ЧАСТЬ 1. НАКАНУНЕ

Залпы танковых орудий, расколовшие солнечное московское утро 4 октября, многие хотели бы забыть, как кошмарный сон, как случайный эпизод в политической биографии нынешних российских властей . Однако для тех, кто не хочет, чтобы этот "случайный эпизод" стал нормой политической жизни России, важно понять - а не стоят ли за этим эпизодом причины отнюдь не случайные, и способные на очередном витке политической борьбы поставить нас перед лицом еще более страшных событий?

Поэтому никак невозможно ограничиться лишь рассказом о том, что происходило в России в памятные сентябрьские и октябрьские дни. Начать придется издалека.

1.1. Откуда и куда идет Россия?

Крах власти КПСС, распад СССР и начало радикальных рыночных реформ - вот те исторические условия, в которых сложился глубокий экономический и социально-политический кризис, переживаемый сейчас Россией.

К началу 80-х годов уже не только небольшая часть интеллигенции, давно критиковавшая режим, и некоторые наиболее дальновидные слуги этого режима, но и все более и более широкие слои народа стали осознавать, что система находится в историческом тупике. Как сторонникам социализма, так и его противникам становилось ясно, что сложившаяся модель общества наглядно демонстрирует неудачу советского "социалистического эксперимента". Для одних этот факт означал необходимость борьбы за трансформацию системы в подлинный социализм, для других - сильнейший аргумент против всякого социализма и коммунизма.

1.1.1. "Реальный социализм"

Со строго научной точки зрения, сложившееся в СССР общество вообще нельзя было назвать социалистическим. Попытка социалистической революции в стране, которая была еще полукапиталистической, далеко не самой развитой в промышленном отношении, изолированной от всего остального мира, который продолжал развиваться в русле капиталистической модели хозяйства, оказалась - как это и можно было ожидать - в основном неудачной. (Другое дело, что эта попытка не была предметом произвольного выбора, а была обусловлена комплексом внутренних и международных политических, исторических и социально-экономических обстоятельств).

Революция не смогла предотвратить концентрацию власти в руках бюрократии и обеспечить власть большинства народа. Точнее говоря, рабочий класс и другие трудящиеся классы тогдашнего российского общества не сумели овладеть реальной властью и она была узурпирована бюрократией.

В таких политических условиях была сформирована порочная стратегия экономических преобразований. Буржуазные и добуржуазные экономические отношения были отчасти разрушены, но не уничтожены полностью. Экономический строй, который был провозглашен социалистическим, на самом деле представлял из себя колоссальную бюрократическую надстройку над сложным переплетением докапиталистических, капиталистических, государственно-капиталистических и социалистических экономических отношений. Да, и социалистических. Мощное революционное движение рабочего класса не прошло бесследно. Однако господствующие позиции, завоеванные бюрократией, позволили ей предотвратить возникновение социалистической свободной ассоциации тружеников, взяв под колпак бюрократического контроля реальные попытки самоорганизации тружеников, резко ограничив широко проявившуюся на начальном этапе "строительства социализма" тенденцию к массовому социально-экономическому творчеству.

Ростки социализма были придавлены бюрократическим контролем, они ограничивались и деформировались этим давлением бюрократии, и не смогли приобрести решающего значения. Экономические предпосылки социализма, созданные в рамках буржуазной системы (различные виды кооперации, свободные профсоюзы, акционерная форма предприятий и т.д.), оказались также подорваны или уничтожены бюрократией, что делало возникшие элементы социалистической системы крайне непрочными, с самого начала пораженными вирусом тоталитарно-бюрократического перерождения.

Едва ли не каждое хозяйственное звено "реального социализма" представляло собой пеструю смесь разнородных элементов, пронизанных прямым вмешательством бюрократии в хозяйство. Государственное предприятие несло в себе элементы государственного капитализма (рабочий являлся наемным работником государственной администрации), социализма (широкая система материально обеспеченных социальных гарантий), частного капитализма (операции на "черном рынке", которые осуществляла администрация) и даже полуфеодальные элементы (система прописки, которая, вместе с предоставлением целого ряда материальных благ только через предприятие, ограничивала свободную мобильность рабочих).

