Р.И. Хасбулатов "ВЕЛИКАЯ РОССИЙСКАЯ ТРАГЕДИЯ"

Ночь горя тысячу ночей вмещает;
День счастья пролетает как стрела
Софокл. Троянский цикл. (с.329)

Вошел. Навстречу — невзрачный мужчина лет 55. Представился: “Помощник Генерального прокурора Владимир Иванович Казаков. Пришел предъявить предварительное обвинение”.

Он явно нервничал, стал расхаживать по маленькой комнате-кабинету.

— Да вы садитесь, Владимир Иванович, не мельтешите передо мной. Слушаю ваши обвинения.

— Я, Руслан Имранович, маленький человек, мне сказано, чтобы я допросил Вас как свидетеля. Очевидно, будет предъявлено обвинение по статье 79 Уголовного Кодекса Российской Федерации. — “Об организации массовых беспорядков”. Вы организовали незаконные вооруженные формирования, раздавали оружие, призывали не подчиняться властям, призывали штурмовать мэрию и “Останкино”.

— Скажите, Владимир Иванович, кто и на каком основании вынес постановление о моем задержании и заключении под стражу с содержанием в “Лефортово”? Вы разве не знаете, что помимо депутата Российской Федерации, неприкосновенность которого охраняется Законом, я являюсь Председателем Верховного Совета, Председателем межпарламентской ассамблеи СНГ — я пользуюсь неприкосновенностью и по уставу СНГ. Как же вы решились на столь грубое нарушение Законов Российской Федерации и международных обязательств? Кто подписал соответствующие документы о моем аресте?

— Подписал постановление о содержании Вас в “Лефортово” Генеральный прокурор Казанник Алексей Иванович... Да, да. Тот самый Казанник, который когда-то уступил свое право стать членом Верховного Совета СССР Ельцину. Он назначен сегодня Ельциным Генеральным прокурором. Степанков снят. Почему Казанник подписал такой документ с нарушением Закона о депутате Российской Федерации, я не знаю. Я еще раз хочу сказать, что у меня нет никакой власти, Руслан Имранович. Меня попросили приехать к вам, получить от вас объяснение и допросить в качестве свидетеля. Я бы попросил вас написать самому, как произошли события у мэрии, поскольку известно, что вы выступили с призывом захватить мэрию. Вы раздавали оружие, которое стреляло. Вы были замечены сразу же после взятия у мэрии.

— Вы что, все это говорите серьезно?

— Да, Руслан Имранович, это мне велено предъявить вам как обвинительный материал.

— Коль скоро вы, Владимир Иванович, “маленький человек”, — какой с вас спрос?

Василий Иванович — радостно: “Конечно, какой с меня спрос, Руслан Имранович, напишите все сами, пожалуйста!”

Я подвинул к себе листы чистой бумаги, протянутые помощником прокурора и написал собственноручно. Кажется, страниц 5-6.

Во-первых, указал на абсурдность предъявленного мне обвинения, подчеркнув, что законной властью является, если только действует Конституция (а Ельцин не решился ее официально отменить) Х Чрезвычайный Съезд народных депутатов, Верховный Совет Российской Федерации. Следовательно, все милицейские и прочие формирования, выступившие против Съезда и Верховного Совета, расстрелявшие народ, Российский Парламент, избивавшие людей — это и есть “организаторы и исполнители массовых беспорядков” на улицах Москвы.

Во-вторых, ответственность и по этой самой 79-й статье, и по статьям “Государственные преступления” должны нести организаторы заговора, мятежа и государственного переворота — Ельцин, Ерин, Грачев, Филатов, Панкратов, Козырев и многие другие, осуществившие изменение конституционного строя. Их роль в трагических событиях должна быть выявлена в ходе следствия.

В-третьих, если даже вести разговор не касаясь преступного Указа № 1400, с которого началась Величайшая из Трагедий, если вести речь только о событиях, связанных с мэрией и “Останкино”, то есть исключительно о событиях 3 октября — то я считаю это новой, еще одной кремлевской провокацией. В ней были заинтересованы только мятежники-ельцинисты. Я лично узнал вообще о захвате мэрии после случившегося, кажется, от Баранникова. Захваты каких-либо объектов не входили в планы защитников Конституции. Но все это нужно было кремлевским заговорщикам, чтобы осуществить дикую расправу над Конституцией, Законом, Демократией и Парламентом. Цель всего этого заключалась в захвате власти, установлении единоличной диктатуры Ельцина, — что и сделано. И если у прокуратуры есть совесть и честь, — она обязана немедленно освободить меня из-под стражи. Разумеется, ни о каком признании какой-то вины с моей стороны и речи быть не может.

Вот такими были мои первые показания в “Лефортово”. Затем я написал кратко о событиях 21 сентября — 4 октября так, как я их видел и оценивал. Это была Правда. Потому то, что я говорил тогда, спустя менее одного часа после того, как меня бросили в тюрьму, я повторял бесконечное количество раз, вплоть до освобождения 25 февраля 1994 года. Поэтому пусть читатели не удивляются, заметив некоторые повторы. Они обусловлены стабильностью показаний на протяжении 5 месяцев допросов во время пребывания в “Лефортово”.

“В Генеральную прокуратуру Российской Федерации
от Председателя Верховного Совета Российской Федерации,
незаконно арестованного сегодня, 4 октября 1993 года
и брошенного в “Лефортово”

На вопросы, заданные мне помощником Генерального прокурора Казаковым Владимиром Ивановичем, поясняю следующее.

21 сентября 1993 г. Президент России Б.Н. Ельцин издал известный Указ “О конституционной реформе”, в соответствии с которым прекращалась деятельность Верховного Совета, Съезда народных депутатов, а также работа Конституционного суда; Генеральный прокурор “выводился” из сферы контроля Верховного Совета и последующим Указом был назначен Президентом. Таким образом, Ельцин сконцентрировал в своих руках всю полноту исполнительной, законодательной и судебно-прокурорской власти. Собравшийся экстренно на заседание 22 сентября в 00 часов Верховный Совет РФ расценил Указ и последующие действия исполнительной власти по его исполнению как классический государственный переворот и в соответствии со ст. 121.6 Конституции РФ отрешил Б.Н.Ельцина от должности Президента РФ. Аналогичное решение о необходимости отрешения от должности Президента в силу осуществленного им государственного переворота было вынесено одновременно Конституционным судом РФ, заседание которого происходило одновременно с заседанием сессии Верховного Совета. Заключение Конституционного суда было оглашено в конце заседания ВС председателем этого суда В.Зорькиным.

Чрезвычайный Съезд (Х) народных депутатов, с соблюдением всех процедурных правил и при наличии необходимого кворума, подтвердил правомерность решений Верховного Совета и Конституционного суда, установил факт государственного переворота и также отрешил от должности Президента Б.Н. Ельцина. В соответствии с нормами закона о Президенте и статьями Конституции и.о. Президента был назначен вице-президент А.В. Руцкой, к которому, согласно Конституции, перешли все функции Президента на установленный законом период (3 месяца). Хочу отметить, что с самого начала этой трагедии руководство Верховного Совета, и.о. Президента, весь депутатский корпус избрали единственную тактику в преодолении последствий государственного переворта: мирный политический путь, предполагающий необходимость опоры на требования Закона. Мы не отвергали ни Конституцию, ни переговоры с бывшим Президентом, хотя серьезного предложения о переговорах так и не дождались от него. Сразу заметили и ударение экс- президента на жесткие, силовые методы давления. На протяжении всех 13 дней осады Дома Советов военнослужащие, омоновцы избивали самым жестоким образом не только депутатов, но и митингующих граждан, применяли дубинки, огнестрельное оружие, каждый день приносил жертвы. Была вброшена искусственная “проблема оружия” в Доме Советов, были осуществлены крупные идеологические и пропагандистские акции, чтобы представить нас как шарлатанов, отщепенцев, пьяниц, наркоманов; была вброшена мысль, что якобы все “честные депутаты” ушли из Дома Советов — там осталось несколько десятков маньяков во главе с Руцким и Хасбулатовым, и прочие небылицы. Все это ложь. Несмотря на гигантское давление на депутатов и сотрудников, несмотря на то, что около 120 депутатов “перебежали”, Х Съезд и Верховный Совет продолжали работать, соблюдая все процедурные нормы регламента; депутаты, которые не могли пробиться в здание Дома Советов, открыли филиал съезда в Краснопресненском райсовете, была установлена постоянная связь с ним, дублировали принятые решения.

Для организации работы был основан штаб Сопротивления во главе с первым заместителем Председателя ВС Ю.М. Ворониным. Штаб ориентирован на действия только мирного политического характера. Министры — обороны — Ачалов В.П., безопасности — Баранников В.П., внутренних дел — Дунаев А.Ф. полностью разделяли такие наши политические установки и, насколько я знаю, вместе с и.о. Президента Руцким, предприняли все усилия с целью недопущения провокационной ситуации. В частности, когда пресса подняла шум вокруг “проблемы оружия” в Доме Советов, и Черномырдин сказал Воронину о наличии нетабльного оружия, мы дали согласие на его ревизию прокурором. И как мне сообщил лично Ачалов, вместе с начальником департамента охраны Дома Советов Бовтом А.П. осуществили пересчет оружия, сверку и складирование. Неконтролируемых боевиков в здании Верховного Совета не было: Указом и.о. Президента был сформирован из состава военнослужащих полк (в составе 500 человек), во главе его и подразделений находились опытные офицеры; их оружие находилось под жестким контролем. Не было ни пьянства, ни наркомании. В то же время окружающие здание ВС солдаты ОМОН и их командиры, как отмечали все наблюдатели (депутаты, сотрудники аппарата ВС, журналисты, все, кто так или иначе проходил сквозь их строй; даже священники) были постоянно “под градусом”, основательно подвыпившие...

В конце концов наша тактика, основанная на исключительно мирном политическом подходе к решению драматического кризиса, стала давать позитивные результаты: регионы, Советы высказались однозначно за отмену Указа от 21 сентября (“нулевой вариант”) — (Я здесь не останавливаюсь на вопросе о выборах, решенном Съездом); аналогичную позицию заняли видные церковные деятели; медленно, но неуклонно стала расти численность защитников Дома Советов, которых не пускали к зданию сотрудники ОМОН, но они пробивались; массовые стихийные митинги стали быстро возникать в разных районах Москвы. Во многих российских городах также возникали митинги в поддержку Конституции и законности, с требованиями к Ельцину оставить захваченную им власть.

Перелом в пользу защитников Конституции, как мне представляется, наступил 2 октября. Милиционеры вокруг здания Верховного Совета уже откровенно заявляли, что жестких методов они применять не будут, хотя от Ерина и Пакратова идут такие указания. На внешнем кольце осады Дома Советов собралось около 30 тысяч демонстрантов, пытающихся прорвать осаду. Уже было ясно, что они это сделают. Поэтому наша позиция заключалась в том, чтобы образовать в непосредственной близости от Дома Советов живое кольцо из многих тысяч людей — они предотвратили бы, как казалось, выстрелы с обеих сторон, обезопасили бы от провокаций. Так что не в интересах законодателя были акции, предпринятые по захвату мэрии и “Останкино”. Поэтому обвинять руководство Верховного Совета в организации этих акций, которые привели к многочисленных жертвам — неверно по сути. Кто в них был заинтересован, кому они могли дать пользу? — вот главный вопрос, ответив на который, можно разобраться в том, кто организовал эти акции и кому они принесли политические выгоды. Ответ один: теряющий свои позиции экс-президент решил организовать массовую бойню и всю ответственность за нее переложить на Руцкого, Хасбулатова, других руководителей. Поэтому когда мне сообщили сперва о том, что десятки тысяч людей, прорвавшихся к зданию Верховного Совета, вместо того, чтобы организовать “живое кольцо”, повернули в сторону мэрии и захватили ее, а после этого пошли к “Останкино” — я сильно встревожился, насторожился, подумал о поражении практически впервые с 21 сентября. Несколько успокоился, когда мне сообщили, что “Останкино” взяли без жертв, обороняющиеся части ОМОНа перешли на сторону демонстрантов. О чем я и сообщил на вечернем заседании Съезда, одновременно призвав всех к милосердию, спокойствию, напомнив, что нам, законодателям, не следует опираться на мотив мести, наш долг — обеспечить торжество закона и Конституции. В то же время выразил уверенность, что скоро, очевидно, под наш контроль перейдет и Кремль, разрешая кризис мирным путем, хотя и с использованием армии. Ельцин в Кремле, отрешенный от президентства, продолжал заниматься провокациями — надо было скорее изгнать его.

После заседания съезда, часов в 7 вечера, мне сообщили, что у “Останкино” идут буквально сражения: мирные люди, бросающиеся к дверям, расстреливаются, броневики буквально охотятся за людьми, выпуская длинные прицельные пулеметные очереди. Я бегом бросился в кабинет Руцкого — у него была радиостанция, настроенная на волну переговоров БМП ОМОН (или ОМСДОН, не знаю точно). Четко слышались команды, позывные: “Шмель”, “Утес”, “Дунай” и т.д. Содержание таких команд было ужасным: “стреляй!”, “дави!”, “не упускай никого!”, “в кустах — скопление людей, они как мухи, дай по ним длинную очередь”. Руцкой непрерывно отменял эти распоряжения, вклиниваясь в команды: в ответ — грязные оскорбления типа: “И ты, сволочь, сегодня получишь свою пулю”. Мне окончательно стало ясно, что это грандиозная провокация со стороны экс-президента, которая направлена на то, чтобы ответственность за пролитую кровь возложить на руководство ВС, морально уничтожить законодательную власть и обелить свои преступные действия.

Поздно ночью я выяснил, как развивались события вокруг “похода на “Останкино”. И вот что я выяснил, хотя понимаю, что моя оценка покажется не лучше всех имеющихся фактов. Разгоряченным “победой” — взятием мэрии, людям показалась привлекательной мысль, кем-то высказанная тут же — о необходимости аналогичным образом “взять” и “Останкино”. Недолго размышляя, спонтанно люди потянулись — кто в машинах, кто пешком, в сторону “Останкино”, вбирая и случайных, возможно, и криминальные элементы, и провокаторов, готовых немедленно открыть огонь. Они были встречены довольно агрессивно, но затем командиры ОМОН, охраняющие “Останкино”, вступили в переговоры с лидерами манифестантов. И вроде бы было колебание, готовность начать переговоры относительно перехода “Останкино” под контроль демонстрантов, но здесь грянули выстрелы из толпы в двери и, конечно, охраняющие “Останкино”, поскольку они были превосходно вооружены и было их много, приступили к прицельному обстрелу людей. Одновременно наступающих демонстрантов стали теснить БМП, ведя по ним огонь — их разговоры я и слышал у А.В. Руцкого. Такой мне представлялась ситуация, возникшая с “взятием” мэрии и “походом на “Останкино”. Эти кровавые акции, которые ни в коей мере не были задуманы ни руководителями Верховного Совета, ни и.о. президента, ни тремя министрами, а явились сочетанием двух начал: стихией народного негодования (здесь участвовали и некоторые депутаты, которые не сумели быстро разобраться в обстановке, а поддались этой самой стихии) и умелыми провокационными действиями сил, поддержавших (решительно) новую диктатуру. Именно ей была необходима большая кровь для обмана общественного мнения. С помощью ТВ, радио и газет она сумела внушить многим людям мысль, что якобы эта кровь пролита по вине руководства Верховного Совета. Утверждаю еще раз — это ложь. Мы абсолютно не были заинтересованы во взятии ни мэрии, ни “Останкино” — нам надо было продержаться день-два и Конституция восторжествовала бы. Развязав эту кровавую бойню, временно засекретив свою пиррову победу, путчисты, игнорируя законы, пытаются осудить руководство ВС и и.о. президента. Мое задержание незаконно во всех отношениях: я несу политическую ответственность за принятые Съездом и ВС решения, но мне невозможно предъявить какие-либо обвинения криминального характера. Все мои многочисленные выступления в здании и на балконе Верховного Совета перед демонстрантами строго укладываются в рамки принятых Съездом, Верховным Советом и Конституционным судом решений и, собственно, не могут быть инкриминированы мне ни при каких обстоятельствах. Выступать именно с таких позиций — это было долгом любого руководителя Верховного Совета — иначе общество утратило бы всякое уважение к своим законодателям. Вспоминаю, как на страницах газеты “Известия” была воспроизведена встреча Горбачева, возвращенного в августе Руцким, с Лукьяновым, Председателем Верховного Совета Союза: “Ты же главный в стране законник. Почему не выступил против путча?..” Мне такие вопросы, уверен, задавать не будут.

Я защищал закон, Конституцию и демократию, причем законными, политическими, мирными средствами. Неоднократно обращался к воинским командирам. Основная мысль этих обращений: “Вы, воины, приносили присягу на верность народу и Конституции. Путчисты отбросили Конституцию как ненужный хлам, народ избивают дубинками, течет невинная кровь. Законодатель в осаде. Придите к зданию Верховного Совета, расположите части между ним и окружившими его военнослужащими МВД — это обеспечит мирное восстановление конституционной законности, не позволит провокаторам пустить большую кровь.” Не прислушались.

Что же касается мотивов моего задержания, они ложны: во-первых, введение чрезвычайного положения в Москве незаконно (оно не одобрено ни ВС, ни Моссоветом, как того требует закон); во-вторых, в день задержания я, и.о. президента Руцкой, министры Баранников, Ачалов, заместители председателя ВС Воронин Ю.М., Агафонов В.А. сделали максимум возможного для того, чтобы уговорить наших депутатов и сотрудников Верховного Совета принять предложение командиров группы “Альфа” мирно покинуть здание Верховного Совета. Они, в свою очередь, обязались не препятствовать нам и дали слово, что в этом случае все мы будем доставлены к любой станции метро и высажены. Так что мое задержание не соответствует тем требованиям, которые изложены в протоколе задержания.

Дверь за мной с лязгом, грохотом закрылась. Я бросился на кровать. Лежу с закрытыми глазами. Все переживаю заново. Картины недавнего прошлого оживают...

