ельцин. Записки президента

Глава 1

Нормальная страна (разные записи)

Дневник президента

4 октября 1993 года

     Около пяти утра ко мне пришли начальник главного управления охраны Михаил Барсуков и его первый заместитель, начальник охраны президента Александр Коржаков и попросили, чтобы я встретился с офицерами спецгрупп "Альфа" и "Вымпел". По их тону я понял: что-то не в порядке. Но не стал ничего уточнять, сразу же сказал: у меня нет времени с ними встречаться, перед ними поставлена конкретная задача, пусть выполняют. Барсуков кивнул. Они вышли. Прошло примерно полчаса, и Михаил Иванович вновь попросил разрешения зайти ко мне. Войдя в кабинет, он сказал: "Борис Николаевич, очень вас прошу, надо с ними встретиться, давайте не со всей группой, а хотя бы с командирами подразделений, старшими офицерами. Волнуются ребята, все-таки такое задание. Их ведь второй раз посылают на Белый дом... "

     Я подумал немного. Ответил: "Хорошо, встречусь". Вскоре мне доложили, что командиры подразделений, всего около тридцати человек, собрались на третьем этаже, ждут меня. Я шел к ним, а чувство тревоги, беспокойства, какой-то безнадежной тоски не покидало меня. Вошел в зал, собравшиеся встали, приветствуя меня. Я посмотрел на них, почти все опустили глаза в пол.

     Решил не тянуть резину, сразу спросил: "Вы готовы выполнить приказ президента?" В ответ - молчание, жуткое, необъяснимое молчание элитного президентского воинского формирования. Подождал минуту, никто не проронил ни слова. Я громко произнес: "Тогда я спрошу вас по-другому: вы отказываетесь выполнять приказ президента?" В ответ опять тишина. Я обвел взглядом всех их - огромных, сильных, красивых. Не попрощавшись, пошел к дверям,

сказав Барсукову и Зайцеву, командиру "Альфы", что приказ должен быть выполнен.

     Дальнейшая история с "Альфой" и "Вымпелом" развивалась следующим образом. Обе группы отказались принимать участие в операции. Барсукову с трудом удалось их убедить хотя бы просто подойти к Белому дому. То, что спецгруппы находятся где-то рядом, психологически будет давить на засевших в здании, они раньше сдадутся, меньше будет жертв. Барсуков посадил их в автобусы, и в районе зоопарка (это метрах в пятистах от Белого дома) машины остановились. Здесь они сказали, что дальше не пойдут. Каких-то конкретных причин не называли. Кто-то сказал: а пусть Совет федерации даст санкцию на участие "Альфы" в боевых действиях, кто-то неуверенно произнес: мы не для того готовились, чтобы в безоружных машинисток стрелять.

     Тактика была у Барсукова простая: попытаться подтянуться как можно ближе к зданию, к боевым действиям. Почувствовав порох, гарь, окунувшись в водоворот выстрелов, автоматных очередей, они пойдут и дальше вперед.

     Можно ли было обойтись без "Альфы" и "Вымпела"? В общем-то к этому моменту приняли решение для операции в здании использовать подразделения десантников и армейские войска спецназа. Но был важен сам факт: "Альфа" не пошла! Как в августе девяносто первого! Это вызвало бы однозначные ассоциации. Уже завтра в газетах раструбят: кровожадные руководители посылают спецподразделения на политических противников, а бойцы такие справедливые, в политике участия не принимают, плюют и на тех политиков и на этих. Это был, так сказать, первый слой неприятностей, внешний, на него особого внимания можно было бы и не обращать. А второй - уже более серьезный. Информация о том, что "Альфа" отказалась выполнять приказ своих командиров, могла дойти до руководства парламента. Это значит, что там воспрянут духом, начнут с новой силой сопротивляться. Опять будет стрельба, будут новые и новые жертвы.

     Барсуков уговорил нескольких добровольцев из "Альфы" сесть на БМП и подойти на них к самому зданию, не пытаясь проникнуть внутрь, а просто осмотреться, чтобы, если все-таки придется действовать,

точно знать как. Четыре машины подъехали к Белому дому, и здесь произошла трагедия. Одна из БМП остановилась около раненого, человек находился в сознании, ему срочно нужна была помощь. Из машины вылез младший лейтенант, подбежал к лежащему, и в это время раздался выстрел снайпера. Пуля попала лейтенанту в спину, прямо под бронежилет. Так погиб Геннадий Сергеев, тридцатилетний офицер, еще одна жертва кровавого понедельника. Раненый, которому он пытался помочь, через несколько минут тоже скончался.

