразделениям приказано отойти на исходные позиции. Оставлять их на ночь в селе без прикрытия с флангов — форменное самоубийство.

К сожалению, воевавшим весь день бойцам негде даже по-человечески отдохнуть. Спят в открытом поле, в ирригационных каналах, в неотапливаемых автобусах.

15 января, в Москве, происходит еще одно событие, которое впоследствии оказало очень серьезное воздействие на оценку обществом всех итогов боевой операции в Первомайском. По тексту книги “Эпоха Ельцина” упомянутое мной событие выглядит так: “Именно в этот день около Спасских ворот Кремля президент, давая интервью, поразил страну сообщением о 38 снайперах (Ельцин руками показал, как снайперы отслеживают террористов через оптический прицел и отсекают от них заложников).

Откуда они взялись, пресловутые 38 снайперов? Незадолго до этого, как уже говорилось, президенту докладывали план проведения специальной операции по освобождению заложников. Такого рода планы состоят обычно из нескольких разделов: замысел действия; расчет сил и средств, участвующих в операции; расчет средств обеспечения операции; предполагаемые силы противника; расчет медицинских сил и средств. И вот замысел действий начинался примерно такими словами: “Группе снайперов выдвинуться из пункта временной дислокации и занять исходное положение...”

Вероятно, снайперы произвели на него такое неизгладимое впечатление, что при первом удобном случае он публично продемонстрировал свое знание деталей операции.

Эти “38 снайперов” стали символом, образом того, как видит ситуацию президент. При том, что каждый с помощью телевидения и прессы мог сравнить “картинку” действительности с тем, что говорит и делает Борис Ельцин”.

16 января штурм начинается как бы с чистого листа. Наибольшего успеха снова удается достичь на правом фланге атакующих подразделений “Витязя”. Его бойцы вторично захватывают юго-восточный квартал Первомайского, выходят к центральной улице и натыкаются на второй рубеж обороны: окопы полного профиля, отсечные позиции, умело оборудованные в домах огневые точки. Против них применяется ствольная артиллерия. Хорошо — гаубицы, а вот 85-мм противотанковые пушки — кроме дырок в саманных стенах, другого урона противнику нанести не в состоянии. Бронетехники в прикрытии нет. Особую опасность представляют чеченские снайперы, выбивающие из атакующих рядов в первую очередь командиров. Именно их огнем смертельно ранен командир одного из милицейских отрядов быстрого реагирования подполковник Андрей Крестьянинов и тяжело ранен командир другого — подполковник Андрей Рябинков. Совершает свой подвиг и получает ранение в живот заместитель командира отряда “Витязь” подполковник Олег Кублин. Все попытки прорвать 16 января вторую линию обороны не имеют успеха. Это самый кровавый день штурма: потери федеральных войск составляют 15 человек ранеными и убитыми. В 17.00 дан общий отбой и наши подразделения снова покидают село.

В ночь с 16 на 17 января в село Советское, находящееся в пяти километрах южнее села Первомайское, со стороны Чечни прорывается небольшая группа боевиков и уничтожает автомобиль УАЗ с пятью дагестанскими омоновцами. В район подтянуты три установки “Град”, которые готовятся открыть огонь по тем участкам, где по нашим расчетам концентрируются силы, пришедшие из Чечни дудаевцев. Не сомневаюсь, что в эту ночь была предпринята первая, согласованная по спутниковому телефону, попытка чеченских боевиков вырваться из Первомайского. Та группа, которая действовала в районе села Советское с внешней стороны, должна была поддержать прорыв из внутренней стороны кольца в восточном направлении основной группы Радуева. “Град” только сдержал их натиск, но мы на их счет не обманывались: они точно сидели в лесу. Вот тут надо отдать должное интуиции генерала Квашнина, поставившего задачу авиации в 7.15 17 января нанести по лесу массированный авиаудар.

Мы оказались правы: вечером 17 января, в 21.30 разведчики сообщают о появлении в нашем тылу, опять в районе села Советское, отряда боевиков. Это подтверждается и местными жителями. Боевики, предположительно, из отряда Шамиля Басаева, атакуют внешнее кольцо федеральных войск. В получасовом бою принявшие его дагестанские милиционеры и военнослужащие армейских частей отражают попытку дудаевцев деблокировать отряд Радуева с юга. Через час, на восточном участке, пытаясь вырваться из окружения, идет на прорыв уже со стороны внутреннего кольца основная группа боевиков численностью до 250 человек.

Воспользовавшись разгоревшейся у села Советское перестрелкой, она вместе с заложниками начинает прорываться в сторону Чечни — к Тереку. Боевики стремительно сближаются с боевым охранением федеральных войск, многие из них, действительно, несмотря на январь, были босыми. Но это, думаю, не для скорости бега, чтобы, как говорят в России, только пятки сверкали, а для скрытности — для бесшумной ходьбы. Если так, то это сработало. Хотя весь участок беспрестанно подсвечивался с помощью осветительных снарядов и мин, наступающих чеченцев удалось обнаружить буквально в двадцати метрах.