В 10 часов вечера выключили одну лампочку в камере, — другая, тусклая, горела всю ночь. Я не то спал, не то бодрствовал.

Последние две недели, проведенные в “Белом доме”, находился в напряженном состоянии, вряд ли в среднем за это время спал более 2-3 часов ежесуточно. И вот, в тюрьме, появилась такая возможность — а сон не идет. Может быть, у организма человека есть какие-то защитные свойства даже в условиях бессонницы, или компенсирующие таковую. У меня было какое-то промежуточное состояние — между сном и бодрствованием. Вроде бы и сплю, а все думаю, думаю, переживаю. Иногда явь переплетается с прошедшими событиями. Вроде бы понимаешь — все кончено, и одновременно такое чувство, что я в “Белом доме”; нам надо делать то и это. И одновременно понимаю, что нахожусь в тюрьме. Страшные минуты, страшные часы, которые стали днями, неделями, месяцами.

В 6 часов — подъем: открылась с лязгом форточка, надзиратель — здесь называют их контролерами, громко: “Подъем!” Форточка захлопнулась. Я продолжал лежать. Прошло минут десять — в “глазок” все посматривали. Отворилась дверь. Зашел офицер, сказал, что надо вставать, заправить койку, одеться, затем можно полежать на кровати.

Я так и поступил, к тому же — это для меня нетрудные дела, никогда не был ни капризным, ни изнеженным человеком в быту. Потом лег. Лежал не знаю сколько. Опять с лязгом, скрипом открылась форточка, показалось женское лицо: “Завтракать”. Я продолжаю лежать.

— Манная каша, горячая, вам обязательно надо покушать, пожалуйста!

Я встал, озираюсь по сторонам, нигде не вижу тарелки. Женское лицо в квадрате форточки: “Вон у вас миска, Руслан Имранович, полка на стене. Привыкайте, тарелок здесь нет”. Я взял миску, протянул в форточку. Повариха наполнила ее до краев, протянула, улыбнулась, сказала: “Надо есть!” Форточка захлопнулась.

Есть не стал, не хотел, не мог. Минут через тридцать форточка отворилась. “Чай!” Я опять встал, поискал глазами чайник. Увидел. Взял. Подошел к окну и протянул. Взяли — налили. Я взял чайник, поблагодарил. Форточка захлопнулась... Стал пить чай.

Опять открылась с лязгом форточка. Показалось лицо контролера: “На вызов!” Форточка захлопнулась.

Я надел туфли, взял тюремную ручку, листок бумаги — жена еще не принесла мне ни тетради, ни ручки, — встал у дверей. Жду. Минут 10 прошло. Не дождался. Сел на кровать. Сижу. Жду. Прошло, наверное, полчаса. Дверь с грохотом открылась. Контролер приглашает выйти. Вышел. В сопровождении конвоиров опять направился куда-то, по бесконечным узким коридорам “Лефортово”, петляющим, прыгающим то вниз, то вверх. Остановились у каких- то дверей. Дверь открыли, меня пропустили. Другой кабинет. Двое сравнительно молодых людей. Представились оба — старший следователь МБ и его помощник. Один из них предложил сигару — я охотно принял, поскольку у меня с собой было две трубки, но табак я оставил где-то в “Белом доме”, видимо, у себя на столе, или в Палате Национальностей. Может, где-нибудь еще. В общем, табака не было. Но я иногда люблю выкурить и хорошую сигару. Правда, предложенная мне сигара была скверная. Тянулась плохо, горела с одного боку...

Владимир Полубенок — кажется, так звали следователя МБ, произвел на меня неплохое впечатление. Никаких обвинений не предъявил. Просто сказал то, что я однажды уже слышал: “Я, Руслан Имранович, маленький человек. Мне приказано допросить вас по поводу предъявленного вам прокуратурой обвинения. Но, откровенно скажу, — я лично в ваших действиях не усматриваю никакого состава преступления. Скорее, этот состав преступления можно было бы предъявить Гайдару — все знают, что в его телевыступлении содержался призыв к организации массовых беспорядков”.

Это было удивительное признание, искреннее. Я, уже привыкший к изменам и предательству многих представителей правоохранительных органов, слушал с приятным удивлением этого человека.

Ничего нового я сообщить ему не мог. Повторил, по сути, то, что уже сказал вчера, в вечер моего ареста помощнику Генерального прокурора. Выпили по чашечке, нет — по стакану кофе, я выкурил сигару. Распрощались. Я под конвоем отправился в свою камеру. Камеру № 13. Еще раза два я видел этого следователя, случайно столкнувшись с ним в коридоре. Но по делу, к сожалению, встретиться с ним более не пришлось.

Следующий день прошел без вызовов. Надзиратель-контролер после подъема спросил: “Куда записать?” Я переспросил: “А куда можно?” Ответил — в библиотеку, к начальнику, к врачу. Мне вроде бы к начальнику не надо, к врачу — тоже. Решил выписать книги.

Вскоре пришел библиотекарь: опять с лязгом открылась дверь камеры, вошел молодой сухощавый человек, поверх формы накинут белый халат, представился: “Анатолий”. Принес два тома описи книг. Оставил у меня, объяснил, как делать заявки на книги и, попрощавшись, ушел.

Примерно полчаса я листал перечень книг библиотеки тюрьмы “Лефортово”. Она оставляла странное впечатление. Видимо, когда-то была довольно обширной и разнообразной, как говорят, богатой библиотекой. Об этом свидетельствовало то, что здесь был целый ряд книг XIX столетия — французские просветители, античные авторы, сочинения Богданова, Михайловского, “История государства Российского” Карамзина, французская и английская классика, Гомер, Шекспир, советские писатели. Но... с какими-то обрывами, без логической связи эпох. Сами же сочинения — неполные. Видимо, можество книг оказались изъятыми, скорее всего, в 60 — 70-х годах, когда функция учета и контроля социалистического государства оказалась резко ослабленной.

В общем, я выписал книг двадцать, передав в окошко (рядом с окошком — звонок, надо нажать на кнопку, окошко открывается) опись книг и свою заявку. Часа через два мне принесли 6 книг. Гомера, фантастику и еще что-то, уже не помню.

Ко мне подселили соседа — Александра Быковского.

...Потянулись однообразные тюремные дни. Подъем в 6 утра, часовая прогулка. Прогулка — в такой же камере, только без потолка. Для этого нас с соседом на лифте поднимают на шестой этаж и заводят в специальный блок — там два десятка камер, по размеру почти такие же, как и камеры, где проходит основная жизнь заключенного, — 8 квадратных метров. Правда, попадаются и несколько крупнее — шире, но длина-то у всех одинакова. Поскольку здесь нет потолка, слышно хорошо, что происходит в соседней “прогулочной”. Поэтому, чтобы заглушить звуки и лишить возможности переговоров заключенных из разных камер, над нами нависала “музыкальная тарелка”, грохот которой заглушал все звуки.

Кажется, числа 8 октября ко мне пришли адвокат Владимир Андреевич Фомичев и заместитель начальника управления Прокуратуры Российской Федерации Мансур Кадырович Валеев — спросили, согласен ли я, чтобы Фомичев стал моим адвокатом. Я ответил согласием. И тут же потребовал немедленно меня освободить из заключения. Напомнил о статье УК РФ об ответственности следствия за умышленное задержание и ложные обвинения. Потребовал объяснить, почему нарушен закон прокуратурой в отношении Председателя Верховного Совета, — никто не имеет права его задерживать без специального решения Сессии Верховного Совета.

— Руслан Имранович, я — маленький человек. Я вас не арестовывал. Сегодня я пришел представить вам адвоката. На днях к вам придет следователь, которому поручено все расследовать...

Получался совершенно бессмысленный разговор со всеми этими “маленькими людьми” — и я терял интерес, раздражался. Но быстро брал себя в руки: нельзя терять хладнокровия.

Прокурора я быстро выпроводил. Остался с Фомичевым. Сидели и говорили часа два. Я рассказал ему все, что имело отношение к предъяв-ленному мне обвинению, все детали, которые я знал, — мне важно было, чтобы адвокат был убежден в моей правоте. В том, что я говорю следствию именно то, что знаю, что видел. И здесь не может быть никакого сочинительства. Меня мало интересовали эти следователи — меня интересовали оценки Истории...

Фомичев рассказал мне о моих близких — в Москве и Грозном, их беспокойстве и хлопотах. Сказал: “Очень много людей, которые, вопреки официальной пропаганде и версии следствия, считают абсолютно невиновными ни Председателя Верховного Совета, ни Руцкого, искренне сожалеют, что решительно не встали на защиту Конституции.

Многих заставило серьезно задуматься введение ЧП в Москве, буквально озверелое поведение “молодчиков” Ерина... Даже вот здесь, вблизи “Лефортово”, постоянно старушки передают вам, Руслан Имранович, пожелания здоровья и бодрости духа. Желают скорейшего вашего освобождения.

Очень активно повел себя народ Дагестана — там не проходит дня без митингов, особенно в городе Хасав-Юрте. В Грозном — сложнее. Режим Дудаева запрещает проводить митинги — поэтому, возможно, обстановка там накалится позже. Во многих городах России проходят митинги в вашу защиту, по телевидению показали — даже в Севастополе”.

Фомичев сообщил, что, видимо, завтра-послезавтра будет назначен старший следователь — или старший группы по ведению моего дела. Некоторые следователи из Генеральной прокуратуры отказались от такого предложения — есть же следователи, имеющие честь и совесть.

Я попросил выяснить судьбу рукописи моей книги “Мировая экономика”, работу над которой я, кстати, завершил 21 сентября. Фундаментальный труд, более 50 печатных листов. Она осталась в “Белом доме”. Адвокат был удивлен: решается вопрос о его жизни и смерти, а он — о научном труде! Но записал фамилии людей, которые могут помочь найти ее след...

И вот дня через два-три, числа 11-12 октября с лязгом отрывается окошко: “Руслан Имранович, на выход”. С грохотом открывается железная дверь. Вышел. Поднимаемся по металлической лестнице на второй этаж. По металлическим мостам-галереям идем привычными уже коридорами в административную часть тюрьмы. Опять спускаемся вниз, в небольшой холл. Останавливаемся у двери. Конвоир стучится и сразу же открывает дверь. Приглашает войти. Вхожу. Сидят двое незнакомых мне людей и мой адвокат. Один представляется: “Следователь по особо важным делам, государственный советник юстиции... Владимир Онуфриевич Лысейко. Назначен для ведения дела, сязанного с вашим участием...”

Я сразу же перебиваю: “Никакого “моего” участия, как вы выразились, нет. Прошу сообщить мне, почему Генеральная прокуратура, которая постоянно ссылается на Закон, сама нарушает его. В частности, объясните мне, на каком основании вы заключили меня в “Лефортово”, кто дал право вам бросать меня в тюрьму, покажите этот закон?”

— Я, Руслан Имранович, маленький человек...

— Черт бы вас всех, маленьких людей, побрал! Что здесь в конце-концов происходит! Вы уже четвертый следователь, который сюда приходит, утверждаете о моей какой-то “вине” — на это вас, “маленьких людей” хватает, а ответить — почему вы нарушаете закон? — так сразу ссылаетесь на свою “малую величину” и безответственность! В таком случае, зачем вы вообще сюда приходите! Ответьте — на основании какого закона вы заключили под стражу Председателя Верховного Совета?

Лысейко: “Видите, есть Указ Президента”.

— Во-первых, для юриста, для следователя есть два закона — это Уголовный Кодекс и Уголовно-процессуальный кодекс. Других законов для вас нет и не может быть — вы это должны бы знать, даже лучше меня. Во-вторых, где в этом указе “президента” написано, что меня, Председателя Верховного Совета, надо заключить в тюрьму? Вы, извините, дураки! В любой момент Ельцин может сказать: “Я вовсе не посадил Хасбулатова в тюрьму... Это сделала прокуратура!” И будет прав.

Так ответьте мне, прежде чем говорить о какой-то моей “вине” — почему Генеральная прокуратура так грубо нарушила закон? И почему я должен быть уверен, видя такое грубое нарушение, что вы в состоянии провести объективное расследование? Почему не возбуждены уголовные дела в отношении тех, кто, приняв Указ № 1400, начал гражданскую войну? Почему не возбуждены уголовные дела в отношении тех, кто расстреливал 4 октября из танковых орудий Российский Парламент? Почему не возбуждены уголовные дела в отношении подручных Ерина и самого Ерина. Отвечайте, почему?

Следователь — растерянно: “Я не могу ответить на эти вопросы, Руслан Имранович. Все это не в моей компетенции. Мне приказано лишь выявить ваше участие в раздаче оружия, организации массовых беспорядков, повлекших захват мэрии, в частности...”

— Об этом я уже говорил нескольким следователям. От того, что еще раз повторю, не будет ни жарко, ни холодно. Попытаться меня обвинить в чем-то и бессмысленно, и бесперспективно. Лучше найдите в себе мужество и заявите своему начальству: “Председателя Верховного Совета надо освободить. Мы не имели права его посадить в тюрьму. Теперь надо исправлять допущенную ошибку. И извиниться перед ним”. Тогда вы еще, может быть, сохраните уважение к прокуратуре со стороны людей.

— Вы же знаете, Руслан Имранович, что вас посадила не прокуратура, а Президент...

— Нет, я этого не знаю — я знаю, что за всеми этими решениями стоят подписи прокуратуры. Арест и заключение под стражу санкционировал Казанник. Предъявление обвинения по ст.79 — начальник следственного управления. Поэтому я задаю вопрос: при чем здесь Ельцин? С позиций формального закона — он ни причем. Вы это понимаете?

Лысейко вымученно улыбается. Не скрывает, что люди Президента оказывают массированное давление на Генеральную прокуратуру.

Помнится, как-то я сравнил следователей, допрашивающих меня, с мастерами-костюмерами одного из героев Аркадия Райкина. Помните этот сюжет: Он стоит, надев нелепый костюм, одна пола пиджака намного длиннее другой, рукава торчат, одного, кажется, вообще нет, и пр. И спрашивает: “Кто сшил костюм?”. Один отвечает: “Я пришивал пуговицы”, другой: “Я — лацканы” и т.д. Но ни один не сказал: “Я сшил костюм”. А персонаж Райкина упрямо спрашивает: “Кто сшил костюм?” И не находит ответа.

Я и говорю Лысейко: “Вы, как те мастера-швейники у Райкина, которые не могли ответить, “кто сшил костюм”. Вы не можете ответить мне на конкретный вопрос: кто меня заключил в тюрьму, грубо нарушив закон?”

— Генеральный прокурор.

— Хорошо, передайте, я настаиваю на встрече с Генеральным прокурором.

— Передам обязательно.

Я: — Кто предъявил мне обвинение по ст.79?

— Начальник следственного управления.

Я: — Настаиваю на встрече с этим начальником управления.

— Передам обязательно.

Всего я встречался с Лысейко раз 9-10. Старался он неимоверно, хитрил, ловчил, пытался выдать себя даже чуть ли не за союзника моего. “Видите ли , Руслан Имранович, служба, поймите, я пытаюсь сделать что-то полезное” И все это доверительным голосом. Стремился расположить к себе, вызвать на откровенность. Хотя мне в той части, в какой задавались вопросы, совершенно скрывать было нечего. Деятельность Парламента — это открытая, публичная деятельнось. Разумеется, такой же должна быть и работа Председателя Парламента — иначе сами коллеги-депутаты заподозрят что-то неладное. И закатят вселенский скандал.

Кстати, здесь всегда не было понимания — ни в Кремле, ни у журналистов- обозревателей, и даже многих коллег-парламентариев. Им, привыкшим десятилетиями к закулисным маневрам Власти, к тайнам, секретам, казалось, что у руководства Верховного Совета есть какие-то “свои” тайны. А их не было. Их не могло быть. Это — неразумно для парламентов. Потому что настоящий парламент, где бы он ни действовал, в любой стране — это открытый публичный орган законодательной власти. Любой парламентарий, узнавший о какой-то закулисной деятельности руководства или коллег, тут же может задать соответствующий вопрос Председателю. Поэтому, и не только, от коллег- депутатов у меня не было никаких тайн, — предпочтительность не иметь таковых я хорошо усвоил еще в период, когда был первым заместителем Председателя Верховного Совета. Из-за своей склонности к какой-то закулисной деятельности тогдашний Председатель часто ставил и себя, а чаще всего — меня, в неприятные ситуации. Так что скрывать от следствия мне абсолютно было нечего.

Конечно, бригада следователей, а их, как оказалось, уже более 300 человек, набранных по всей России, имела свою тактику, свой план. И в части “работы” со мной, конечно, был тщательно продуманный план. У них была жестко сформулированная задача — доказать вину Хасбулатова, провести энергично все следствие в течение короткого периода и послать дело в суд. Моя же задача была — разбить вдребезги все эти попытки как несостоятельные.

Как мне кажется, в соответствии с замыслами Кремля, кремлевских юристов, Казанник “подсказал” руководству бригады следователей в отношении Хасбулатова действовать следующим образом:

— Рассматривать действия Председателя Верховного Совета независимо от самого Верховного Совета и Х Чрезвычайного Съезда народных депутатов; показать (доказать), что его практические действия выходили за пределы Конституции, актов, принятых Верховным Советом — Х съездом (иначе — какое обвинение?).

— Доказать наличие заговора, в котором принимал участие Хасбулатов, направленного на свержение Президента Ельцина и установление коммуно- фашистского режима. (Чушь, но люди поверят, если это будут вдалбливать постоянно. “Чем чудовищнее ложь — тем скорее в нее поверят”, — это кредо Геббельса с восторгом приняла на вооружение новая кремлевская пропаганда.)

— Доказать версию относительно того, что Хасбулатов выступил до (!) событий в мэрии и “Останкино” с призывом штурмовать их, а заодно и Кремль. И это якобы осуществилось.

— Доказать, что по вине Хасбулатова сорвались мирные переговоры в Свято-Даниловом монастыре.

— Доказать, что Хасбулатов раздавал оружие защитникам Конституции.