     После того как бойцы "Альфы" узнали, что погиб их товарищ, никого уже не надо было уговаривать. Почти вся команда пошла на освобождение Белого дома. Барсуков связался с Ериным, министром внутренних дел, подогнали несколько машин бронетехники. Под огневым прикрытием вошли внутрь здания. Во главе "Альфы" шли Михаил Барсуков и начальник президентской охраны Александр Коржаков. Он посчитал, и, видимо, правильно, что самой лучшей гарантией моей безопасности станет арест руководителей путча - Хасбулатова, Руцкого, Макашова, Ачалова.

     Появление "Альфы" произвело в здании Белого дома сокрушительное действие. Все стали немедленно сдаваться. Стрелять пришлось немного.

     Путч бесславно заканчивался.

Дневник президента

1 октября 1993 года

     По дороге в Кремль я попросил водителя машины остановиться напротив здания мэрии. Была пасмурная погода, сильный ветер. Ко мне подбежали тележурналисты, и я сказал несколько слов. Постарался, как и следовало в этой ситуации, говорить максимально твердо, сурово: "Пока в Белом доме не сдадут оружия, никаких переговоров не будет".

     Знакомой тяжелой громадой возвышался Белый дом, ставший за последний год таким чужим. Хотелось сбросить это наваждение, прямо сейчас, разрушив все планы, всю стратегию, войти в этот подъезд, сесть за стол переговоров, вынудить их пойти на уступки, заставить сдать оружие, отказаться от конфронтации, что-то сделать.

     Но сделать уже ничего нельзя. Мосты сожжены.

     И от этого - тяжесть на душе, недоброе предчувствие.

     Солдаты из оцепления оглядываются. Переговариваются между собой. Холодно им тут. А сколько еще придется стоять?

     Неужели Россия обречена на кровь?

     Был ли я прав тогда, вопреки уговорам многих принимая этот указ? Указ номер тысяча четыреста от двадцать первого сентября, который должен покончить с разрушительным двоевластием. С одной стороны - президент, избранный народом, с другой - советы, составленные по партийным спискам. Не по спискам нынешних партий. А по спискам единой, непобедимой, могущественной КПСС.

     Будущее покажет. А пока - я поступаю так, как считаю необходимым. Опираясь на логику событий, опираясь в конечном счете на свой собственный опыт и понимание.

Узаконенная анархия

     Фраза из какой-то западной газеты о царящей сегодня в России узаконенной анархии довольно точно отражает суть происходящего. Вроде бы все в России есть. Есть все государственные структуры. Есть Министерство юстиции. Есть мощная служба безопасности. Есть милиция.

     А порядка нет.

     Весной 1993 года я подписал указ о казачьих формированиях в армии. Казаки возвращаются к своему основному укладу жизни: они и в армии служат в своих особых подразделениях, и в своих станицах живут по старинному казачьему уставу. У людей все просто и понятно. Им возвращен полувоенный образ жизни, вокруг которого все остальное строилось, и они счастливы.

     Однако Россия состоит не из одних казаков. Да и им тоже, я думаю, будет тяжело приспосабливаться к новым условиям. Легко наводить порядок только нагайкой. Наводить порядок головой - всегда сложно.

     Анархия при таком количестве силовых структур, при таком количестве государственных служащих и институтов власти, при таком цивилизованном, культурном народе может объясняться только одним. Не работает приводная система. И поэтому

механизм не крутится. В конце концов все должно подчиняться какому-то одному, четко обозначенному принципу, закону, установлению. Грубо говоря, кто-то в стране должен быть главным. Вот и все.

     Конечно, введение президентства в России не решит все проблемы сразу. Однако государство на то и государство, что оно должно быть управляемо. По-моему, это так просто, что непонятно - почему этот вопрос представляется многим политикам таким запутанным и неясным. Главное, чтобы государство отвечало своему назначению, помогало гражданам жить.

     Никакая реформа - ни экономическая, ни политическая, ни финансовая - мгновенно наших проблем не решит. Проблемы решаются долго, год за годом, кропотливо, мучительно медленно. Но ведь надо начать... Чтобы у нас через десять лет появились хорошие государственные служащие, их надо воспитать при нескольких президентах и парламентах. Сейчас они почти ничего не умеют. А других просто нет. Им неоткуда взяться.

     Мы все должны набраться терпения. И мы должны учиться.