Противостоящих им разведчиков было куда меньше. Это были солдаты и офицеры 22-й армейской бригады специального назначения, возглавляемые начальником разведки 58-й армии Северо-Кавказского военного округа полковником А. Стыциной. В результате тяжелейшего боя на участке прорыва (50 метров в ширину) группой А. Стыцины уничтожено 45 боевиков. Начальник разведки был сражен выстрелом из гранатомета и геройски погиб. Вместе с ним погибли еще несколько военнослужащих. Был тяжело ранен и навсегда ослеп один из офицеров. Довольно большая часть бандитов (еще около 30 человек) погибла перед Тереком от огня нашей артиллерии.

Утром, когда вместе с Квашниным и Барсуковым я прилетел туда на вертолете, это смертное поле еще дымилось. Среди заиндевелой травы лежали десятки убитых людей. Один иорданец лежит навзничь, а из открытого рта торчит неразорвавшаяся граната от подствольного гранатомета. Другой — с вещмешком на спине. Но достаточно тронуть мешок, как он расползается, и из него текут на землю тяжелые россыпи автоматных патронов...

Часть прорвавшихся боевиков все же добралась до Терека и переправилась на противоположную сторону, в том числе и по переброшенной через реку трубе газопровода, где их накрывала огнем авиация федеральных войск. Однако Радуеву с группой боевиков (около 60 человек) все же удалось уйти и увести с собой 15 заложников.

Таким образом, в ходе операции по освобождению заложников в городе Кизляре и селе Первомайском было уничтожено 153 боевика (По другим данным — 156. — Авт.), а 30 — захвачено в плен. Банда Радуева, которую он брал в поход на Кизляр, по сути, была разгромлена, а сам Радуев спустя несколько лет был задержан в ходе спецоперации, подвергнут справедливому суду и приговорен к пожизненному заключению.

***

Тот скептицизм, с которым итоги операции были встречены в российских и зарубежных СМИ, я объясняю прежде всего справедливым негодованием в адрес власти, не сумевшей защитить Кизляр и Первомайское от нашествия бандитов. Да, 82 заложника (По другим данным — 86. — Авт.) обрели свободу, а полторы сотни боевиков нашли свой конец на дагестанской земле. В то же время от рук террористов погибли 28 солдат и офицеров федеральных войск и сотрудников милиции, 11 заложников, еще 95 человек были ранены. Разрушено 250 домов.

Но, что ни говори, эти события выглядели так, что каждый, кому не лень, может ворваться в мирный город, захватить роддом или больницу, а потом диктовать условия целой стране. В своем выступлении на пресс-конференции, прошедшей 20 января, в Москве, в пресс-центре на Старой площади я сказал, что острая реакция общества вполне объяснима. Но никто, — я показал рукой на собравшихся журналистов, — из сидящих здесь не сможет привести пример, когда бы легко и безболезненно удалось решить задачу подобной сложности.

По прошествии нескольких лет мне могут возразить: а как же в Перу, где в ходе антитеррористической операции удалось вызволить несколько десятков заложников, которые удерживались в здании резиденции японского посла? Мне скажут: там несколько месяцев рыли подземный ход, чтобы напасть на бандитов неожиданно. Штурм — там тоже не обошлось без штурма и жертв — готовился долго и тщательно. Что нам мешало столь же обстоятельно и надежно провести собственную операцию в Первомайском? Почему сдались новосибирские милиционеры? Почему атакующие были вынуждены ночевать в стылом январском поле? Почему внешнее кольцо блокирования оказалось слабым? Почему ушли главари?

Объяснить все это можно только скоротечностью событий. Объяснить страшным цейтнотом времени, когда подарком следовало считать каждый час, который можно было потратить на подготовку операции. Руководство Дагестана, пообещавшее бандитам “коридор” для выхода на территорию Чечни, честно говоря, хотело избежать каких-либо боевых столкновений на территории своей республики.

Как только стало известно, что условия боевиков о беспрепятственном выезде в Чечню приняты и определен конкретный маршрут движения, одному из армейских генералов была поставлена задача организовать засаду. Но тогда резко вмешался глава Республики Дагестан М. Магомедов. Его позиция была предельно ясна: пусть бандиты убираются восвояси. Когда в Кизляр прилетели Барсуков и я, Магомедов встретил нас той же просьбой и очень расстроился, когда мы ему твердо заявили, что не намерены выпускать террористов из Первомайского.