О том, что такие цели и тактические установки были поставлены перед группой Лысейко, я делаю вывод потому, что на разных этапах следствия он необычайно упорно пытался повести разговор именно с позиций, определяемых этими конкретными задачами. Например, Лысейко пытался выяснить, с кем из людей я первый заговорил об Указе № 1400, когда он поступил в “Белый дом”, с Руцким, Баранниковым, Ачаловым? Он почему-то не интересовался тем, что у меня есть заместители, есть члены Президиума. Он упорно переспрашивал: “А где были Руцкой, Баранников, Ачалов”. А черт их знает, где они были! Неужели не ясно, что меньше всего, наверное, я думал в эти минуты об Ачалове, Баранникове...

Ведь мы сразу же, через 5 минут после получения пакета из Кремля с этим роковым Указом № 1400, назначили заседание Президиума Верховного Совета. Уже через 5 минут! Какой с нашей стороны может быть “заговор” после начала осуществления заговора со стороны Ельцина?!

И следующий момент — обвинение нас в заговоре — это попытка выбить у защиты козырь: ведь слепому ясно, что заговорщик Ельцин.

Насколько я догадывался, в таком направлении велись допросы и со многими другими допрашиваемыми: следователи пытались хотя бы самым скудным “материалом” подтвердить кремлевскую утку о якобы имевшем месте заговоре Верховного Совета.

Но даже печать, самая раболепная по отношению к Кремлю, вскоре закрыла тему об этом заговоре с нашей стороны как бесперспективную. Слишком непривлекательными и страшными оказались последствия реального, а не иллюзорного, заговора, осуществленного кремлевскими заговорщиками- путчистами.

Конечно, даже сидя в камере, я чувствовал сильное давление Кремля на прокуратуру, чтобы последняя ускоренно, не более чем за месяц закончила следствие. К этому, видимо, подталкивали Кремль “уроки” затянувшегося дела ГКЧП-1. Да и статья 79 УК РФ была лишь ширмой, в тени которой нам намеревались “пришить” тажкие государственные преступления, совершенные вдохновителями обвинения из Кремля. Я обо всем этом догадывался, проверял себя в беседах с адвокатами. И мы приходили именно к таким выводам. Ожидать от наших кремлевских палачей можно было всего: они зарекомендовали себя настоящми фашистами, зверски избивая людей, расстреливая мирный народ самым безжалостным образом. И самым бесстыдным образом обманывая весь мир, позоря само слово “демократия”.

...15 октября. Сразу же после возвращения в камеру с прогулки, открывается с лязгом окошко, инспектор: “Руслан Имранович, к следователю!”. С грохотом открывается железная дверь, кажется, около 11 часов дня. Идем коридорами, галереями, висящими по стенам, со второго этажа к кабинетам следователя в административной части тюремного корпуса. Кстати, помещения для работы следователей совершенно не приспособлены. Видимо, о “расследовании” здесь мало думали в предыдущие годы, поэтому и создали минимум условий для работы следователей. Разница огромная между фундаментальной организацией самого “Лефортово” и технической организацией следствия — неряшливая мебель, вот-вот сломается стул, стол. Отсутствуют самые элементарные средства для нормальной работы следователей...

Меня вводят в кабинет. Здесь — Валеев, Лысейко, Шакуро (помощник Лысейко), мой адвокат Фомичев.

Валеев знакомит меня с постановлением начальника следственного управления Генеральной прокуратуры Феткуллина.

ПОСТАНОВЛЕНИЕ
о привлечении в качестве обвиняемого

Начальник следственного управления
Генеральной прокуратуры
Российской Федерации,
государственный советник юстиции 3 класса
В.Х. Феткуллин

Предъявленное мне обвинение, конечно, свидетельствовало о полной растерянности “победителей”: готовилось оно не только подписавшим его Феткуллиным, но и в Кремле — бросить в тюрьму они смогли, а вот найти статьи Уголовного кодекса, которые предусматривали бы ответственность за “защиту Конституции и демократии” не смогли. Само предложение, в котором говорится, что я тогда-то и тогда-то находился в здании Дома Советов” — очень многозначительно. Это даже не обвинение в отношении меня: можно подумать, что какой-то Хасбулатов — не Председатель Верховного Совета — находился в здании Дома Советов и с кем-то (в постановлении не указано, с кем) сделал что-то нехорошее, но что конкретно сделано, не говорится. Этот “какой-то” Хасбулатов совершенно непонятным образом “организовал незаконные вооруженные формирования и выдачу им стрелкового оружия, принадлежащего департаменту по охране объектов Верховного Совета”. Вот, наконец, произнесены слова “Верховный Совет”. Но из постановления не понятно, какое Хасбулатов имеет отношение к этому самому Верховному Совету? Может быть, какой-то Хасбулатов, безработный, или наоборот, работающий, скажем, слесарем в этом самом Верховном Совете или лифтером? Да и с кем конкретно и когда именно он, этот неизвестный Хасбулатов, организовал эти самые “незаконные вооруженные формирования”? Когда это было, как это он организовал? Как он, этот Хасбулатов выдавал оружие: прятал в котельной, где работал, или в лифте, которым “командовал”? Кому выдавал он, этот несчастный Хасбулатов, это оружие? И где он его брал? Крал в указанном департаменте? Взламывал металлические ящики, подкупал? Или — приказывал? Если приказывал — кому? Когда?.. Все это осталось без внимания “асов” от следствия, предъявивших мне тогда обвинение. Обвинение абстрактное, неряшливое. Римские юристы поиздевались бы вволю над таким обвинением. Цицерону приходилось иметь дела с более обоснованными обвинениями...

Конечно, я все это сказал тут же Валееву. Сказать, что он был жалок — это ничего не сказать. Он был просто уничтожен. Его темное лицо стало каким-то багровым. Чувствовалось, что он отнюдь не в восторге от своей миссии, но он не ожидал, что будет растоптан на своем профессиональном поле. Единственное, что он смог сказать: “Но штурм-то был!” Кстати, эту же фразу повторил после аналогичной моей “проработки” еще один начальник управления Генеральной прокуратуры (по надзору за следствием).

По поводу предъявленного обвинения я пояснил следующее: “Обвинение — совершенно неграмотное, непрофессиональное. К тому, что я говорил выше, добавил такие моменты.

Во-первых, в части постановления — “организовал незаконные вооруженные формирования” — ничего я не организовывал, в этом не было никакой необходимости, и никто не доказал обратное этому утверждению.

Во-вторых, в части постановления — “выдавал стрелковое оружие” — ничего никому я не выдавал, утверждение попросту клеветническое: не было в этом необходимости, если она была — выдавал бы не Председатель Верховного Совета.

В-третьих, в части постановления — “призывал митингующих не подчиняться законным органам власти”. Совершенно нелепое обвинение с точки зрения закона: “законные органы власти” — это Х Съезд, Верховный Совет, Моссовет, и.о. президента Руцкой, причем, в полном соответствии с Конституцией, как Основным законом государства. Как видите, обвинение само попало в ловушку.

В-четвертых, в части постановения — “принял участие в организации массовых беспорядков около здания мэрии и “Останкино”. Совершенно нелепое обвинение. Массовые беспорядки организованы лично Ельциным, подписавшим Указ № 1400 и приказами Ерина. Уже через полчаса после появления этого Указа и выступления Ельцина по телевидению, тысячи москвичей появились перед окнами Парламентского дворца, протестуя против незаконных действий Ельцина и требуя отрешения его от должности. Органы охраны порядка, вопреки Закону о милиции и Конституции, приняли сторону мятежного Президента — и тем самым практически и организовали “массовые беспорядки”, а сами превратились в мятежников, в “незаконыне вооруженные формирования”, и их руководителям — рано или поздно — придется ответить за все свои злодеяния.

В-пятых, если говорить в “узком смысле” о моей “причастности” к событиям “мэрия” и “Останкино”, то мое выступление на балконе парламентского здания 3 октября произошло спустя более одного часа, уже после захвата демонстрантами здания московской мэрии и начала расстрела демонстрантов у “Останкино”. Этот расстрел был осуществлен под предлогом того, что якобы его хотели захватить демонстранты. Это — хорошо спланированная и подготовленная провокация. И вам, прокуратуре, надлежит выяснить все обстоятельства этой крупнейшей провокации. Оба эти начальные события — “мэрия” и “Останкино” — в целом логическое следствие принятого Ельциным антиконституционного Указа № 1400. Прошу следствие начать расследование государственных преступлений, совершенных лицами, подготовившими заговор против Государства и, соответственно, Указа № 1400 и вооруженным путем обеспечившими изменение государственного строя...”

...Собственно, ничего нового я сказать не мог по сравнению с тем, что уже говорил и писал на первом допросе поздно вечером 4 октября 1993 года помощнику Генерального прокурора. Все эти допросы, ведущиеся, по их же выражению, “маленькими людьми”, разве могли изменить истину? Разве могли они преступника сделать благородным рыцарем, а жертву преступления — сделать преступником? Они могли “объявить” таковыми, но “сделать” таковыми они не могли.

Что бы они ни писали, ни говорили, какими бы подтасовками и подбором “свидетелей” не занимались, я твердо знал: Правда на моей стороне. И то, что я говорил 4 октября 1993 года, спустя менее одного часа после того, как из Парламентского дворца меня незаконно бросили в “Лефортово”, — я продолжал неизменно говорить до последнего часа пребывания в этой тюрьме. Потому что у меня не было “версии защиты”, как говорил Казанник. У меня было только одно — Правда. Из-за нее я оказался здесь. Из-за нее расстреляли руководимый мной российский Парламент — проиграв, повторяю, политически, обнаружив свое банкротство, продажный режим Ельцина совершил тягчайшее государственное преступление.

— Поэтому у меня нет никаких версий и всю вашу чепуху, которую вы здесь мне приписываете, — отвергаю, — говорил я...

...Конечно, следствие поставило себя в преимущественное положение перед Защитой: заключив меня в тюрьму без всяких к тому законных оснований, обвинение взяло на вооружение и соответствующую тоталитарному режиму полное игнорирование принципа презумпции невиновности. Явочным порядком следствие добилось того, что доказать свою невиновность пришлось мне и другим заключенным, вина предполагалась уже фактом заключения под стражу. А ведь смысл принципа презумпции невиновности заключается в том, что подозреваемый не обязан доказывать свою невиновность. Следствие должно доказать его вину. А здесь — все наоборот. Приводят глупейшие, демагогические доводы общего характера и утверждают: вы виновны. Как будто это Российский Парламент блокировал Кремль, отключил там связь, послал туда вооруженных людей, первым объявил “незаконным” Президента, колючую проволоку еще подвезли и т.д.

Поэтому приходилось быть настороже, и немедленно жестко опротестовывать (доказательно при этом) малейшие признаки сомнительных посылок и косвенных обвинений. При этом, конечно, я не боялся, что свидетели могут сказать что-то не так. Не боялся, что сотрудники секретариата, к примеру, могут раскрыть какие-то тайны — их у меня не было, я уже говорил ранее. Я, конечно, считал, что кое-кого из них могут просто припугнуть или подкупить и они на первых порах могут что-то наговорить. Эта мысль, кстати, получила для меня свое подтверждение в таком факте.

Я, разумеется, кроме известных записок, вел какие-то дневниковые записи. И вот некоторые из них у меня пропали 2-3 октября. Все перерыл и не нашел. Но вот они, у Лысейко. Как они попали к нему? Уверен — он не нашел их среди бумаг на моих рабочих столах: кто-то “работал” и в секретариате, полагая, что я могу и не заметить, или, скорее, рассчитывая, что в этих записях можно найти какой-то дискредитирующий меня материал, потихонечку “утянул” и, видимо, передал в агентуру министерства безопасности или ГУО. В дневниках же была лишь фиксация событий. В том числе и крайне нежелательная для обвинения. Например, в одном значилось: “3 октября в 16.00 зашел Уражцев...” Обвинение же стремилось к тому, чтобы доказать, что я в 16.00 выступал, призывая брать мэрию... Так вот, дневниковая запись опровергала это измышление следствия: Уражцев, возглавляя колонну демонстрантов, прорвал блокаду “Белого дома”, длящуюся целую неделю. И возбужденный, радостный, закричав “Победа!”, бросился меня обнимать. И, как следовало из моей дневниковой записи, — это событие произошло ровно в 16.00 3 октября.

Отсюда вытекала полная безосновательность предъявленных мне обвинений. Ну не глупо ли было меня в чем-то обвинять? Конечно, не глупо! Им же важно было “не понять” истину, которую они растоптали. Им надо было посадить меня — и надолго. Во что бы то ни стало. И неважно, какие методы при этом будут использованы, главное, — создать хотя бы видимость законности. И это — для внешнего мира. Для россиян, для своих людей — и этого не надо. Люди долгие десятилетия жили в условиях диктатуры, все привыкли к насилию, ограничению прав и свобод... Привыкнут и на этот раз — такова была логика размышлений тех, кто хотел осудить меня. И логика, не лишенная оснований. Хотя откровенно жестокая.

Давление на следствие было страшное. По “Маяку” объявлено: находясь в США, Филатов заявил, что следствие будет завершено в течение месяца (это — мощное давление!). Конечно, оно “в течение месяца” не завершится. И уже другой сподвижник делает “заявление”:

ЗАЯВЛЕНИЕ
Пресс-секретаря Президента Российской Федерации

Пресс-секретарь Президента России
Вячеслав Костиков
Москва, Кремль, 23 ноября 1993 г.

Приблизительно через месяц после заключения, в начале ноября, я сильно простудился, приболел. Больше всего боялся серьезного заболевания и вот простудился. Врачи “Лефортово” очень тщательно обследовали меня, искренне, как мне казалось, переживали и всячески старались восстановить здоровье, удалить недуг. Дней через пять-шесть, кажется, простуда осталась позади. Больше в “Лефортово”, вплоть до 20 февраля, я не заболевал...

Дни шли за днями. Следователь вел свои нехитрые игры, я несколько раз ему напомнил о судьбе следователей, которые в 30-е годы вели дела Бухарина и других в великой тайне. Тайны, однако, не получилось, все следователи кончили плохо, а их дети проклинают своих отцов. Как он намерен смотреть в глаза своей семье, своим детям? Зная невиновность Председателя Российского Парламента и тем не менее стараясь засадить его?

Регулярно встречался с адвокатами. Навестили меня и братья. Жена Раиса бывала чуть ли не ежедневно, но... я ее, конечно, не видел. Вместе с газетами передавала продукты, воду. В еде я был всегда неприхотлив — довольствовался сызмальства тем, что было в семье. А детские годы у меня, со всей семьей, были довольно голодные...

Дважды были у меня дети — Марик, похудевший и весь высохший, но, как вегда, сдержанный, и Сима, внешне такая же подвижная, улыбающаяся. Только в глазах — тоска, как будто хочет спросить: “А выйдешь ли отсюда, отец? Выпустят ли — уж очень они боятся тебя”.

К тому времени я уже добился права на кипятильник, заваривал сам себе кофе, чай — хоть какое-то облегчение.

С десяти часов, после отбоя, оставалась одна лампочка, ее тусклый, желтоватый свет не позволял читать книги и газеты. И... долгую ночь я проводил наедине с собой, со своими мыслями, которые тотчас же выходили из мрачного “Лефортово”. Устремлялись в “Белый дом”... На свободу. В мир людей.

Днем я много стал читать, делать записи. Из книг библиотеки “Лефортово”, и из тех, что приносила жена и адвокаты по моей просьбе... Интересовала, как всегда, всемирная история, античный мир, фундаментальные вопросы теории государства и права, экономика, этика... Исписал более тысячи страниц. Сделал нечто, напоминающее эссе, триптихи...

Давно меня интересовали — еще с 80-х годов, вопросы местного самоуправления. Еще тогда у нас в лаборатории при моей кафедре я записал тему для исследования “Местное самоуправление в Западной Европе”. Тогда мы подготовили несколько оригинальных работ... Хорошо развитая система местного самоуправления, развивающаяся на эволюционной основе — условие подлинной свободы гражданина. Она препятствует искривлению исторического развития государства. Если же в силу сложного сочетания субъективных и объективных факторов такое искривление происходит, — страна становится на путь тупикового развития, самоуправленческие начала исподволь, медленно вновь выпрямляют этот путь.

В ХI в. зародилась городская коммуна в Италии, в ХII-XII в. она стала устойчивым институтом общества. Несмотря на последующие перипетии политической судьбы, коммунальные институты пустили глубокие корни во всех странах Западной Европы. Здесь сформировались свои специфические коммунальные институты, порядки, обычаи, — которые, кстати, действуют и сегодня.

Хотя историки относят зарождение городской коммуны в Италии к ХI веку, разумеется, формирование ее как социального института, началось на несколько веков раньше. К примеру, в хрониках говорится о волнениях горожан в Кремоне в 850 году, о “заговоре народа” в Модене в 891 году, об изгнании епископа в Турине в 897 году и образовании тогда же коммунального Совета для управления городом. Упоминается, что большую роль в этих событиях играли “известные граждане”, избранные в “коммунальный совет” горожанами.

Причинами такого рода волнений, когда упоминается о появлении первых органов народной власти, Советов в том числе, скорее всего, связаны с социально-экономическими противоречиями. Излишние налоговые, торговые и таможенные поборы, налагаемые феодальной знатью — епископами, князьями, королями, императорами, возбуждали недовольство свободных горожан, даже состоятельных людей, купцов. Такого рода волнения, влекущие за собой формирование новых институтов городов усиливались после периода венгерских и сарацинских набегов на италийские города, когда миновала надобность иметь неограниченного властелина. И уже сохранение посреди города феодального замка с претензией на власть над горожанами пополанами (пополо — граждане), раздражало сильнейшим образом население городов, да и все тогдашнее традиционное общество, мешало нормальному развитию города-государства.

Надо отметить, что италийские города тех времен, по сути, являлись городами-государствами, минимально входившими в состав королевств, папств или империю. Все это и явилось основой коммуниализации италийских городов.