* * *

     Однако такая ситуация по большому счету не представляется драмой. Даже трагедией общества. Вот когда мы были под коммунистами - это была драма. Когда царя расстреляли - это была трагедия. Когда началась война с Гитлером - речь шла о жизни и смерти целой нации.

     Вспомните свою жизнь, жизнь своих родителей. Последние лет тридцать - тридцать пять общество российское жило все-таки довольно мирной, спокойной, устойчивой жизнью, где начали утверждаться основные приоритеты мировой цивилизации: благосостояние семьи, культура, образование, воспитание детей, обязанности по отношению к обществу и к самому себе. Это было и при Хрущеве, и при Брежневе, и при Горбачеве - фашистская сталинская система постепенно превратилась в "бархатный" тоталитаризм (типа режима Франко в Испании или диктаторских режимов в Латинской Америке), при котором традиционные, мирные ценности все-таки главенствовали. И общество приспособилось, научилось существовать в этих ограниченных рамках, внутри которых

все-таки начали воспроизводиться приемлемый духовный климат, материальные ценности, обстановка моральной терпимости.

     Это, конечно, очень сложный разговор, но я хочу сказать одно: сегодняшнее общество строится не на пустом месте. И то, что происходит сегодня, никак не сравнишь с революцией семнадцатого года, когда небо перемешали с землей. Общество просто ищет более удобный, более рациональный, более современный способ своего существования. Поэтому трагедийно-визгливые ноты, которые звучат порой в сегодняшней публицистике, я не очень приемлю. Мне они непонятны.

     Мы уже живем, а не только готовимся жить. Из этого, наверное, и надо исходить: мы живем в нормальной стране. Просто с запутанной судьбой. С непростой наследственностью.

Дневник президента

5 июня 1993 года

     В 9. 45 я позвонил Коржакову и попросил принять усиленные меры для поддержания порядка в зале, где будет проходить открытие Конституционного совещания. Если начнутся выкрики, свистки, кто-то будет вести себя по-хулигански, пытаться сорвать совещание - немедленно выводить. Пусть дежурят человек десять в фойе. В президиуме - я и премьер-министр России Виктор Черномырдин.

     За 10 минут до начала заседания появился председатель Конституционного суда Зорькин. Я знал, что ему отвели место в первом ряду, крайнее слева. Хасбулатову, Председателю Верховного Совета, - крайнее справа. Зорькин думал, что будет сидеть где-то в центре; постоял, покачал головой, потом смиренно уселся. Хасбулатов тоже постоял около своего места, подумал и все-таки сел. Рядом с ним никто не садился. Он поерзал в кресле и как бы углубился в бумаги.

     Мое выступление о конституции, о новом конституционном процессе - 40 минут. Этот доклад я тщательно готовил, причем серьезно правил уже второй вариант (первый отверг категорически, сделав 15 серьезных замечаний). Сидел всю ночь. Весь был в напряжении. И мои тяжелые предчувствия подтвердились.

     Как только я начал свое выступление, Хасбулатов написал записку и подозвал сотрудника, дежурившего рядом с трибуной. Тот взял записку и положил ее, но не на стол, а в ящик. Хасбулатову это не понравилось, он стал усиленно делать знаки Черномырдину - предоставьте мне слово после Ельцина. Несмотря на утвержденный регламент. Сразу после того как я сел на свое место, он вскочил и рванулся к трибуне. И тут началось...

     Зал, взвинченный, возбужденный, повел себя, мягко говоря, не слишком корректно. Начались захлопывания, свист. Запахло скандалом. Начало заседания было испорчено.

     Но когда в перерыве журналисты задали мне вопрос: "Что вы думаете о первом дне?" - я сказал: "Совещание продолжает работать, несмотря на провокационную акцию спикера".

     И все-таки Хасбулатов не тот: худой, тон какой-то просящий, глаза не сверкают, как обычно...

     Депутат Слободкин начал кричать, бросаться к трибуне. Его вынуждены были буквально вынести из зала.

     Я вдруг отчетливо понял: сегодня у меня появилось непреодолимое желание разогнать всю эту компанию.

     Настроение было испорчено еще и тем, что утром у меня в кабинете минут пять назойливо горела лампочка прямой связи - телефон Руцкого. Я не брал трубку, а лампочка не гасла. Пять минут. Ведь у Руцкого отключили прямую связь со мной, в чем дело? Оказывается, техник в выходной день протирал контакты спиртом, замкнул провода. Я задал вопрос: если он смог замкнуть провода, что он еще может? Мне ответили: нет, больше ничего, только замкнуть провода.