Точно также колхоз соединял в себе государственно-капиталистическое хозяйство с элементами кооперативной демократии и с мелким частным (так называемым подсобным) хозяйством колхозников, где производилось около трети всей сельскохозяйственной продукции. Это мелкое хозяйство, с одной стороны, фактически паразитировало на общественном хозяйстве колхоза. С другой стороны, колхозник не мог иметь это частное хозяйство, не будучи членом колхоза и не работая в общественном хозяйстве, что напоминает полукрепостнические отношения.

Таким образом, это была не смешанная экономика, состоящая из нескольких, более или менее четко очерченных экономических укладов. Это был своеобразный "винегрет", состоящий из хаоса обломков и осколков самых различных хозяйственных укладов (но при этом в общем соответствующих достигнутому материальному и технологическому уровню экономики, также весьма разнородному). Скрепляющей силой этого хаоса, или "винигрета", было почти полное формальное огосударствление экономики, обеспечивавшее тоталитарный контроль бюрократии над всеми звеньями хозяйственной системы.

Общество "реального социализма" не имело четко очерченной социальной структуры. Общее противопоставление трудящихся и бюрократии, конечно, недостаточно для характеристики основных социальных групп этого общества. Сложность заключается в том, что крупные общественные классы, различающиеся по фундаментальным социально-экономическим признакам, в этом обществе не сложились.

Так же, как экономическая система складывалась из множества разнообразных и разнородных элементов, так и каждый человек оказывался наделен множеством разнородных социальных признаков (наемный работник мог быть одновременно дельцом "черного рынка" или самостоятельным мелким производителем, или входить в состав партбюрократии и т.д.). Такой неопределенный социальный статус человека приводил к возрастанию роли разного рода локальных и корпоративных социальных связей, в особенности связей с представителями бюрократической иерархии.

Человека легче было бы определить не по его формальному статусу, а по его основной социально-психологической ориентации. Это могло быть конформистское подчинение бюрократии или сохранение традиций революционного энтузиазма (с претензией на решающий голос в общественной жизни). Это могла быть, со стороны господствующих элит, ориентация на полную бюрократическую гегемонию или на патернализм по отношению к трудящимся. Одним из наиболее негативных результатов десятилетий бюрократического господства было широкое распространение конформистского типа социальной психологии.

1.1.2. Путь к стагнации

Сложившаяся экономическая и политическая система иногда называется "мобилизационной экономикой". Действительно, она оказалась довольно эффективной в решении задач, требовавших быстрой концентрации человеческих и материальных ресурсов нации на решении каких-либо крупных, широкомасштабных задач. Структурная перестройка экономики в годы индустриализации, мобилизация экономики в годы второй мировой войны и быстрая конверсия после ее окончания, создание атомной, электронной и аэрокосмической промышленности в 50-е годы - все это подтверждает сделанный вывод.

Другим преимуществом этой системы была эффективная централизация средств огосударствленной экономики в бюджете, что позволяло обеспечивать высокий уровень финансирования образования, здравоохранения, науки, культуры и тем самым создавать дополнительные условия для экономического роста.

Однако с течением времени эти преимущества стали постепенно утрачиваться, что стало заметным уже к началу 60-х годов. "Командная экономика" постепенно размывалась - с ростом масштабов производства возрастала и контролирующая его бюрократия. Бюрократический аппарат становился все более громоздким, не поддающимся реальному управлению из единого центра, и распадался на отдельные ведомственные и региональные блоки. Различные группы бюрократии в погоне за своими узкими корпоративными интересами во все большей мере уходили из-под централизованного контроля, более того, центральная бюрократия фактически превращалась лишь в представителей местной и отраслевой бюрократии. Эффективность централизованного руководства падала, его решения стали сводиться к компромиссу между различными группировками бюрократических элит. Мобилизационные возможности системы, ее способность к концентрации и быстрому перераспределению ресурсов резко снизились.