Коммуны произрастали следующим образом. Первоначально группа влиятельных горожан вступала в заговор против епископа или графа, создавая на определенный срок сообщество (communitas). Затем коммуна расширялась, приобретала постоянный и устойчивый характер, добивалась у сеньора признания ее в качестве выразителя мнения общества и начинала выступать от имени всего города — сперва вместе с сеньором, постепенно вытесняя его, захватывая его полномочия, а позже — вместо него. Таким образом, возникнув как частная ассоциация еще в VIII-IX веках, в X веке коммуна переросла в публичную власть. Известно, что еще в VIII-IX веках, а может быть, и раньше, в делах епископского суда и управления участвовали должностные лица из горожан (скабины, адвокаты, кураторы), существовали народное ополчение и собрание прихожан ассамблеи при епископской курии (bigi homines). Эти политические институты и традиции осваивались нарождающейся коммуной.

Законодательные функции коммуны осуществлялись собранием всех полноправных членов коммуны, то есть свободных граждан, на площади перед собором (парламент или аренга). Это, как видим, было уже нечто аналогичное Народному собранию в Древнем Риме, а также в Спарте и Афинах.

Исполнительная власть принадлежала коллегии консулов, избиравшихся народным Собранием сроком на 1 год от каждого района города-государства, иногда — раздельно по сословиям. Число консулов колебалось в разных городах и в разные периоды от 2 до 20 человек. Со временем эти выборы приобретали регулярный характер, что закреплялось в статутах-законах. А сам по себе процесс укрепления избираемого консулата свидетельствовал о торжестве коммунальной демократии (или представительной демократии).

В источниках коммуна упоминается как существующее явление: в Кремоне — под 1078 г., Пизе — 1081 г., Генуе — 1099 г., Вероне — 1107 г. В ХI веке коммуны возникают в Лукке, Анконе, Асти; в начале ХII столетия — в Бергамо, Тревизо, Бассано, Падуе, Виченце; после смерти маркизы Матильды в 1115 году коммуна возникает во Флоренции; в этот же период — в Сиенне, Ферраре, Вероне.

Главная проблема, с которой пришлось столкнуться коммунам — это усмирение окрестной феодальной знати: ХII век заполнен грохотом рушившихся родовых замков. Их владельцев по решению коммун добровольно или насильно переселяли в города, а коммуна распространяла свою юрисдикцию на их былые земли. Они, таким образом, превращались в полноправные государственные институты — системы власти и управления городом-государством.

Коммунальное устройство в итальянских городах неожиданно упрочилось благодаря Фридриху I. После того, как на совещании государств, входящих в Священную Римскую империю в Ронкалле в 1158 году император Барбаросса своим указом лишил города юридической самостоятельности, уже Фридрих I попытался провести этот указ в жизнь. Он, в частности, стал назначать наместников-правителей (подеста или викариев — с административными полномочиями). Но коммуны повсеместно заняли жесткую позицию, не останавливаясь перед применением своих вооруженных сил для выдворения наместников, вместе с имперскими вооруженными формированиями (направляемыми для поддержки наместников). Этот упомянутый выше указ как раз содействовал организационному и идеологическому укреплению коммунального самоуправления в городах-государствах Италии. В Болонье, к примеру, присланный монархом подеста был убит — он попытался силой установить свое правление, постановив разогнать коммунальный совет и арестовать должностных лиц, избранных гражданами для управления делами города.

Постепенно изменялась структура коммунальных советов: к примеру, стала отживать коллегия консулов. Множились различные органы как представительной власти, так и власти исполнительной. Стала очевидной необходимость централизации исполнительных функций администраций коммун. Консульский нобилитет оказывался не в состоянии управлять в условиях усложняющихся социально-экономических процессов, да и самой среды усложняющегося городского общества. Свободные горожане, ремесленный люд, торговцы, служащие коммунальных властей, горожане — пополаны, и все они предпочитали, чтобы подеста (или первый консул) не имел корней среди местной аристократии. Нужен был посторонний человек, способный держаться в стороне от раздоров, интриг, склок — что было свойственно местной политической жизни. Таким образом, речь шла об ограничении возможностей быстро устанавливать коррупционные связи. Для этого нужен был посторонний человек, но грамотный, честный, знающий дело, способный блюсти государственные интересы. (Таким, кстати, нами мыслился первоначально и институт глав администраций, пока президентской стороне не удалось в горячке и при поддержке руководителя нашего комитета по работе с советами и самоуправлению “пропихнуть” некачественный закон о главах администраций).

В общем, в большинстве итальянских городов (как и в Новгороде, Пскове, некоторых других русских городах) уже в ХII в. на должность подеста стали приглашать известных своими благородными качествами воинов-правителей “со стороны”.

Подеста приглашался советом коммуны, как правило, на один год. Чтобы быть избранным коммуной, ее народное (городское) собрание выработало ряд требований:

— он должен был быть известным человеком,

— должен был быть рыцарем,

— должен иметь хорошую репутацию,

— быть не моложе 30 лет.

Избранный коммуной подеста располагался в специальном укрепленном палаццо вместе со своим вооруженным отрядом, несколькими судьями и нотариусом. Этот штат обычно привозил с собой новый подеста. Он его содержал и оплачивал. Коммуна же устанавливала подесте значительное содержание-вознаграждение, окружала почетом. Он считался самым высшим должностным лицом в государстве, коммуне-городе. Его обязанности городского военачальника и судьи были строго регламентированы и обозначены в статутах — коммунальных и городских законах. При этом подеста считался председателем Совета коммуны и строго выполнял решения Совета коммуны, поскольку зависел от них по закону. Он мог быть переизбран только по истечении определенного перерыва после годичного пребывния в должности подеста (divieto). И прежде чем сдать полномочия, подвергался дотошной публичной ревизии на заседании Совета Коммуны (Sindicato). То есть отчитывался. Как видим, отчет — это давнее правило, родившееся как процедура демократического правления. Кто не любит отчет? — диктатор, самодур, глупый правитель, которому нечего сказать народу.

Таким образом, подеста, в отличие от консула, являлся платным чиновником, каким бы высоким ни казалось его положение, был на службе у коммуны, на службе у народа.

Бывали, разумеется, случаи, когда честолюбие, иные обстоятельства или свойства характера заставляли подеста вступать в борьбу с коммуной за власть. Однако, как показывает история, эти притязания, как правило, оканчивались крахом и изгнанием подеста-клятвопреступника, иногда — его казнью по судебному приговору за “измену народу и клятвопреступление”.

Кстати, оба правила — “divieto” и “sindicato” — касались и прочих должностных лиц коммуны, города-государства. Таким образом, отчитываться за свою работу должны были все должностные лица.

В целом институт подеста расширил социальную базу коммун. В то же время, постепенно усложнение общественных противоречий, самой экономической жизни, формирование иных условий, — все это ставило задачу модернизации аристократической коммуны, однако, как естественно-развивающийся процесс, и никак не в результате революционной ломки.

После смерти Фридриха II значительно ослабели институты империи. Пополаны стали преобладающей силой в коммунальных советах многих итальянских городов-государств: Флоренции, Пизы, Болоньи, Генуи и др. Если раньше коммунальные советы были “смешанными”, представляя и нобилей и пополанов, то в новых составах коммунальных советов нобили уже почти не встречались.

Пополаны — “средние классы” средневековья, стали господствующей силой коммунальных советов. Соответственно, изменялись и содержание работы, и сам стиль таких коммун, которые, опираясь на предыдущий опыт, традиции и статуты, тем не менее, волей или неволей, исходили из требований городских низов, изолировавших аристократических представителей коммуны.

И вот уже рядом с подеста как общегородским магистратом появляется “капитан народа” (capitano del popolo), возглавляющий пополанское (гражданское) ополчение и выполняющий почти те же функции, что и подеста — только в отношении пополанов — граждан. Но это на деле означало, что “капитан народа” становился обладателем власти, намного превосходящей власть подесты, поскольку пополаны — рядовые и средние классы города — составляли до 75 процентов населения. Функции традиционного подесты резко сокращались. Конечно, за ним оставались преимущества многовековых обычаев и традиций, что очень важно. Но тенденция уже обозначилась — к свертыванию функций подесты, как института, переставшего выражать интересы бедных и средних слоев города-государства, города-коммуны. Как института переродившегося. Но “слом” как метод модернизации, не был в чести в средневековой Италии, ее городах-государствах. Потому оставляя институт подеста доживать свой век, коммуна пошла по пути формирования нового института исполнительной власти коммуны — “капитаната”.

Постепенно возникла пополанская “малая конституция”: с собственной пополанской армией, своим гербом, знаменем, чиновничеством, судопроизводством и даже конституцией в форме “статутов капитана”, независимо от “статутов подеста”.

Основные проблемы города стали выноситься уже на совместные заседания городских и пополанских коммунальных советов, что давало купцам и ремесленникам значительные преимущества перед родовитой знатью. В таких условиях фигура подеста стала постепенно терять свое былое политическое значение, сохранив административное. Которое, кстати, она имела первоначально и к чему коммуна стремилась, установив правило, по которому подеста приглашался на правление сроком на 1 год. В новых условиях совершался переход от института подеста к институту капитаната в системе управления коммуной. Это, однако, происходило в тех городах-коммунах, где ремесленнические и купеческие цехи были влиятельными и могли определять решения в советах городской коммуны.

Конечно, происходила напряженная борьба между аристократией, опиравшейся на помощь церкви, зажиточных слоев, “торговой аристократии”, не желавшей уступить первенство в управлении городами, и нарождающимся предвестником буржуазии — ее представители были заинтересованы в преобразовании “аристократической коммуны” в “пополанскую коммуну”. В которой, они, конечно, имели преобладающее влияние. Не обходилось и без вмешательства императора — например, император осадил Парму, и пармским пополанам в 1247 году пришлось вести вооруженную борьбу за свои решения — решения коммуны, основавшей институт капитаната.

В общем, капитанат восторжествовал, знаменуя утверждение новой коммуны, более адекватной уровню общественного развития и демократическим потребностям населения итальянских городов-государств. Одновременно это приводило к повсеместному отступлению дворянства в городах, с их многочисленными сословными привилегиями. Новые социальные страты занимали свои ниши в политической системе общества.

Надо отметить, что городской плебс в своей основе не обладал правами свободных граждан. В ХIII веке уже заметным стало резкое расслоение пополанов: выделилась богатая верхушка — к XIV веку она во Флоренции уже стала складываться в раннюю буржуазию. Это — купцы, текстильщики, владельцы суконных фабрик, ремесленники-предприниматели, владельцы кожевенных, обувных, металлообрабатывающих предприятий и пр.

В 1250 году, остстаивая независимость Флоренции от императора, пополаны и рыцари Флоренции бок о бок сражались под гвельфским стягом против феодальной знати. Вскоре пополаны сумели сбросить гиббелинское иго. Тогда была создана “малая коммуна” — то есть пополанская коммуна, введены соответствующие конституционные изменения в систему власти и управления. Народное собрание избрала коммунальный совет: 12 старейшин — анцианов. Они руководили управлением города, всеми внутренними и внешними делами Флоренции, организовывали ведение всех дел, контролировали чиновничество и т.д.

Однако, через 10 лет этот коммунальный строй был разрушен: во Флоренцию торжественно вступили немецкие (имперские) войска. Опираясь на них, опять вернулась гиббелинская знать. Граф Джордано, захвативший власть подеста, объявил об отмене конституции 1250 года — коммунального статута. Но уже через 6 лет, в 1256 г. пополаны подняли вооруженное восстание, — они выступали под своими старыми знаменами коммунального совета и изгнали Джордано и его немецких покровителей. И получили... нобилитет уже гвельфской знати с его французскими покровителями. Пополанам теперь предстояли долгие годы борьбы с гвельфским дворянством. “Этот раздор оставался скрытым, пока гиббелины внушали страх, но как только они были обузданы, разногласия обнаружили свою силу”. (*1)

Лишь через 20 лет пополаны сумели установить вновь контроль над Флоренцией и вернуться к системе коммунальной республики, институты которой развивались много столетий.

Изменения на протяжении веков, происходящие в недрах коммунального аппарата, носили эволюционный характер. Изменялась сама система выборов в коммунальные советы. Здесь совершался переход к многоступенчатой жеребьевке (позаимствованной через 650 лет русским царем при введении земских советов), постоянно менялась система налогообложения, появлялись новые советы, комиссии.

При этом, поскольку старые институты не исчерпали себя, они не упразднялись, а видоизменялись и продолжали существовать наряду с вновь учреждаемыми, накладываясь на традиционные институты. Возникающие тиранические режимы не отменяли республиканские статуты (конституции), а накладывались на республиканский строй. Неустойчивое равновесие пополанских (демократических) и аристократических сил, зигзаги политичесой борьбы, определяемые их соотношением, хитроумие лидеров политических партий, восстания и мирные компромиссы — все это оставляло рубцы на теле коммунального организма итальянских и европейских городов.

Коммунальный строй во всех городах Италии был идентичен. Структура коммунальных советов, налоговая система, фискальные службы, контрольные учреждения, суд, органы охраны порядка, денежная система, правила, регулирующие промышленно-торговую деятельность и т.д. — все это совпадало иногда до мелочей. Города доминировали над селом. В то же время местные особенности получали довольно выраженное значение. Народные собрания приглашали правителей, утверждали герцогов городов-государств. Так, в Милане в 1450 году Народное собрание провозгласило синьором Милана, а затем герцогом Ломбардии Франческо Сфорца. При нем, а также при его преемниках (Галиаццо-Мариа, 1466-1476 гг. и Лодовико Моро) особенно быстро стала развиваться промышленность, торговля, ремесла, сельское хозяйство, чему способствовал режим протекционизма...

Государство-город Венеция просуществовало более одной тысячи лет! Больше, чем любое другое государство-город в мировой истории. Во главе венецианского государства с конца VII века (еще до рождения самого города на р.Риальто) — стал внедряться институт выборных герцогов. Их стали называть дожами. Этот титул обнаруживается, однако, лишь с XIII века.

Венецианская же коммуна воникла в середине XII в. По мере укрепления коммуны ограничивались полномочия герцога — дожа. Но зато возникли: Малый совет, избираемый Верховным советом, который, в свою очередь, избирал для управления делами республики Совет сорока. А чтобы Совет сорока не мог монополизировать власть Народного собрания, последнее избирало Совет приглашенных — прообраз будущего Сената. Высшим органом власти являлся Верховный совет, его называли также Большой совет. Он стал включать в себя к середине XIII века все остальные ассамблеи и магистратуры — исполнительные органы, выступая, таким образом, высшим органом власти и управления и обладая к тому же контрольными функциями. Это — своего рода съезд народных депутатов России, объявленный “недействующим” с 12 декабря 1993 года под тем предлогом, что якобы “народ проголосовал за новую Конституцию”.

По-видимому, когда влиятельные при дворе Екатерины I русские аристократы (князь Голицын) создавали Верховный тайный совет, который приобрел возможность серьезно воздействовать на решение практически всех вопросов государственной жизни, название было заимствовано от названия всесильного венецианского парламента XIII века — их Верховного Совета. Это — с одной стороны. С другой — возможно, русские аристократы, некоторые из которых большую часть жизни проводили в Италии, Франции, Англии и превосходно знали историю этих стран, под влиянием патриотической части дворянства и исторической мысли (Николай Карамзин), использовали близкое традиционному понятию слово, связанное с Земским собором — земские советы, совет. Отсюда соединение, видимо, венецианского и традиционно русского понятий в понятие “Верховный совет”. А всесилие “Большого, или Верховного совета” Венецианской республики сочеталось с ролью Освященного Собора, — что породило институт “Съезд Советов”, “Съезд депутатов” — вот и вся “идеология”, — ее, собственно, и в помине нет. Здесь, как видим, надо иметь очень большую фантазию, чтобы соединить эти термины с “парткоммунизмом”, как это делают наши доморощенные, недопросвещенные “новые идеологи”, пытающиеся открыть “новую” страницу в равитии “демократии”.

Земские соборы, на которых избирались земские советы, возникли на Руси приблизительно в те же годы, когда развивался и укреплялся коммунальный строй в итальянских городах, а затем в других городах Западной Европы. Это — XII-XIV века. Ни в коем случае нельзя исключать определенного взаимовлияния развивающихся “родственных” процессов в организации административной, политической, социально-экономической жизни Южной, Западной и Северной Европы с европейской Россией тех веков. Связи и взаимосвязи тогдашних государств, городов-государств были намного теснее, чем мы себе их представляем, абстрактно создавая не совсем верные представления об изолированности разных частей континента, сравнивая тогдашние коммуникации с современными средствами транспорта, связи. Не принимая в расчет, что тогдашний человек — это был не современный гражданин, и многомесячный караван, нагруженный товарами, или почтовая карета — воспринимались им так же, как нами быстрый перелет на реактивном самолете. Они имели постоянную, стабильную непрерывную связь между городами и государствами, и отличались точностью, которая не уступала точности современных средств доставки. Другие измерения существовали в путях, дорогах, путешествиях и т.д.

В Венецианской республике, по мере того, как проходили десятилетия и века, административные функции объективно все более усложнялись и дифференцировались. Например, выборы должностных лиц стали проводиться по сложной многоступенчатой схеме — с целью воспрепятствовать реализации привилегий родовой аристократии.

Например, в 1268 году дожа избирали следующим образом: Верховный совет выделил из своего состава 30 человек, те, в свою очередь, избрали 9. Эти 9 избрали 40 выборщиков. Затем эти 40 избранных граждан из своего состава выделили 12 человек, а те избрали 45 новых выборщиков. Эти 45 выборщиков выделили 11 человек из своего состава. Наконец, эти последние 11 человек определили 41 выборщика, которые вправе были назвать имя герцога — дожа. Что они и делали. Весь этот избирательный процесс растянулся более чем на 3 месяца. Такая система, по замыслу лидеров Верховного совета, должна была воспрепятствовать развитию коррупции, протекционизма, выдвижению неспособных людей к власти, обеспечить служение администраторов интересам народа и Венецианской республики, преградить путь к власти опасным лицам, способным узурпировать власть.