     Ладно, это все сейчас неважно. Главное - начало есть.

Дневник президента

5 мая 1993 года

     Встреча с государственным секретарем США У. Кристофером.

     Этому визиту предшествовали два телефонных звонка президента Клинтона.

     Первый раз он поздравил с победой на референдуме. Во второй раз просил срочно обсудить с ним план военных санкций против Боснии.

     Тогда я отреагировал: это так не решается. Вот приедет Кристофер в Москву (визит был запланирован), мы детально обсудим этот план, примем согласованное, обдуманное решение. А сейчас не дави на меня, пожалуйста, Билл. И он согласился.

     Я еще раз взвесил всю ситуацию. Стратегия Клинтона ясна: не хотите договариваться - будем стрелять. Но ведь план международного сообщества разрабатывался и утрясался целый год. Один ракетный удар - и с этим мирным планом будет покончено, может быть, навсегда. Мир в Югославии увидят уже только наши внуки.

     Понятно, что военный план уже существует в детальном, продуманном виде. Там определена и наша роль. Что ж, возможно, на это придется пойти - вводить силы ООН в разъединительные коридоры. Но пока говорить об этом рано. Пока еще есть резерв - может быть, можно заставить их мирно договориться.

Дневник президента

7 мая 1993 года

     Во Дворце культуры ГУВД, рядом с известной москвичам Бутырской тюрьмой, - прощание с погибшим первого мая сотрудником милиции Владимиром Толокнеевым. Перекрыта Новослободская улица. Солнечно, пусто, тихо - и грязновато, пыльно, как бывает в начале мая, когда только сходит снег.

     Жутко это - прощаться с человеком.

     Конечно, мы определим его семье солидный пенсион. Мы не оставим его ребенка. Но...

     Все это как-то не укладывается в голове. Первое мая, демонстрация. У нас, советских людей, это ассоциируется, ну, я не знаю, - с мороженым, с бутылкой пива, с шашлыком на природе, с кумачовыми знаменами, разумеется... Но с кровью?

     Страшные кадры по телевидению. Можно было бы предположить: ну, была давка, драка. Ну, в пылу борьбы парень подставился, ударили чем-то. Но ведь камера не умеет лгать. Человек, который кинулся за руль грузовика и дал резко газ, знал, что хочет убить милиционера. Это осознанное убийство.

     И сразу возникают вопросы: почему эта цепочка милиционеров оказалась беззащитной, окруженной с двух сторон? Где были водометы? Почему не применяли газ?

     Когда у нас появится хоть один ствол с пластиковыми пулями, чтобы при необходимости разгонять агрессивные толпы, как это должно быть?

     Я стою у гроба Толокнеева и смотрю на его молодую вдову.

     Я, президент, ничего не могу сделать...

* * *

     И все эти вопросы с тысячекратной силой ударят меня пять месяцев спустя. И я снова почувствую это почти физическое удушье - удушье бессилия.

В ночные часы

     У меня бессонница.

     Встаю в два-три часа ночи, хожу по комнате, пью чай, не могу заснуть. Таблеток не люблю, да и не помогают.

     В это время хочется поговорить с кем-нибудь. Но все спят.

     В такие часы я "работаю над книгой", то есть просто бессистемно что-то обдумываю, вспоминаю, формулирую, иногда что-то записываю. Вспоминаешь разное, не всегда приятные вещи, словом, становишься самим собой, более открытым, искренним, чем днем, в кабинете, когда застегнут на все пуговицы.

* * *

     О чем я вспоминаю?

     Помню, однажды Наина заболела воспалением легких, заболела сильно, ее даже отвезли в больницу - а дома грудная Танюшка. И я повез ее, крошечную, в Березники, к бабушке. Сидеть с ней дома было некому, а устроить в ясли в те времена было невозможно. Ехать на поезде сутки, даже больше, около тридцати часов.

     Ну, закутал ребенка в одеяло, сел в поезд.

     Плацкартный вагон. Все смотрят круглыми глазами: куда мужик грудную везет? Я смущенно объясняю.

     Конечно, сначала дочка спала. Женщины мне помогают пеленки менять, то да се... Но вот ночью, когда она захотела есть, для меня начался кошмар. Плачет, кричит, надрывается. Весь вагон проснулся. Я дрожу как в лихорадке. Все, конечно, за меня переживают. Начали искать какую-нибудь молодушку, у которой молоко есть. Обегали весь поезд. Но нет такой в поезде!