Ясно, что бить бандитов надо было в поле, но, как это уже известно, бойцы новосибирского ОМОНА струсили и просто положили оружие на землю. Путь в село был открыт. Вот это моя вина. Вина министра, не сумевшего убедить каждого подчиненного мне милиционера страны, что есть такие мгновения жизни, когда нужно — просто необходимо! — вступать в бой с преступниками. Открывать огонь. Бесстрашно. Решительно. И даже собственной жизни не пожалеть ради общего дела. А эти милиционеры — надо называть вещи своими именами — просто испугались. Когда 10 декабря 1994 года толпа чеченцев-аккинцев в районе Хасавюрта захватила в заложники солдат ВВ из Нижегородского полка оперативного назначения, это еще можно было объяснить неопытностью солдат срочной службы, впервые попавших в подобную переделку. Здесь же почти четыре десятка профессиональных сотрудников милиции — вооруженных и обученных мужиков — подняли руки вверх и расписались в собственной трусости.

По их вине ситуация приняла совершенно другой оборот. Теперь у бандитов в распоряжении было целое село, где можно было держать оборону. Со знанием дела они возвели укрепления, а наши ударные силы, подразделения антитеррористического, войскового и милицейского спецназа, предназначенные для штучной ювелирной работы, в общевойсковом бою использовались уже в качестве обыкновенной кувалды.

События развивались стремительно, и многое пришлось сшивать на живую нитку. Действовал фактор близости Чечни, и нам приходилось отвлекаться на то, чтобы отследить движение боевиков за Тереком и парировать их возможные удары с тыла. Те силы, которыми мы располагали, насчитывали 2700 человек. Из них непосредственно в боевых порядках действовали человек 600-700. Это немного. Поэтому внешнее кольцо блокирования оказалось слабым: заслоны были удалены друг от друга на 1,5-2 километра и насчитывали по 15-20 человек.

Мы не исключали, что чеченские боевики, примут условия нашего ультиматума. И штурм начали тогда, когда поняли, что террористы стали отстреливать заложников. В тех разговорах боевиков, которые нам удалось перехватить, промелькнула фамилия убитого — Быков. Мы сверили по нашим спискам: действительно, есть такой... Милиционер. Еще называют ряд фамилий, совпадающих по нашему списку: дескать, и эти уже мертвы. По радио бандиты дают друг другу указания: “Если что начнется, надо передать, что мы начнем резать омоновцев...”, “Пленных выводите, ставьте на позиции впереди. Расстреливайте!”

Барсуков, в общем-то, правильно сказал: “Получаю я эти перехваты — что остается делать? Ждать, когда их выведут и будут стрелять, или что? Или вместе с ними пойти и встать в одну шеренгу?”

Решение было принято — штурмовать. Принято Барсуковым, мной, Квашниным. И с точки зрения военного искусства операцию никак не назовешь провальной. На итоговой пресс-конференции 20 января 1996 года я дал вот такую оценку ситуации: “Есть самые разные точки зрения... Как быть? Кто из вас мог дать или может сейчас дать рецепт решения вот этой проблемы? Цель, которая преследовалась, — это освободить максимальное количество заложников и задержать или уничтожить... бандитское формирование такой численности, с которой мы там встретились, — до 300 человек. 300-350 — точно сегодня, до человека отдельного, трудно, наверное, сказать... Наша точка зрения такая: если бандиты имеют на вооружении соответствующие средства — а они их имеют... нужно применять к ним адекватные меры...” (Цитирую по стенограмме пресс-конференции. — Авт.).

Я высказался в том духе, что поставленные задачи в ходе операции выполнены. Что больше мы на поводу у террористов не пойдем.

В своем обращении к гражданам России президент Б.Н. Ельцин выказал решимость не отступать от этих принципов и в будущем: “Те, кто попрал все нормы человечности, должны понести заслуженную кару. Мы говорили раньше и повторяем вновь: наша цель — восстановление конституционного порядка, мира и спокойствия в Чечне. Если же их достижению захотят помешать вооруженные бандиты, пощады не будет. Уступки терроризму недопустимы, безнаказанность порождает новые преступления...”

***

Честно говоря, у меня не было сомнений, что мы будем двигаться этим курсом. Но 1996 год только начинался, и он был годом очередных президентских выборов. Это означало, что все слова и поступки вовлеченных во власть людей уже выстраивались по законам предвыборной схватки. Любое событие, происходящее в стране, теперь оценивалось политиками и их политтехнологами только с точки зрения потерянных или приобретенных в игре очков. Новые опасности, нависшие над страной — во многом являлись порождением этой борьбы за власть. Можно было предполагать, сколько мужества, твердости и упорства потребуется от многих из нас в отстаивании самых важных человеческих принципов, но мало кто догадывался, над какой пропастью мы тогда пронеслись...