В 1298 году был принят закон, по которому в выборах дожа могли участвовать только те граждане Венеции, чьи предки по отцовской линии входили в коммунальные советы. Парадоксально, но стремясь обуздать аристократию, не допустить тиранию, идеологии демократии способствовали усилению кастового, замкнутого характера коммунальной демократии, республиканских учреждений, что неизбежно вызывало “антидемократическое перерождение институтов государства...”

Учитывая агрессивность следствия, нужно подготовиться к тому, чтобы сделать настоятельной необходимостью (вынудить следствие) возбудить уголовное преследование в отношении подлинных заговорщиков, подготовивших преступный Указ Президента № 1400, а затем на основе этого Указа вооруженным путем изменивших конституционный строй и свергших высшую государственную власть в стране, которой является (на основании статьи 104 Конституции) Съезд народных депутатов.

Это можно осуществить через статью 79 Уголовного кодекса, которая требует в расследовании руководствоваться принципами всесторонности и объективности. Прокуратура, желает она или не желает, если она руководствуется законом, обязана будет это сделать. В частности, буквально на поверхности находятся такие статьи Уголовного кодекса, которые требуют привлечения к ответственности кремлевских заговорщиков:

1. Вредительство, ст.69 УК РФ. “Действие.. направленное к подрыву деятельности государственных органов...”

Указ № 1400 “взорвал” деятельность Верховного Совета, Съезда, Конституционного суда, Генеральной прокуратуры, Контрольно-бюджетного Комитета, Фонда федерального имущества и т.д.

2. Призывы к насильственному изменению конституционного строя (ст.79, ч.II УК РФ). Такие призывы неоднократно исходили от Ельцина, многих его приближенных, распространялись прокремлевской печатью: “Съезд — разогнать!”, “Верховный Совет — разогнать!” и т.д. Они явились частью плана по насильственному изменению конституционного строя, расшатывали и ослабляли вообще государственную власть, ослабляли безопасность государства, дискредитировали его.

3. Организационная деятельность, направленная на совершение особо опасных государственных преступлений (ст.72 УК РФ). Кремлем был создан из числа должностных лиц штаб, оргструктура, не предусмотренная законом, целью которого явилась организация государственного переворота. Этот штаб специализировался еще до 21 сентября на выработке подготовительных мероприятий по успешному завершению самого заговора-переворота.

4. Недонесение о государственных преступлениях (ст.88 УК ПФ). В частности, речь идет о недонесении ответственными государственными служащими, знавшими о преступных планах Ельцина, о подготовке особо опасного государственного преступления, предусмотренного ст.72 УК РФ. Обвинение должно быть предъявлено лицам, непосредственно обеспечивающим организационную, “нормотворческую” и координационную подготовку заговора, а затем и мероприятий в ходе вооруженного переворота.

5. Насильственные действия, направленные на воспрепятствование законной деятельности конституционных органов власти (ст.79 ч.I). О необходимости возбуждения дела против Ельцина по этой статье писала также профессор Нинель Федоровна Кузнецова, она в МГУ учила меня уголовно- процессуальному праву. (Помнится, моя курсовая работа называлась “Причинно-следственные связи” в уголовном процессе”. Получил “отлично”. Сейчас вдруг вспомнил все, что я читал, когда писал курсовую).

6. Умышленное убийство (ст.102 УК РФ, через ст. 15 УК РФ — покушение на умышленное убийство). Не должно быть и тени сомнения в том, что заговорщики-путчисты, организаторы государственного переворота, имевшие опыт одного путча — августа 1991 года, отдавали себе полный отчет, что они столкнутся с мощным сопротивлением своим антиконституционным планам. Неслучайно они заведомо, задолго до события — Указа № 1400 подтянули из всех регионов отряды ОМОН, проводили учения по захвату парламентского здания, готовили госпитали, больницы. Значит готовились стрелять, избивать... А в ходе народного Сопротивления — отдавали расстрельные приказы. Это — умышленное убийство. Заранее подготовленное, хладнокровное. Надо найти также приказ Ельцина на штурм “Белого дома”, который был отдан в ночь с 3 на 4 октября.

Это — только самый обший набор статей, обвинения по которым элементарно напрашиваются в отношении кремлевских организаторов государственного переворота. Неслучайно они сейчас торопятся нормативно завершить изменение конституционного строя, к которому они приступили, осуществив насильственный, вооруженный мятеж против законной конституционной власти — Съезда народных депутатов, Верховного Совета — Парламента.

Прошу подумать и подготовить план “атаки” на следствие, коль скоро они этого сами добиваются. Все козыри у нас в руках. Если они не пойдут на мое физическое устранение.

Даже смешно: надо было главе Парламента самому сесть в тюрьму, чтобы понять несовершенство уголовного и уголовно-процессуального законодательства. Вот ирония судьбы!

29 ноября. Слушал выступление Рыбкина, лидера фракции “Коммунисты России” в Верховном Совете. Требует установления моратория на выяснение событий 21 сентября — 4 октября. Странное выступление. Какое “выяснение”? Какой “мораторий”? Все время пытался оказать на меня давление, обвиняя в уступчивости Ельцину, чуть ли не соглашательстве за счет интересов Парламента, а тут вдруг — удивительная “мягкость”. Скорее всего — трусость... Обманут они людей. И “те”, и “эти” — все придут, в конечном счете, к доброму согласию за наш счет... Все “спишут” на Верховный Совет, его руководство — то бишь на Хасбулатова...

Посмотрим, как дальше будут вести себя все эти “рыцари без страха и упрека”. Пока что подловато, бледновато, серовато, скучновато...

... С утра до ночи, до выключения радио, слышны речи, выступления кандидатов в депутаты, их предвыборные лозунги, комментарии к проекту Конституции. Скучно. Иногда оживление вопросами дикторов. Они с таким негодованием комментируют чье-то робкое несогласие с какой-то статьей будущей Конституции, что становится просто смешно! Но вот эти “частные мнения” одиночек стали звучать и серьезнее. Какие-то сомнения высказал Явлинский, хорошо выступил Румянцев, резко выступил против расстрела Парламента Вольский. Травкин и Говорухин отметили недемократичность Конституции.

Но вот “тяжелая кремлевская артиллерия” вновь заговорила: “Оставьте в покое дарованную мной Конституцию! Иначе и ее не дам!”, — таково, кажется, было предупреждение.

И все согласились.

Все примолкли.

Больше о недостатках Конституции — ни слова...

...Следствие — одностороннее. Не желают, боятся узнать всю правду. А без допросов Ельцина, Ерина, Козырева, Грачева, Филатова, Панфилова, Куликова, Кобеца и других по вопросам заговора и его осуществления правда в ближайшее время не прояснится.

“Известия”, похоже безуспешно, претендуют на роль “Нового времени” А.С. Суворина. Правда, суворинское издание отличалось глубиной общественно- политического анализа своей эпохи. Политики и дипломаты тщательно следили за ним, сверяя порою свою действия и мысли с публикациями газеты. Тогда только “Русское слово” было почти таким же популярным, как и суворинская газета.

Считалась она, как известно, реакционной, придворной. Однако, именно А.С. Суворин спас Антона Павловича Чехова, которого пыталась тогда затоптать “демократическая” печать. Гуманизм — врожденное свойство русской интеллигенции, милосердие уже начисто отсутствует на страницах “Известий”. Кровожадность, классовость, истребление “врагов”, мстительность — вот девиз этой некогда либеральной, популярной газеты. По стилю она стремительно приближается к “Московскому комсомольцу”. И не только по стилю, но и по содержанию. То же самое происходит и с “Литературной газетой”, которая много лет была “отдушиной” для интеллигенции. Ныне она — пропагандист “новой устряловщины”. Очень жаль. Они недолго переживут режим — слишком тесно связали свои судьбы с деяниями Кремля. Жаль.

...Радио, телевидение, печать постоянно оказывали на меня страшное психологическое давление. Они буквально старались уничтожить, растоптать меня непрерывной клеветнической кампанией. Вот даже сейчас появилась газетная утка — вроде бы некий “последний секрет” Хасбулатова — “вывезенная с дачи мебель”. Читателю опять преподносят томящегося в “Лефортово” Председателя Верховного Совета как какого-то жулика. И никому, наверное, не придет в голову простая мысль: пока Хасбулатов в Парламентском дворце организовывал сопротивление заговорщикам- путчистам, его семью выкинули президентские прихлебатели из дачи в Архангельском. А так как у семьи Хасбулатовых нет ни собственных дач, ни особняков, вот и пришлось куда-то вывозить нехитрый дачный скарб: жена упросила каких-то знакомых временно поместить эту мебелишку у себя...

Следователь с важным видом начинает интересоваться этой темой, забросив все остальное! Оказывается, устроили допрос жене... Разве это не еще одно доказательство искусственности содержания обвинений, выдвинутых против Председателя Российского Парламента. Разве это не отвратительно?

В начале 60-х годов, когда я приехал в Москву, я жил в семье моего дяди, в тихом деревянном поселке “Водники”, рядом с Долгопрудным. Дядя — инженер-строитель, тетушка — врач. Я ездил в университет сперва на электричке до Савеловского вокзала, затем пятым автобусом до метро “Новослободская” и на метро — до центра. Оттуда — рукой подать до Герцена, 11 — юридического факультета МГУ. Затем почти 10 лет жил в Доме студента МГУ. Первая квартира, в которой мы жили, была в красивом районе Москвы — во 2-м Рижском переулке, недалеко от района ВДНХ, вблизи Сокольников. Появились дети, однокомнатная квартира, даже большая, была уже тесновата для большой семьи. И матушка моя у нас жила подолгу. Ей нравилось быть рядом со мной, с детьми. Да и климат северный ей больше подходил почему- то: видно, сказывалась привычка со времени нашей жизни в Северном Казахстане к суровым условиям. Наверное, организм перестроился.

Не знаю, сколько бы мы прожили здесь, если бы не мощное жилищное строительство в Москве в годы, предшествовавшие Московским Олимпийским играм. Москвичи помнят, что проблема жилья решалась в 1975-1980 гг., и даже позже, очень эффективно (это уже при Ельцине, который стал “хозяином” Москвы, почти разрушили созданную тогда строительную индустрию города).

Однажды меня пригласили в исполнительный комитет Дзержинского районного Совета и предложили выбрать более просторную квартиру в трех- четырех районах Москвы: на юго-востоке столицы, в районе Серебряного Бора, микрорайонах Бибирево и Медведково. Не знаю почему, но мы с женой избрали Медведково, квартиру на улице Шокальского. С 1977 года мы и жили там. Дети ходили в ясли, детский сад, закончили среднюю школу.

У меня были хорошие отношения с жильцами дома, округой. Когда меня избрали первым заместителем Ельцина в 1990 году, было буквально паломничество жильцов из окружающих нас домов. Люди радовались, поздравляли. Больше года я прожил в этой квартире, уже работая в руководстве Верховного Совета России. В период 19-21 августа 1991 года жильцы здесь сформировали целый отряд и дежурили круглосуточно вокруг нашего дома на случай нападения на мою квартиру...

Как-то моя машина застряла в луже и грязи перед домом и мы долго выбирались. Этот факт стал известен Ивану Силаеву, и он потребовал от финхозуправления Совмина дать ему сведения о моих квартирных условиях, включая учет факторов безопасности. Вскоре Силаев сам позвонил мне и предложил квартиру в том же доме, где он жил сам — на улице Косыгина. Мы осмотрели — квартира была большая, на прекрасном месте, но страшно запущенная, грязная. Месяца два-три ремонтировали, чистили. Въехали. И сразу же появилась подленькая статейка в газете “Гласность”.

Начали осваиваться. Но, странное дело, к чему ни прикоснешься — электрический разряд. Приехали специалисты: так я и не понял их заключение, но рекомендация была однозначной — жить здесь постоянно нельзя. Выехали в Архангельское. Ельцин в разговоре при какой-то встрече вдруг предлагает: въезжайте в бывшую квартиру Горбачева — это ведь по соседству с домом, откуда вам пришлось выехать — там нет непонятных электрических разрядов. Я, конечно, сразу же отверг это предложение. И заодно говорю: “На днях звонил Юрий Михайлович Лужков, пообещал что-то подобрать. Не стоит Президенту ломать голову над моим квартирным вопросом.”

И действительно, через несколько дней приходит Лужков, сообщает, что есть подходящая свободная квартира, кажется, какое-то время в ней жила семья Черненко, когда он заведовал общим отделом ЦК, а потом, кажется, Луис Корвалан или Генсек какой-то еще дружественной партии. Сообщил также, что он предлагал ее Ельцину — тот с супругой осматривал — не подошла... Квартира, действительно, большая. И очень много разных кладовок, наверное, треть всей площади... И тоже очень грязная, запущенная. Опять — ремонт, месяца два-три. И не за счет Верховного Совета, как утверждали некоторые газеты, а из своего собственного, далеко не богатого семейного бюджета. В общем, в начале 1992 года въехали в эту квартиру.

И... отвратительная сцена. Является один крупный ученый деятель, которого я глубоко уважаю, и говорит мне: “Ельцин эту квартиру обещал мне...” Я — буквально сражен. Что делать? Что сказать? Спрашиваю: “Уверяю вас, я этого не знал, может быть, мне выехать?” — “Да нет, Руслан Имранович, я не в этом смысле говорю. Помогите мне получить другую, не худшую. Ведь мы, ученые, должны иметь возможности для нормальной творческой работы. А вы меня “вытащили” из города, где я годами налаживал свой быт...” Этот нелепый казус, кажется, пошел ему на пользу: в возмещение “морального ущерба” получил от Президента огромную дачу, в районе Барвихи. Но у меня на душе остался неприятный осадок.

Помнится, как-то в “Огоньке” Федор Бурлацкий с издевкой писал о Брежневе, что вот, мол, смотрите, чем он занимался — распределением квартир среди приближенных!.. Этот эпизод никак не забывался. Разговорился на эту тему с одним близким давним товарищем, известным ученым-социологом. Он тогда сказал: “Видишь ли, для Ельцина все эти рассуждения о Президенте, разделении власти, Конституции, верховенстве Закона имеют совершенно абстрактный характер. Он воспитан партийной эпохой, сделал в номенклатурной среде головокружительную карьеру, не имея никаких способностей, за исключением одной: играл свою роль в команде партбоссов. В глубине души он и сегодня чувствует себя не конституционным Президентом, а Генеральным секретарем партии, т.е. “хозяином” страны, единственным в государстве человеком — награждающим, милующим и наказывающим. Ты совершил большую ошибку, отказавшись принять квартиру из рук “хозяина” — Ельцина, и приняв ее от городских властей. Это выйдет тебе боком”...

Умный он, мой старый ученый товарищ. Хорошо прогнозировал. И развитие этого квартирного сюжета — тоже.

“... Так Новагород покорился Иоанну, более шести веков слыв в России и в Европе державою народною, или республикою, и действительно имея образ демократии: ибо вече гражданское присваивало себе не только законодательную, но и вышнюю исполнительную власть; избирало, сменяло не только посадников, тысяцких, но и князей, ссылаясь на жалованную грамоту Ярослава Великого; давало им власть, но подчиняло ее своей верховной: принимало жалобы, судило и наказывало в случаях важных; даже с московскими государями, даже и с Иоанном заключало условия, взаимною клятвою утверждаемые, и в нарушении оных имея право мести или войны; одним словом, владычествовало как собрание народа афинского или франков на поле Марсовом (*2), представляя лицо Новагорода, который именовался Государем.

Не в правлении вольных городов немецких — как думали некоторые писатели, — но в первобытном составе всех держав народных, от Афин и Спарты до Унтервальдена или Глариса, надлежит искать образцов новогородской политической системы, напоминающей ту глубокую древность народов, когда они, избирая сановников вместе для войны и суда, оставляли себе право наблюдать за ними, свергать в случае неспособности, казнить в случае измены или несправедливости и решить все важное или чрезвычайное в общих советах. Мы видели, что князья, посадники, тысяцкие в Новагороде судили тяжбы и предводительствовали войском: так древние славяне, так некогда и все иные народы не знали различия между воинскою и судебною властию. Сердцем или главным составом сей державы были огнищане, или житые люди, то есть домовитые, или владельцы: они же и первые воины, как естественные защитники отечества; из них выходили бояре или граждане, знаменитые заслугами. Торговля произвела купцов: они, как менее способные к ратному делу, занимали вторую степень; а третью — свободные, но беднейшие люди, названные черными. Граждане младшие явились в новейшие времена и стали между купцами и черными людьми. Каждая степень без сомнения имела свои права: вероятно, что посадники и тысяцкие избирались только из бояр: а другие сановники из житых, купцов и младших граждан, но не из черных людей, хотя и последние участвовали в приговорах веча. Бывшие посадники, в отличие от степенных или настоящих именуясь старыми, преимущественно уважались до конца жизни. — Ум, сила и властолюбие некоторых князей: Мономаха, Всеволода III, Александра Невского, Калиты, Донского, сына и внука его, обуздывали свободу новгородскую, однако ж не переменили ее главных уставов, коими она столько веков держалась, стесняемая временно, но никогда не отказываясь от своих прав.

История Новагорода составляет любопытнейшую часть древней российской. В самых диких местах, в климате суровом основанный, может быть, толпою славянских рыбарей, которые в водах Ильменя наполняли свои мережи изобильным ловом, он умел возвыситься до степени державы знаменитой. Окруженный слабыми, мирными племенами финскими, рано научился господствовать в соседстве; покоренный смелыми варягами, заимствовал от них дух купечества, предприимчивость и мореплавание; изгнал сих завоевателей и, будучи жертвою внутреннего беспорядка, замыслил монархию, в надежде доставить себе тишину для успехов гражданского общежития и силу для отражения внешних неприятелей; решил тем судьбу целой Европы Северной и, дав бытие, дав государей нашему отечеству; успокоенный их властию, усиленный толпами мужественных пришельцев варяжских, захотел опять древней вольности: сделался собственным законодателем и судиею, ограничив власть княжескую, воевал и купечествовал; еще в Х веке торговал с Царемградом, еще в ХII посылал корабли в Любек; сквозь дремучие леса открыл себе путь до Сибири и, горстию людей покорив обширные земли между Ладогою, морями Белым и Карским, рекою Обию и нынешнею Уфою, насадил там первые семена гражданственности и Веры христианской; передавал Европе товары азиатские и византийские, сверх драгоценных произведений дикой натуры; сообщал России первые плоды ремесла европейского, первые открытия искусств благодетельных, славясь хитростию в торговле, славился и мужеством в битвах, с гордостию указывая на свои стены, под коими легло многочисленное войско Андрея Боголюбского; на Альту, где Ярослав Великий с верными новогородцами победил злочестивого Святополка; на Липицу, где Мстислав Храбрый с их дружиною сокрушил ополчение князей суздальских; на берега Невы, где Александр смирил надменность Биргера, и на поля ливонские, где орден меченосцев столь часто уклонял знамена пред Святою Софиею, обращаясь в бегство. Такие воспоминания, питая народное честолюбие, произвели известную пословицу: кто против Бога и Великого Новагорода? Жители его хвалились и тем, что они не были рабами монголов, как иные россияне: хотя и платили дань ордынскую, но великим князьям, не зная баскаков и не быв никогда подвержены их тиранству.