     Посоветовали в тряпочку завернуть хлеб и дать пососать. Я дрожащими руками беру хлеб, во что-то там заворачиваю. Стала сосать. А через пять минут опять кричит. Все поняла - обман это. И палец я ей давал, и водичку из ложки...

     Ну что делать-то?

     В глазах уже темно: а если что случится с ребенком?

     Короче, стал ей давать трогать губами свою грудь - и вдруг она затихла Народ смеется. У женщин слезы на глазах. Обманул, значит. Ей как-то тепло стало, что ли. В общем, успокоилась. Заснула. Довез я ее, грудную.

     Тоже аварийная ситуация, но забавная. Дочь не может помнить, конечно, этого случая. Рассказываю - не верит.

     Сейчас у меня уже трое внуков.

     Борька. Ему тринадцать лет. Мне кажется, чем-то он напоминает деда. По характеру заводила. Любит быть лидером среди ребят. Настоящий пацан, может подраться. Мне с ним интересно. Он занимается теннисом. Правда, ему не хватает упорства, усидчивости. Из-за этого я ссорюсь с ним. А он знает, как я его люблю, и, по-моему, всерьез мое воспитание не принимает.

     Катя. Это старшая дочь Лены. Ей четырнадцать. Очень талантливая девочка, занималась разными видами спорта, гибкая, сильная, и главное - очень целеустремленная. От нее исходит какое-то внутреннее спокойствие.

     Маша. Она у нас самая младшая. Любит вязать, рисовать, очень женственная, мягкая. Ей иногда достается от старших - и от Борьки, и от Кати, но она никогда не ябедничает, наоборот, всегда их защитит. Уже сейчас она - центр семьи.

     Зятья.

     Старший зять - Валера. Летчик. Он из семьи с традициями, с какими-то очень честными устоями, и Валере эти лучшие качества передались: он прямой, независимый, сильный. Настоящий мужчина в доме. Лена и Валера с детьми живут отдельно от нас. Когда мы встречаемся, мне всегда интересно выслушать его мнение.

     Леша, муж Тани. Работал инженером в космическом КБ, а потом занялся бизнесом. Ну что, смелый парень. Меня это волнует по понятным причинам: дело совершенно новое, и хочется, чтобы он работал

самостоятельно, независимо. Мне кажется, у него получается.

     Наконец, мои дочери, Таня и Лена. Самые любимые на свете.

     Вместе с мамой, с Наиной Иосифовной, они составляют "большой женский совет", который в принципе все в семье и решает.

     Наина Иосифовна. Наина. Ная. Моя жена. Нежная, терпеливая, все понимающая. Женой вообще трудно быть. Моей женой особенно. Ну а женой президента - это вообще тихий ужас...

     А проблемы начинаются с мелочей, с кухни. Дома готовят мои женщины. На даче повар, поскольку там бывает много народу, это ведь правительственный объект. Привыкнуть к тому, что в доме есть повар, - моим женщинам непросто. Хозяйки скептически переглядываются. Вроде бы проблем с готовкой меньше. А вроде бы и больше. Повар не всегда может учесть все вкусы детей, их привычки, их капризы. И что делать бабушке?

     Когда вопрос касается Борьки, тут дед становится необъективным. Я же очень долго ждал мальчишку. К воспитанию подключаются сразу трое: я, бабушка и мама. Он смотрит: чья возьмет? Чтобы в итоге сделать по-своему. Ситуации, которые я имею в виду, самые обычные: драка, двойка, прогул, бабушке нагрубил, с сестрами поссорился или еще что-то.

     Я думаю, вы уже поняли, что вокруг президента на цыпочках в семье не ходят. Хотя и стараются, даже очень стараются. Но шумно бывает - это нормально.

     Меня, конечно, трогает их стремление - и маленьких и больших - создать вокруг меня ауру покоя, атмосферу тепла. Вот видно, как они о чем-то договорились, как смотрят друг на друга понимающе. Даже маленькая Машка.

     И все это, конечно, исходит от Наины, от дочерей. Я им за это благодарен. Но все-таки натуры они у меня горячие. Бывает, заведутся на почве политики - не остановишь их дискуссии, хотя и пытаются замолкать, когда я рядом.

     Понимает ли жена, кто мой друг, кто враг, какова логика моих решений, старается ли давать советы? Сложно ответить. Ее советы - безмолвны. Она прекрасно все чувствует. И реагирует молча или очень сдержанно. Но я все вижу.

     В общем, просто нормальная семья.

 

---