Летописи республик обыкновенно представляют нам сильное действие страстей человеческих, порывы великодушия и нередко умилительное торжество добродетели среди мятежей и беспорядка, свойственных народному правлению: так и летописи Новагорода в неискусственной простоте своей являют черты, пленительные для воображения. Там народ, подвигнутый омерзением к злодействам Святополка, забывает жестокость Ярослава I, хотящего удалиться к варягам, рассекает ладии, приготовленные для его бегства, и говорит ему: “Ты умертвил наших братьев, но мы идем с тобою на Святополка и Болеслава; у тебя нет казны: возьми все, что имеем”. Здесь посадник Твердислав, несправедливо гонимый, слышит вопль убийц, посланных вонзить ему меч в сердце, и велит нести себя больного на градскую площадь, да умрет пред глазами народа, если виновен, или будет спасен его защитою, если невинен; торжествует и навеки заключается в монастырь, жертвуя спокойствию сограждан всеми приятностями честолюбия и самой жизни. Тут достойный архиепископ, держа в руке крест, является среди ужасов междоусобной брани; возносит руку благословляющих, именует новогородцев детьми своими, и стук оружия умолкает: они смиряются и братски обнимают друг друга. В битвах с врагами иноплеменными посадники, тысяцкие умирали впереди за святую Софию. Святители новогородские, избираемые гласом народа, по всеобщему уважению к их личным свойствам, превосходили иных достоинствами пастырскими и гражданскими; истощали казну свою для общего блага; строили стены, башни, мосты и даже посылали на войну особенный полк, который назывался владычным; будучи главными блюстителями правосудия, внутреннего благоустройства, мира, ревностно стояли за Новагород и не боялись ни гнева митрополитов, ни мести государей московских. Видим также некоторые постоянные правила великодушия в действиях сего часто легкомысленного народа: таковым было не превозноситься в успехах, изъявлять умеренность в счастии, твердость в бедствиях, давать пристанище изгнанникам, верно исполнять договоры и слово: новгородская душа служила иногда вместо клятвы. Республика держится добродетелию и без нее упадет.

Падение Новагорода ознаменовалось утратою воинского мужества, которое уменьшается в державах торговых с умножением богатства, располагающего людей к наслаждениям мирным. Сей народ считался некогда самым воинственным в России и где сражался, там побеждал, в войнах междоусобных и внешних: так было до ХIV столетия. Счастием спасенный от Батыя и почти свободный от ига монголов, он более и более успевал в купечестве, но слабел доблестию: сия вторая эпоха, цветущая для торговли, бедственная для гражданской свободы, начинается со времен Иоанна Калиты. Богатые новогородцы стали откупаться серебром от князей московских и Литвы; но вольность спасается не серебром, а готовностию умереть за нее: кто откупается, тот признает свое бессилие и манит к себе властелина. Ополчения новгородские в ХV веке уже не представляют нам ни пылкого духа, ни искусства, ни успехов блестящих. Что кроме неустройства и малодушного бегства видим в последних решительных битвах за свободу? Она принадлежит льву, не агнцу, и Новагород мог только избирать одного из двух государей, литовского или московского: к счастию, наследники Витовтовы не наследовали его души, и Бог даровал России Иоанна.

Хотя сердцу человеческому свойственно доброжелательствовать республикам, основанным на коренных правах вольности, ему любезной; хотя самые опасности и беспокойства ее, питая великодушие, пленяют ум, в особенности юный, малоопытный; хотя новогородцы, имея правление народное, без сомнения отличались благородными качествами от других россиян, униженных тиранством монголов: однако ж история должна прославить в сем случае ум Иоанна, ибо государственная мудрость предписывала ему усилить Россию твердым соединением частей в целое, чтобы она достигла независимости и величия, то есть чтобы не погибла от ударов нового Батыя или Витовта; тогда не уцелел бы и Новагород: взяв его владения, государь московский поставил одну грань своего царства на берегу Наровы, в угрозу немцам и шведам, а другую за Каменным Поясом, или хребтом Уральским, где баснословная древность воображала источники богатства и где они действительно находились в глубине земли, обильной металлами, и во тьме лесов, наполненных соболями. Император Гальба сказал: “Я был бы достоин восстановить свободу Рима, если бы Рим мог пользоваться ею”. Историк русский, любя и человеческие, и государственные добродетели, может сказать: “Иоанн был достоин сокрушить утлую вольность новогородскую, ибо хотел твердого блага всей России”.

Здесь умолкает особенная история Новагорода. (*3)

Не берусь судить — надо или не надо участвовать в избирательной кампании. Но то, что надо решительно отвергнуть предложенную Конституцию — это обязательно. Любой политик, признающий ее и агитирующий за нее перед избирателем — лжец. Согласен с Виталием Третьяковым из “Независимой газеты”, который обнаружил в проекте Конституции фундаментальные пороки. Я бы указал еще на ряд “узких мест” ее:

Это — Конституция, направленная на конституциирование режима личной власти диктатора, объявившего себя победителем народа;

Это — Конституция, ликвидировавшая принцип разделения властей, подчинившая законодательную, исполнительную и судебную власть лицу, стоящему над государством;

Это — Конституция, ликвидировавшая федеративные начала в Российской Федерации;

Это — Конституция, ликвидировавшая представительную власть;

Это — Конституция, нанесшая мощный удар по общепризнаным обязательствам государства перед своими гражданами;

Это — Конституция, хотя и декларирующая, но фактически не признающая права человека, серьезно их ущемляющая;

Это — Конституция государства с ярко выраженными репрессивными функциями, отказывающая народу в праве влиять на определение своей судьбы;

Это — Конституция бюрократического государства, свидетельствующая о победе класса чиновников над своим народом (военно-полицейская и административная бюрократия).

Поэтому нельзя навязывать народу такой проект Конституции! Надо воспользоваться хотя бы остатками свободы в обществе, чтобы показать недемократизм проекта, авторитаризм положений и статей проекта, показать тот удар, который наносится обществу принятием такой Конституции.

Избирательная кампания сумбурная, деятели показывают низкий уровень теоретической подготовки. Никто не в состоянии точно сформулировать цели, к которым нужно стремиться обществу. Казалось бы, такие люди из президентского лагеря, как Попов, Собчак, Бунич во избежание своей собственной абсолютной дискредитации в будущем должны были бы проанализировать сложившуюся после расстрела Парламента ситуацию. Показать качественные отличия политического режима до и после расстрела, отмежеваться от пагубной политики.

Но, похоже, — не хватило ума. Ну а Гайдар, Чубайс, Федоров, Памфилова и К — откуда им взять интеллект, знания, чувство историзма. Это — административные работники среднего уровня. И не плохие и не очень хорошие. Не глупые и не умные. В принципе — незаметные, не бросающиеся в глаза среди множества людей. Господин Случай выдвинул их. И теперь они готовы уложить полстраны, чтобы другой господин Случай их не вышвырнул. Это — хорошо подготовленный при социализме “идеологический материал” для необольшевистских экспериментов. Им нужна демократия “для себя”. Они взяли власть не для того, чтобы ее уступить. Эти слова Ленина у них в крови, что бы они ни говорили в Лондоне, Нью-Йорке или Париже. Это большевизаны: Лев Пономарев, Глеб Якунин, Полторанин, Бурбулис, Филатов, Шумейко, Юшенков, Вячеслав Волков. Это “вожди” лавочников-люмпенов, криминальный бизнес, номенклатура — это все их социальная опора... Крупный бизнес, конечно же, использует их, но там — собственные вожди, полутеневые (и тоже — полукриминальные!), но презирающие “кремлевских побирушек”, как они их называют.

...Высказывания Шумейко относительно того, что, мол, нельзя не принимать Конституцию, поскольку в этом случае депутаты, избранные в новый Парламент, “повиснут в воздухе”, примитивны, но способны сильно воздействовать на вождей оппозиции.

Жаль, некому подсказать. Если бы избиратель сумел сделать две вещи:

— во-первых, избрать депутатов;

— во-вторых, провалить проект Конституции,

тогда новый Парламент сказал бы Ельцину: “Диктатор, самозванец и т.д. (неважно!), — управляйте страной как хотите. Мы, новый Парламент, — избранники народа, вы — нет. Но во избежание новой трагедии Парламент не будет трогать вас. Управляйте.

Мы же, Парламент, объявляем себя Учредительным Собранием и ставим перед собой две задачи:

Первая: разрабатываем Конституцию без участия Ельцина, чей проект Конституции народ отверг. Этим самым ему персонально выражено всенародное недоверие. Никаких претензий Ельцина на участие в подготовке Конституции Парламент не потерпит.

Вторая: Парламент создает общенациональную Парламентскую Комиссию для выяснения обстоятельств государственного переворота 21 сентября — 4 октября. С учетом того, что в эти события так или иначе оказались вовлечены интересы других государств, Парламент выступает за создание Международного трибунала для расследования и призывает парламентариев других стран дать свои предложения по составу трибунала и порядку его работы.”

Это был бы блестящий ход не просто для оппозиции — это реально была бы вторая линия общественного развития.

Когда говорили: “Ельцину нет альтернативы” — это было неверно, до тех пор, пока жил и работал Верховный Совет. Ибо его деятельнось — это и была вторая линия развития. Когда говорят после РАССТРЕЛА: “Ельцину нет альтернативы”, то как бы ни относиться к Ельцину с субъективной точки зрения, это правда. Почему? Потому что никто, ни Явлинский с его апломбом, ни Зюганов, вечно оправдывающийся за свои социалистические идеи, ни Жириновский с его эклектикой, ни Шахрай, сам не знающий, чем отличаются его лозунги от лозунгов Травкина или Собчака-Попова, — никто не предложил убедительно вторую линию развития, реально альтернативную. Ведь она в Верховном Совете была, эта вторая линия, более демократическая, чем у Кремля, и более учитывающая интересы граждан страны. Они все дружно разгромили Верховный Совет именно из-за неприятия нами их большевистских методов и средств осуществления политики силовым давлением и конфронтацией. На такие, истинно демократические позиции и стала незаметно для многих законодательная власть. Они должны были оберегать ее, они могли бы использовать ее, но они испугались ее, и навалившись, РАССТРЕЛЯЛИ. А теперь не могут найти себя. Поэтому Ельцину, действительно, нет альтернативы — ему принадлежит единственная линия общественного развития. Он — самый сильный ее выразитель. Все другие, танцующие со своими идейками, выглядят жалко и беспомощно и лишь укрепляют Ельцина. И ему не будет альтернативы, пока не сформируется вторая линия развития (оптиматы и популяры в Древнем Риме, республиканцы и демократы в США и т.д.). Повторяю, что вторую мощную реформаторскую силу представлял собой Верховный Совет.

Его расстреляли, клеветнически утверждая, что он представлял какую-то “коммуно-фашистскую” силу. Вот в чем причина живучести ельцинизма. Если не разобраться во всем этом, все политические силы, начиная от коммунистов Зюганова и кончая либерал-демократами Жириновского, будут лишь укреплять политический режим Ельцина. Он, как и в старые, добрые времена, монополист на единственную правду и единственную истину...

...Выступления кандидатов в депутаты, которые я слышу по “Маяку”, удручающе пусты. На их фоне безраздельно царствует Жириновский. Он бесподобен. Все избирательные блоки, их лидеры как бы задались целью обеспечить победу Жириновского... Он — талантлив. Говорит то и так, что надо людям и как надо. Его идеи, слова, тембр голоса — как бальзам на израненные и страдающие сердца людей. Он победит. Не знаю, что у него за душой и как он будет действовать в политике. Он кардинально спутает карты кремлевским ловкачам. Этот половчее их... Приятно слушать Травкина, Румянцева, Богомолова. Опять песенка: “Ах, Владимир Вольфович...!” Заставил всех плясать под свою дудку.

... Развернулась кампания в Дагестане по выдвижению моей кандидатуры на выборы в Думу. Конечно, Кремль никогда и ни при каких обстоятельствах не позволит этого. Да и у меня мало желания — что за Парламент, какие у него права? Да дело не в этом. Здесь дело принципа. Но вот собщения Фомичева: люди боятся за жизнь Хасбулатова. Они ему доверяют, уважают его. Сознательно идут на конфликт с властями. Отказаться от выборов — значит, игнорировать их мнение. Мне советуют согласиться. Согласился. И еще по одной причине: интересно узнать, каковы будут действия Кремля? И хорошо сделал, что согласился.

...Хасав-Юрт. Это — городок в Дагестане. Интернациональный городок, кто только здесь не живет. Буквально за день-два люди собрали там 35 тысяч подписей за выдвижение Хасбулатова кандидатом в депутаты Государственной Думы.

В республике развернулась нешуточная борьба за мое освобождение.

В Махачкале доктор Гаджи Магомедов создал “Кавказский Комитет за освобождение Руслана Хасбулатова и других защитников Конституции из “Лефортово”. Десятки тысяч людей за считанные дни стали членами Комитета. Сам Магомедов в Махачкале, а затем в Хасав-Юрте, вместе с лидерами национальных общин, в том числе чеченцев-аккинцев, организует митинги и демонстрации за освобождение узников “Лефортово”...

По “Маяку” сообщают: брат Руслана Хасбулатова, поэт и писатель Ямлихан Хасбулатов только что сказал корреспонденту “ИТАР-ТАСС”, что избирательная комиссия г.Хасав-Юрт (Дагестан) зарегистрировала Руслана Хасбулатова кандидатом в депутаты Государственной Думы...” Я посмеиваюсь: “Что будет дальше?..”

...Конвоиры ведут привычными дорожками-коридорами в комнату, где происходят обычно беседы с адвокатами, родственниками.

Взволнованный, радостный Фомичев, поздравляет, говорит: “Все, зарегистрировали. Поздравляю, изберут — все 100 процентов избирателей проголосуют “за”.

Я: — Владимир Андреевич, вы же мудрый, опытный человек. Никто не изберет — не дадут. Мы же с вами говорили.

Фомичев: — Ну мы не думали, что позволят зарегистрировать. Избирательная комиссия выстояла — зарегистрировала.

Я: — Не волнуйтесь, сейчас начнет действовать кремлевская “тяжелая артиллерия”. Председатель Верховного Совета Дагестана порядочный человек, но он не устоит. Ваша задача: отследите, кто и как будет действовать из Кремля.

Фомичев: — Не думаю, что они будут требовать аннулирования регистрации вас как кандидата. В проекте Конституции, вынесенной на референдум, четко сформулирован универсальный принцип из Хартии прав человека: “Никто не может быть лишен гражданских прав, кроме как судебным приговором...” К тому же здесь межународные наблюдатели, пресса поднимет шум, они обратят внимание...

Я: — Владимир Андреевич, не будьте наивным. Расстрел Парламента, беззаконное заключение мое как Председателя Верховного Совета России, Председателя Межпарламентской ассамблеи Содружества, члена- корреспондента Российской Академии наук, просто как гражданина, наконец — это что, возмутило нашу прессу и международных наблюдателей?

Пресса “не заметит” нарушения прав человека, международные наблюдатели тоже “не заметят”.

Пусть люди, те 35 тысяч человек, которые письменно заявили, что они хотят видеть меня своим депутатом, — пусть они убедятся в демократизме Государства. Вот в чем смысл всей этой кампании для меня.

И еще любопытно, кто оттуда, из Кремля, станет “давить” на Дагестанское руководство. Как оно поведет себя...

... Первым “включился” Рябов, председатель центральной избирательной комиссии. Она спешно подготовила какой-то очередной указ “президента” о том, что “участники октябрьского мятежа” не могут баллотироваться в депутаты. Сами же отвергли статьи своей же Конституции о правах человека — еще до того, как объявили, что она “одобрена народом на всенародном референдуме”! Рябов начал, как оказалось, с нажима на руководство Верховного Совета — Магомедова. Затем включился Яров Юрий, заместитель премьера. Потом — Шумейко, первый заместитель премьера. И наконец — Филатов, глава администрации Ельцина.

Рябов, Яров, Шумейко, Филатов — это все мои бывшие заместители. Я их когда-то выдвинул, за исполнительность, дисциплинированность и, как казалось, за знание дела. Те депутаты, которые мне их рекомендовали, говорили о их порядочности, профессионализме.

Рябов — к сожалению, это моя самая большая ошибка. Бывший завхоз сельского сельхозтехникума. Юридические знания — из заочного юридического института. И сразу — депутат, председатель Комитета по законодательству, Председатель Палаты. Надо было остановить продвижение.

Но ... сыграли свою роль два фактора. Весь предыдущий период Рябов был твердым сторонником укрепления парламентаризма. Критиковал радикализм пропрезидентских кругов, высказывал здравые, рассудочные идеи. Это как-то компенсировало общую интеллектуальную недостаточность. И другое — многие высказывались в том смысле, что надо бы в руководстве иметь юриста. А у нас почти все юристы “перебежали” в систему исполнительной власти — в Кремль или на Старую площадь. Сыграло свою роль и то обстоятельство, что на VI-VII Съездах Рябов удачно выступал, энергично поддержал позицию Верховного Совета в конфликтах с исполнительной властью. Поэтому депутаты охотно его избрали заместителем.

Но как быстро все изменилось, как только Рябов стал моим заместителем! Первый “сигнал” я получил сразу же после прерывания командировки из Алма- Аты: 20 марта Ельцин попытался осуществить переворот. Вернувшись в Москву, я узнал, что в этих условиях Рябов настаивал на том, чтобы его заграничный вояж с группой депутатов, состоялся. Подумаешь, какой-то там переворот, я ведь запланировал поездку в Лондон! Изумлению моему не было предела. Дальше — больше: склоки, интриги, попытки затеять публичные скандалы со мной, с Ворониным. Позорное поведение на “Конституционном Совещании”, когда вместе с другими “захлопывал” своего Председателя. Он поставил перед собой задачу (точнее, перед ним была поставлена эта задача) — расколоть Верховный Совет. Эта задача, конечно же, ему, как и другим, была “не по зубам”. Он был накануне позорного изгнания. Помог путч — в первый же день заседания Рябов сложил свои полномочия, и уже через два часа был подписан Указ Ельцина о его назначении председателем... избирательной Комиссии в новый Парламент! Как мне говорили, действовал “Мост”, еще какие-то финансовые группы. Те же, что и с Филатовым. Я все думаю: откуда такая злобная ненависть у этих людей к человеку, который стоял у истоков их политической деятельности, мощно продвинул их к высоким государственным постам? Откуда?!

И вот Рябов, Филатов, Шумейко, Яров, — все “навалились” на бедного Магомедова. Я уже не говорю о целой ораве чиновников, которые были “брошены” (как на “Белый дом”!) в бой, чтобы “остановить!”, “не допустить!” Ну что, ему, “старому джигиту”, оставалось делать? Он, конечно же, уговорил Комиссию в Хасав-Юрте.

Комиссия, как мне рассказывали, отчаянно сопротивлялась, но в конечном счете, сдалась, — силы были слишком неравными. Регистрацию аннулировали.

...Выборы прошли, открытые ельцинисты — проиграли, скрытые, коллабораторы, так или иначе проскользнули в “Новый Парламент”. Многие выиграли, потому что осудили расстрел Парламента и обещали, во-первых, добиться нашего освобождения из “Лефортово”, во-вторых, создания Комиссии для расследования сентябрьско-октябрьского переворота. Избиратель им поверил...

Выборы... Они шли еще на улицах древних Афин и Рима, Спарты и Карфагена, тысячелетия тому назад. И тогда тоже кипели страсти. И у соперников дело доходило, как пишут историки, до смертельной схватки. И тогда был уже парламент, избираемый народом. Но правители не объявляли ему войну, не расстреливали — даже из стрел или камнеметательных орудий...

Для Аристотеля, Сократа, Эпикура, Александра Македонского, Посидония, Саллюстия, Юлия Цезаря, Платона и прочих знаменитых личностей ушедших тысячелетий, современная им эпоха виделась так же, как, скажем, сегодня, в конце 20 столетия мы рассматриваем мировую историю: то есть в прошедших веках они видели и знали историю знаменитых государств, историю войн, завоеваний, унизительных поражений, историю расцвета одних стран и народов и кризис и падение других, выдающихся достижений культур, чему они были свидетелями в своих непрерывных походах и т.д.

Выводить все оперирумемые сегодня нами понятия, всю историю даже только из 2-х тысячелетий — это уже искусственное обеднение. А если к тому, — как это делают некоторые — вообще пытаться “все выводить из себя” — очевидная интеллектуальная несостоятельность таких деятелей просто шокирует, но они-то этим бравируют, вот беда. Французские просветители сделали прорыв в гуманитарную науку в целом, не говоря уже о науке политической, благодаря усвоению ими политических учений Аристотеля, Платона, Сократа; прорыв в начала этики — благодаря Эпикуру. Немецкие философы изучили самым тщательным образом философию греческих и римских мыслителей, прежде чем сделали соответствующий прорыв в сфере философской науки. Французские и британские экономисты и юристы полностью позаимствовали классические категории отношений собственности, разработанные греческими и римскими экономистами и юристами. Монтескье, Вольтер, Руссо, Ламетри, Мирабо — при всем их величии, всего лишь современные толкователи Аристотеля, Платона, Сократа, Сенеки, Эпикура, Саллюстия, Цицерона и других знаменитостей Греции и Рима. При всех их противоречиях во взглядах, все эти известные авторы исходили из неких общих постулатов государственного устройства, этики поведения государственного деятеля, понятий чести и совести, понятия добродетели, обязательств политика перед своими избирателями. И стандарты эти тогда предъявлялись весьма высокие.

Никакой теории разделения властей не было бы без Аристотеля. Не было бы уходящего в глубь столетий понимания природы государства, форм государства, определения этих форм — царизм-самодержавие, олигархия, аристократия, демократия. И не только это, но и многое другое, важное и актуальное для нас сегодня.

...Так как мы ставим своей задачей исследование человеческого общения в наиболее совершенной его форме, дающей людям полную возможность жить согласно их стремлениям, то надлежит рассмотреть и те из существующих государственных устройств, которыми, с одной стороны, пользуются некоторые государства, признаваемые благоустроенными, и которые, с другой стороны, проектировались некоторыми писателями и кажутся хорошими. Таким образом, мы будет в состоянии открыть, что можно усмотреть в них правильного и полезного, а вместе с тем доказать, что наше намерение отыскать такой государственный строй, который отличался бы от существующих, объясняется не желанием мудрствовать во что бы то ни стало, но тем, что эти существующие ныне устройства не удовлетворяют своему назначению.

Начать следует прежде всего с установления того принципа, который служит точкой отправления при настоящем рассуждении, а именно: неизбежно, чтобы все граждане принимали участие либо во всем касающемся жизни государства, либо ни в чем, либо в одних делах принимали участие, в других — нет. Чтобы граждане не принимали участия ни в чем, это, очевидно, невозможно, так как государство представляет собой некое общение, а следовательно, прежде всего является необходимость занимать сообща определенное место: ведь место, занимаемое одним государством, представляет собой определенное единство, а граждане являются общниками (koinonoi) одного государства. Но в каком объеме можно допустить для граждан приобщение к государственной жизни? И что лучше для стремящегося к наилучшему устройству государства: чтобы граждане имели сообща по возможности все или одно имели сообща, а другое — нет? (*5)

Ведь можно представить общность детей, жен, имущества, как это мы находим в “Государстве” Платона, где, по утверждению Сократа, и дети, и жены, и собственность должны быть общими. Какой порядок предпочтительнее: тот ли, который существует теперь, или же тот, который предписан в “Государстве”?..

Ясно, что государство при постоянно усиливающемся единстве перестанет быть государством. Ведь по своей природе государство представляется неким множеством. Если же оно стремится к единству, то в таком случае из государства образуется семья, а из семьи — отдельный человек: семья, как всякий согласится, отличается большим единством, нежели государство, а один человек — нежели семья. Таким образом, если бы кто-нибудь и оказался в состоянии осуществить это, то все же этого не следовало бы делать, так как он тогда уничтожил бы государство. Далее, в состав государства не только входят отдельные многочисленные люди, но они еще и различаются между собой по своим качествам (eidei), ведь элементы, образующие государство, не могут быть одинаковы... (*6)

...Как об этом ранее сказано в “Этике”, принцип взаимного воздаяния является спасительным для государств; этот принцип должен существовать в отношениях между свободными и равными, так как они не могут все властвовать одновременно, но либо по году, либо в каком-нибудь ином порядке, либо вообще периодически. Таким образом оказывается, что правят все, как если бы сапожники и плотники стали меняться своими ремеслами, и одни и те же ремесленники не оставались бы постоянно сапожниками и плотниками. Но так как... такой порядок оказывается более совершенным и в приложении к государственному общению, и, очевидно, было бы лучше, если бы правили, насколько это возможно осуществить во всех без исключения случаях: с одной стороны, все по природе своей равны, с другой — и справедливость требует, чтобы в управлении — есть ли управление нечто хорошее или плохое — все принимали участие. При таком порядке получается некоторое подобие того, что равные уступают поочереди свое место равным, как будто они подобны друг другу и помимо равенства во власти; одни властвуют, другие подчиняются, поочередно становясь как бы другими. При таком же порядке относительно должностей разные люди занимают не одни и те же должности.

...Вслед за тем надлежит рассмотреть вопрос о собственности. Как она должна быть организована у тех, кто стремится иметь наилучшее государственное устройство, — должна ли собственность быть общей или не общей? Этот вопрос можно, пожалуй, рассматривать и не в связи с законоположениями, касающимися детей и жен. Имею в виду следующее: если даже дети и жены, как это у всех принято теперь, должны принадлежать отдельным лицам, то будет ли лучше, если собственность и пользование ею будут общими... Например, чтобы земельные участки были в частном владении, пользование же плодами земли было бы общегосударственным, как это и наблюдается у некоторых варварских племен. Или, наоборот, пусть земля будет общей и обрабатывается сообща, плоды же ее пусть распределяются для частного пользования (говорят, таким образом сообща владеют землей некоторые из варваров). Или, наконец, и земельные участки, и получаемые с них плоды должны быть общими?

Если бы обработка земли поручалась особым людям, то все дело можно было поставить иначе и решить легче; но раз сами земледельцы трудятся для самих себя, то и решение вопросов, связанных с собственностью, представляет значительно большие затруднения. (*8)

Так как равенство в работе и в получаемых от нее результатах провести нельзя — наоборот, отношения здесь неравные, — то неизбежно вызывают нарекания те, кто много пожинает или много получает, хотя и мало трудится, у тех, кто меньше получает, а работает больше.

Вообще нелегко жить вместе и принимать общее участие во всем, что касается человеческих взаимоотношений, а в данном случае особенно. Обратим внимание на компании совместно путешествующих, где почти большинство участников не сходятся между собой в обыденных мелочах и из- за них ссорятся друг с другом. И из прислуги у нас более всего бывает препирательств с тем, кем мы пользуемся для повседневных услуг. Такие и подобные им затруднения представляет общность собственности.

Немалые преимущества имеет поэтому тот способ пользования собственностью, освященный обычаями и упорядоченный правильными законами, который принят теперь: он совмещает в себе хорошие стороны обоих способов, которые я имею в виду, именно общей собственности и собственности частной. Собственность должна быть общей только в относительном смысле, а вообще — частной. Ведь когда забота о ней будет поделена между разными людьми, среди них исчезнут взаимные нарекания; наоборот, получится большая выгода, поскольку каждый будет с усердием относиться к тому, что ему принадлежит; благодаря же добродетели в использовании собственности получится согласно пословице “У друзей все общее”. И в настоящее время в некоторых государствах существуют начала такого порядка, указывающие на то, что он в основе своей не является невозможным; особенно в государствах хорошо организованных он отчасти осуществлен, отчасти мог бы быть проведен: имея частную собственность, человек в одних случаях дает пользоваться ею своим друзьям, а других — представляет ее в общее пользование. Так, например, в Лакедемоне каждый пользуется рабами другого, как своими собственными, точно так же конями и собаками, и в случае нужды в съестных припасах — продуктами на полях государства. Таким образом, очевидно, лучше, чтобы собственность была частной, а пользование ею — общим. Подготовить же к этому граждан — дело законодателя. Помимо всего прочего трудно выразить словами, сколько наслаждения в сознании того, что нечто принадлежит тебе, ведь свойственное каждому чувство любви к самому себе не случайно, но внедрено в нас самой природой. (*9)

Правда, эгоизм справедливо порицается, но он заключается не в любви к самому себе, а в большей, чем должно, степени этой любви; то же приложимо и к корыстолюбию; тому и другому чувству подвержены, так сказать, все люди. С другой стороны, как приятно оказывать услуги и помощь друзьям, знакомым или товарищам!

Это возможно, однако, лишь при условии существования частной собственности. Наоборот, у тех, кто стремится сделать государство чем-то слишком единым, этого не бывает, не говоря уже о том, что в таком случае, очевидно, уничтожается возможность проявления на деле двух добродетелей: целомудрия по отношению к женскому полу (ведь прекрасное дело — воздержание от чужой жены из целомудрия) и благородной щедрости, очевидно, не будет места, и никто не будет в состоянии проявить ее на деле, так как щедрость сказывается именно при возможности распоряжаться своим добром.

Стремиться к объединению и обобщению семьи нужно, как об этом сказано и ранее, путем ее воспитания. Тот, кто намерен воспитывать массу и рассчитывает, что посредством ее воспитания и государство придет в хорошее состояние, жестоко ошибся бы в своих расчетах, если бы стал исправлять государство средствами, предлагаемыми Сократом, а не внедрением добрых нравов, философией и законами, как решил вопрос имущества законодатель в Лакедемоне и на Крите путем установления сисситий (Проскрипций — Р.Х.). Не должно при этом упускать из виду, а, напротив, следует обращать внимание на то, что в течение столь большого времени, столь длинного ряда лет не остался бы неизвестным такой порядок, если бы он был прекрасным. Ведь чуть ли не все уже давным-давно придумано, но одно не слажено, другое, хотя и известно людям, не находит применения. Это особенно станет ясным, если присмотреться к осуществлению этого единства в действительности... Каким образом будет устроен государственный порядок в его целом виде у имеющих общее имущество — об этом Сократ тоже ничего не сказал, да и нелегко было бы на этот счет высказаться. Хотя остальные граждане составляют, как оказывается, почти все население государства, однако относительно их ничего определенного не сказано: должна ли быть собственность и у земледельцев общей или у каждого частной, равно как должна ли или не должна быть у них общность жен и детей. (*11)

Шатко обосновано у Сократа и устройство должностей. Власть, по его мнению, должна всегда находиться в руках одних и тех же. Однако это служит источником возмущения даже у людей, не обладающих повышенным чувством собственного достоинства, тем более — у людей горячих и воинственных.

Главная обязанность Законодателя, по Сократу, это делать граждан счастливыми. Идеалистом был этот Сократ. Как оказалось, Законодатель легко может сделать счастливым Правителя, но никогда — рядовых граждан. На это указывает и Аристотель, говоря: невозможно сделать все государство счастливым, если большинство его частей или хотя бы некоторые не будут наслаждаться счастьем. Ведь понятие счастья не принадлежит к той же категории, что и понятие четного числа: сумма может составить четное число при наличии нечетных слагаемых, но относительно счастья так быть не может. И если стражи не счастливы, то кто же тогда счастлив? Ведь не ремесленники же и вся масса занимающихся физическим трудом.

Итак, вот какие затруднения и еще другие, не менее существенные, чем указанные, представляет то государственное устройство, о котором говорит Сократ.

В “Законах” оставлен в стороне и вопрос о том, каким образом правящие будут отличаться от управляемых. Сократ говорит: как в ткани основа делается из другой шерсти, чем вся нить, такое же отношение должно быть между правящими и управляемыми. Но если он допускает увеличение всякой собственности вплоть до пятикратного размера, то почему не применить то же самое до известного предела и к земельной собственности? Должно также обратить внимание и на раздробление того участка, на котором возведены строения, как бы это раздробление не причинило ущерба хозяйству (ведь он уделяет каждому два отдельно лежащих участка для строений, а жить на два дома — дело трудное). (*12)

Роковую роль в поражении российской демократии в сентябре-октябре 1993 года, несомненно, сыграли некоторые региональные “вожди”. Они содействовали утверждению диктаторского режима.

Ранее я писал, что открытую поддержку незаконным действиям экс- президента оказали Дудаев (самозванный правитель Чечни) и Галазов из Северной Осетии. Это требует дополнения. Прямое или косвенное одобрение кремлевскому путчу оказали Коков из Кабардино-Балкарии, Николаев из Якутии, Спиридонов из республики Коми. Некоторые другие просто отмолчались, что означало молчаливую поддержку переворота. В своей основе — это все “бывшие” первые секретари обкомов партии, считающие и до сих пор себя именно таковыми, а Ельцина — “генеральным секретарем ЦК партии” — и в этом качестве — их “хозяином”. Они давно и хорошо знают московские коридоры власти. Для них не был плохим режим Горбачева, а теперь, в условиях “суверенитетов” своих республик, им еще лучше. Ведь это они для себя, для решения своих личных дел, для удовлетворения своих личных амбиций используют новые полномочия республик, областей, краев, а вовсе не для улучшения положения людей. В результате формируются региональные плутократические режимы со всесильными “президентами” и “губернаторами” с их многочисленной челядью. Если классическим примером этого внешне выступает известный дудаевский режим, то как бы в тени пока остаются на деле не менее одиозные режимы и в ряде других республик, например, в Кабардино-Балкарии.

Помнится, “прихватили” одного такого “вождя” с открытием личного счета (с вкладом в 50 млн. долл.) в зарубежном банке, как мне рассказывал еще мой “зам” Филатов и — ничего, пронесло: он быстро сориентировался, стал “своим” для кремлевских правителей, оказывая известные “услуги”. А вот вице- президента по пустому, клеветническому обвинению в том, что якобы у него имеется счет в иностранном банке, незаконно “отстранили” от вице- президентства и до сих пор пытаются “таскать” в прокуратуру.

В те сентябрьско-октябрьские дни именно эти “вожди” блокировали попытки Илюмжинова, Тулеева, Бирюкова, Потапова, Штыгашева, Рахимова, Морозова, Густова и ряда других региональных лидеров предпринять решительные шаги с тем, чтобы заставить обезумевшего экс-президента приостановить эскалацию провокационных действий в отношении законодателя и не допустить кровавой развязки. Это — оборотни, они вовлекают в орбиту своих действий новых президентов и новых губернаторов, оказывая массированное воздействие на федеральные власти и запугивая население регионов, политические, общественные, профсоюзные организации, сколачивая по примеру Кремля автократические-плутократические режимы власти и управления. Они полагают, что пришло их время. Но так ли это?..

Общепризнано, что в том государстве, которое желает иметь прекрасный строй, граждане должны быть свободны от забот о предметах первой необходимости. Но нелегко уяснить, каким образом это осуществить. Однако помимо всего прочего сам надзор за подчиненными представляет, по- видимому, трудную задачу: как следует с ними обходиться?

Особый вопрос: отношение к женщинам как к правительницам. По Аристотелю, вопрос этот уже не актуален, он практически решен.

И действительно, в чем разница: правят ли женщины, или должностные лица управляются женщинами? Результат получается один и тот же. Дерзость в повседневной жизни ни в чем пользы не приносит.

Вот что он пишет: ...Против основной мысли [спартанского] законодателя можно было бы сделать упрек, который высказал Платон в “Законах”: вся совокупность законов рассчитана только на одну часть добродетели, именно на воинскую доблесть, так как она полезна для приобретения господства. Поэтому они держались, пока вели войны, и стали гибнуть, достигнув гегемонии.

Хотя должно считаться с тем, что богатство способствует досугу, однако плохо, когда высшие из должностей могут покушаться на деньги. Такого рода закон ведет к тому, что богатство ценится выше добродетели и все государство становится корыстолюбивым. Ведь то, что почитается ценным у власть имущих, неизбежно явится таковым и в представлении остальных граждан. А где добродетель не ценится выше всего, там не может быть прочного аристократического государственного устройства. Вполне естественно, что покупающие власть за деньги привыкают извлекать из нее прибыль, раз, получая должность, они поиздержатся; невероятно, чтобы человек бедный и порядочный пожелал извлекать выгоду, а человек похуже, поиздержавшись, не пожелал бы этого. Поэтому править должны те, кто в состоянии править наилучшим образом (arista). Если законодатель не приложил старания к тому, чтобы порядочным людям дать возможность жить в достатке, то он должен был по крайней мере позаботиться о том, чтобы должностные лица имели необходимый досуг.

Отрицательной стороной можно считать и то, что одному человеку предоставлена возможность занимать одновременно несколько должностей; между тем в Карфагене такой порядок процветает. Однако всякое дело лучше всего исполняется одним человеком. С этим обязательно должен считаться законодатель; он не должен допускать, что один и тот же человек и на флейте играл, и сапоги тачал. (*15)

Таким образом, в государстве не слишком малых размеров чертой, более свойственной политике, а вместе с тем и демократии, являлось бы участие (в выборах) возможно большего числа граждан, как мы сказали, и более сообразуясь с общественной пользой, и лучше, и скорее. Это ясно сказывается в военном и морском деле, где приказание и послушание как бы пронизывают все.

Хотя, таким образом, государственное [устроительство Карфагена и является] олигархическим, карфагеняне, однако, удачно спасаются от возмущений со стороны народа тем, что дают ему возможность разбогатеть, а именно они постоянно высылают определенную часть народа в подвластные города. Этим они врачуют свой государственный строй и придают ему стойкость. Но здесь все — дело случая, между тем как предупреждение волнений среди граждан вменяется в обязанность законодателя. При нынешнем же положении стоит случиться какой-нибудь беде, и масса подвластных перестанет повиноваться, а в законах не найдется средства для водворения спокойствия.

(Так обстоит дело с государственным устройством Лакедемона, Крита и Карфагена, которые заслуженно пользуются хорошей славой.)

В истории российского государства Рим занимал особое место, как манящая своим величием и богатствами мечта об идеальном государстве. “Шапка Мономаха”, “третий Рим” — эти постулаты уже со времен Ивана III и вплоть до падения последнего царя Николая II прочно вошли в идеологию российского государства. Ключевский, Соловьев, Карамзин повествуют от этом достаточно наглядно...

Известный римский историк Саллюстий проводит периодизацию истории Рима по трем большим временным эпохам: становление Римского государства, период его расцвета (золотой век) и начавшийся упадок. Схема эта возникла не без влияния исторических воззрений Полибия (другого римского историка), а также некоторых идей Платона, в частности, его работы “Законы”, где выведены циклы исторического и культурного развития Рима.

Интересно, что начало разложения Рима Саллюстий (как и Посидоний) приурочивает к разрушению Карфагена. Причины: две гибельные страсти — жажда власти (amnitio) и страсть к обогащению (avaritia) — разве не эти две великие страсти союзного партийно-административного чиновничества привели к гибели Союза?

Окончательное падение нравов в римском обществе Саллюстий относит к периоду диктатуры Суллы. После того, как Сулла вооруженным путем вторично овладел государством, совершив впервые с помощью армии государственный переворот, — все предались грабежам и разбоям. Растлевалась молодежь — это подчеркивает Саллюстий. Общество погрязло в пороках и преступлениях.

Войны Красса с Митридатом принесли вместе с добычей неизведанные ранее роскошь и богатство, что вместе с угрозой пунических войн (падение Карфагена) действовало разлагающе. Саллюстий все это изображает в “Заговоре Костинимы”. По-видимому, упадок нобилитета — одна из основных причин кризиса римского общества того времени. Особенно отчетливо у Саллюстия это прослеживается в работе “Югуртинская война”. (Югурта, африканский царь, подкупил почти весь Сенат и успешно вел долгое время войну против Рима, пока не возмутилось все общество). Это происходило во II-I вв. до н.э. — в период начавшегося заката Римской Республики и постепенного развития Империи, в недрах которой вызревали конфликты такого масштаба, с которыми существовавшая традиционная политическая надстройка не могла справиться. В результате возникли уже “Две Римские империи”, как провозвестник заката и гибели римской мировой державы. И гибели римской цивилизации. Где прошло искривление в пути развития этой тысячелетней культуры? Или — это тоже вполне закономерный процесс, подчиняющийся тем же законам, что и возникновение и гибель звездных миров?..

...Центральной идеей сен-симонистов выступает разделение истории на органические и критические периоды. Органические периоды характеризуются религиозностью и согласием большинства людей относительно коренных вопросов добра и зла. Напротив, в критические периоды люди утрачивают прежнюю веру и истощают свои силы в бесплодных попытках восстановить единство во взглядах, пока не наступает новый органический период.

Таким образом, речь идет об учении, согласно которому существует историческая необходимость смены периодов веры и неверия, когда временный упадок духовных сил нации продлевается новой энергией, восстанавливающей надежду. Центральный элемент этого восстановления — возможности духовной и экономической свободы гражданина, целенаправленная деятельность государства, сознание правителями общенациональных целей.

Сен-Симон в конце своей жизни сформулировал главные тезисы будущего развития общества.

Закономерности общественного развития, и само будущее, зависят от совокупности развития трех факторов: чувства, науки и промышленности. Человек всегда экплуатировал человека, всегда существовали господа и рабы, патриции и плебеи, бездельники и труженики. Эта история теперь, после наполеоновских войн, осталась позади (кроме России). Всеобщая ассоциация — вот будущее общества. От каждого — по его способностям. Каждому индивиду — по его делам. Вот новое право, которое должно заменить привилегию завоевания и рождения.

Человек не будет больше эксплуатировать человека, не соединившись с другими людьми, будет эксплуатировать мир вещей, природу — отданные в распоряжение всего человечества. Золотой век, который слепое предание поместило в далекое прошлое, в действительности находится впереди нас. Реально осуществленное равенство заключается в том, что все являются трудящимися: рабочий класс, живущий физическим трудом, руководители промышленности, ученые, люди искусства! Все общество представляет собою союз, ассоциацию людей, занятых полезным трудом.

Наверное, Сен-Симон тогда узрел элементы “смешанного общества”, которые вызревали еще в недрах бурно развивающейся индустриальной революции, социализирующей былое иерархическое общество. Наши же реформы поджидают не менее масштабные противоречия: огромная концентрация богатства у трех-пяти процентов населения и нищета, обездоленность у подавляющей части населения. Создаются идеальные условия для бюрократизации государства. Нишу между тремя процентами сверхбогачей и шести-семидесятью процентами обездоленных заполняет не средний класс, придающий стабильность обществу, а бюрократия, чиновничество, обирающее непосильными налогами предпринимателей, криминальные слои, “случайный народ”, обогащающийся за счет вывоза всего и вся за пределы страны...

Как осуществить синтез трех факторов Сен-Симона: чувства людей, науки и промышленности (вместе с банковским делом)?..

Нужен ли “пассионарный толчок” для “выпрямления” кривой развития нашего общества?.. Работают ли с железной необходимостью социальные законы, выводимые на базе исторических фактов (как утверждают многие историки, в том числе и Маколей). Или же правы экономисты школы Смита и Рикардо (и их последователи конца ХХ века), которые, при построении своей теории, исходят из немногих общих посылок и заботятся только о том, чтобы их посылки были верны и умозаключения построены согласно законам этой логики? — как писал в свое время Туган-Барановский. (*16)

Дж.Ст.Милль, известный экономист, в то же время (в работе “Система логики”) являлся сторонником О.Конта, основоположника прагматической социологии, исследовал, в частности, причины социальных явлений. Огюст Конт, как известно, вывел понятие “общая социальная наука”, а на ее основе и “социологию” как предмет ее изучения. Милль же в своей “Системе логики” разработал положения общей теории науки, актуальные и сегодня.

По экономическим воззрениям Туган-Барановский считает Милля ближе к школе Мальтуса и Рикардо, а также к сен-симонизму. Но поскольку О.Конт, чьим сторонником также был Милль, отрицал вообще политическую экономию (и в частности, идеи Рикардо), Миллю пришлось примирять непримиримые противоречия, что он пытался сделать в “Началах политической экономии”. Смягчая острые и узкие толкования и Рикардо, и сен-симонистов, развивая положения Мальтуса, Дж.Ст.Милль сформировывал наиболее полно политикоэкономические положения науки.

Политическая экономия, как наука, таким образом, меньше всего принадлежит коммунизму — она составная часть науки о жизни общества. Не глупо ли отказываться от нее?

Мабли пишет: “...природа предназначила людей быть равными. Мне кажется, что именно с равенством связывает она сохранение наших социальных качеств и счастья, и я прихожу к заключению, что законодатель будет напрасно трудиться, если он сначала не состредочит внимание на установлении равенства имуществ и состояний граждан!”

“Проследите всю цепь наших пороков, первое звено которой связано с неравенством имущества. Едва богатство приобретает какой-то вес, богатые пытаются захватить государственную власть. И вы думаете, что униженная и презренная беднота сумела бы противиться им? Когда честолюбивые сколько- нибудь щадят бедных, их успех несомненен. Незаметно для себя государство оказывается во власти деспотизма, а глупость народа навеки закрепляет его порабощение. Если неравенство имуществ настолько велико, что богачи, более предприимчивые и более смелые, открыто станут стремиться к тирании, вы увидите, что они (граждане, плебс, народ — Р.Х.), возмутившись новой несправедливостью, восстанут в защиту прав человечества. Отсюда это множество раздоров, распрей, заговоров, междоусобных войн и революций, раздирающих республику и ведущих ее к гибели” (*21).

Если благоприятный случай прекратит эти волнения, и враждебные партии как будто примирятся, государство станет более или менее счастливым, в зависимости от того, насколько законы, о которых договорились, уравняют между собой граждан. Если это равенство неполное, то конфликт не потухнет, он будет лишь скрыт под пеплом, и можно ожидать новых пожаров. Если же богатству удастся установить аристократический строй, такого рода государство просуществует до тех пор, пока тираны народа будут одинаково богаты. Если одни из них приобретут большие богатства, в то время как состояние других по-прежнему останется скромным, волнения, подобные тем, какие уничтожили власть народа, уничтожат и власть аристократов. Постепенно управление государством будет подчиняться все меньшему числу лиц. Образуются партии, союзы, заговоры, создастся олигархия, и те страсти, которые объединили тиранов, вскоре разъединят их. Подчинив совместными усилиями республику, каждый из них пожелает подчинить себе остальных. Тот из тиранов, который приобретет влияние, установит свою власть и погубит всех внушающих ему недоверие. Вместо потерянных законов утвердится слепая, произвольная власть, и люди, объединившиеся в общество для своего блага, постепенно, под ударами все усиливающихся бедствий, попадут, наконец, под власть императоров, то безумных, то глупых, то жестоких, то несправедливых и всегда изнемогающих под бременем своей власти в наказание, которое они заслужили, уклонившись от велений природы”. (*22)

Так оно происходило всегда, происходит и сейчас. Поэтому обществу нужны законы и сильная власть, жестоко наказывающая должностных лиц за отступление от Закона. Гарантом перед обществом за соблюдение законов может выступать только Законодатель и Суд, но не исполнительная власть. Этому тоже учит История.

“Нужно установить какую-то обуздывающую власть, которая не встречала бы сопротивления в своих усилиях предупредить злоупотребления”. (*23) Это прямо по Аристотелю, то есть речь идет опять о разделении ветвей власти и их взаимном контроле друг над другом.

“Цель, которую себе ставят люди, объединенные законами, сводится к образованию общественной власти для предотвращения и пресечения насилия и несправедливости отдельных лиц”. (*24)

И главный механизм этой общественной власти, несомненно, организация законодательной власти, вынесенная на вершину Власти Государства.

Жадность и честолюбие — две основные причины неравенства, нарушающего общественное равновесие, развращающее людей, порождающее леность. “Счастье “золотого века” нарушила леность.” (*26)

“Не будем строить себе иллюзий: собственность разделяет нас на два класса — богатых и бедных... Первые всегда предпочтут свою собственность собственности государства, а вторые никогда не будут любить правительство и законы, допускающие, чтобы они были несчастны.” (*27)

“Противодействие законов проявлениям жадности и проистекающим от нее порокам окажется бесполезным, если законы не приведут к уменьшению государственных финансов. Таков был основной закон Ликурга.” (*28)

“Если мы хотим, чтобы правители были справедливыми, нужно, чтобы у государства было мало потребностей, а для того, чтобы еще больше приучить правителей к справедливости, надо, чтобы законы не предоставляли им возможности иметь больше потребностей, чем остальным гражданам. Вот почему в Швейцарии, где более, чем в других странах, соблюдаются эти правила, граждане и более счастливы” (с.128).

“...Чрезмерные потребности республики не могут длительно сочетаться со скромностью нравов. Будьте уверены, что правители, беспрестанно колеблющие законы в угоду своим потребностям, неминуемо будут низвергнуты. Следовательно, все то, что служит увеличению потребностей государства или его правителей, является по природе своей пороком... наоборот, всякий закон, способный уменьшить потребности, является спасительным и мудрым законом...” “искусство законодателя состоит в уменьшении потребностей государства, а не в увеличении доходов, облегчающих удовлетворение его потребностей”.

“Всякое средство, придуманное для увеличения государственного дохода или прав риска, является губительным: вместо того, чтобы требовать денег, государство всегда должно было бы требовать только услуг. Поэтому достаточно знать историю установления в республике лютого налога, чтобы знать историю ее несчастий, приведших ее в конце концов к упадку.” (*28)

Разлагающее влияние на греческие города Пелопонесса, пишет Мабли, оказали роскошь и богатства Азии, в частности армии Ксеркса (персидский царь — Р.Х.). Она была побеждена при Платеях (греками — Р.Х.), но победители, захватив невиданную до сих пор добычу, пришли в изумление от роскоши азиатских правителей. “Персидская добыча изменила нравы Лакедемона и нанесла смертельную рану Конституции Республики”.

“...Как только спартанцы перестали фанатически повиноваться важнейшему закону Ликурга, как только жадность проникла в республику, они вынуждены были принять пагубную политику Лисандра. Спарта стала требовать налогов от своих врагов и от своих союзников, под предлогом необходимости вести внешние войны и иметь флот она создала государственную казну, а из казны богатства тайно потекли в карманы должностных лиц и граждан. По мере ослабления власти законов все смелее становилась коррупция.” (*28)

Верно: “Коррупция, — писал Софокл, — “съедает” государства...”

Эта болезнь также стара, как государство, общество. Но история показывает и то, что государство долго не выживает, если не осуществляется жесткая борьба с коррупцией. Рим просуществовал 2 тысячи лет, потому что в нем были развитые контрольные институты государства...

Российский Парламент, Президент Руцкой только попытались обнажить масштабы коррупции — и вот мы здесь, в “Лефортово”, а Парламент расстрелян...

Потрясает стиль Софокла — не у него ли учился Шекспир?..

...Софокл. Трагедии, драмы, т. III.
Перевод с предисловием Ф. Зелинского
Москва, издание М. и С. Сабашниковых, 1914

Явились змеи посреди стола,
К блюдам и чашам винным подползая.

Кого любовь и правда вдохновляет,
Тот мудрецов находчивее всех.

Когда глупцы числом необорим,
От них мудрец погибнет одинокий.

1. N.Maciavelli.Firenze.1854, p.79.
2. Николай Михайлович Карамзин. История государства Российского. Том IV- VI. Тула, 1990, с.459.
3. Николай Михайлович Карамзин. История государства Российского. Том IV- VI. Тула, 1990, с.459-463.
4. Аристотель. Сочинения в 4-х томах. М., 1984. Том 4, Книга вторая.
5. Аристотель, с.403.
6. Аристотель, с.404.
7. Там же, с.405.
8. Аристотель, с.409.
9. Аристотель, с.410.
10. Аристотель, с.411.
11. Аристотель, с.405.
12. Там же, стр.413.
13. Аристотель, с.414.
14. Аристотель, с.426.
15. Аристотель, с.439.
16. Дж.Ст.Милль. Биографический очерк М.Туган-Барановского, С.Петербург, 1892, с.70.
17. М.Туган-Барановский. Дж.Ст.Милль. Биографический очерк. С.-Петербург, 1892.
18. Гоноре-Габриэль де Рикети, граф де Мирабо. Библиографический очерк, В.Васильева, С.Петербург, 1894. Родился в 1749 году. Первая работа, - “Опыт о деспотизме”, 1792 г. — (Essai suk le Aespotisme”).
19. Там же, с.35.
20. Де Г.Б.Мабли. Избранные произведения. АН СССР, Москва-Лениград, 1950. “О законодательстве или принципы Законов”; De la fegislation ou Principes Des loix. Par W.l Abbe De Mably. A Amsteradam, W.Dee. LXXVI, p.73.
21. Ibid, p.77.
22. Оp.cit., p.78.
23. Ibid.
24. Ibid, p.85-86.
25. Ibid., p.127.
26. Ibid, p.91-92.
27. Ibid, с.97.
28. op.cit., p.109-110.