Разрастание бюрократии, все более и более откровенная погоня за привилегиями, забвение условий того компромисса между бюрократией и рабочими, который только и сделал возможным ее господство (социальные гарантии в обмен на власть) - все это вело к нарастанию разочарования в трудящихся классах общества. Одновременно с постепенным падением эффективности экономики снижался и удельный вес бюджетных расходов на социальные и культурные нужды. Антагонизм между бюрократией и трудящимися углублялся. Бюрократические методы управления перестали рассматриваться как неизбежное зло и каждый факт бюрократического произвола воспринимался все более и более болезненно.

Фактическая идеология бюрократии давно уже резко отличалась от коммунистической фразеологии, которой она прикрывалась. Даже такие мотивы, как власть, карьера, престиж вытеснялись мотивом личного материального успеха. Поскольку принятые рамки бюрократической иерархии и официальные лозунги сдерживали достижение этого успеха, бюрократия начала все больше и больше втягиваться в нелегальный бизнес. Используя свое положение, чиновники оказывали покровительство дельцам "черного рынка". Так формировался союз коррумпированной бюрократии и криминального капитала.

1.1.3. Крах "реального социализма"

Недовольство нарастало во всех слоях общества. Рабочие и крестьяне были недовольны забвением их интересов, неэффективным хозяйствованием бюрократии, ее бьющими в глаза привилегиями. Интеллигенция была недовольна подавлением свободы мысли, невозможностью критиковать бездарное руководство чиновников. Бюрократия тяготилась теми условностями, которые накладывало на нее "советское, социалистическое государство". Часть бюрократии видела в этом всеобщем недовольстве угрозу своему господству и готова была пойти на реформы, чтобы, пожертвовав старым слоем элиты и идеологическими условностями, все же удержать власть. Наступила эпоха Горбачева.

Политика Горбачева, характеризовавшаяся довольно решительными шагами в сторону политической демократии, оказалась куда как менее успешной в области экономических реформ. Распад восточноевропейского экономического союза (СЭВ) и переход (под давлением Международного валютного фонда) в торговле со странами Восточной Европы к расчетам в свободно конвертируемой валюте нанесли в 1989 году первый ощутимый удар экономике СССР. Второй удар был нанесен неудачными экономическими экспериментами, которые, не создавая условий для действия рыночных регуляторов, в тоже время разрушали прежнюю систему бюрократического регулирования. Вместе со стремлением республик СССР к независимости и неясной и непоследовательной политикой Горбачева в этом вопросе, эти экономические эксперименты привели к многочисленным срывам ранее заключенных договоров, отказам от платежей в союзный бюджет и т.п. Стагнация грозила превратиться в кризис.

Экономические реформы первоначально проводились Горбачевым под лозунгами обновленного социализма и включали даже некоторые уступки рабочим (расширение их участия в принятии решений на уровне предприятий - создание Советов трудовых коллективов и т.д.). Однако в 1990 году наступает явный поворот: в лексиконе Горбачева появляются слова "рыночное хозяйство", "приватизация", а дарованные рабочим в 1987 году права летом 1990 были отобраны обратно. Такие маневры не прибавили КПСС популярности ни среди сторонников социализма, ни среди сторонников "рынка" (о капитализме открыто говорили тогда немногие).

"Рыночники" видели в антикоммунистической оппозиции людей, готовых на гораздо более радикальное движение к капитализму. Ельцин, который также первоначально выступал под флагом обновления социализма, втягивался во все более тесный союз с антикоммунистической оппозицией. Видя ослабление позиций КПСС, значительная часть бюрократии стала присоединяться к оппозиции.

Робкие попытки приспособить КПСС к политической борьбе в условиях многопартийности саботировались как сторонниками капитализма, которым эффективная коммунистическая или социалистическая партия была ни к чему, так и консервативной партбюрократией, не желавшей никаких перемен. Фактически блокировали модернизацию КПСС и реформаторы-"горбачевцы", желая, по-видимому, удержать весь огромный политический аппарат КПСС (который в тоже время был и частью аппарата государственной власти) под своим монопольным контролем.

Слово "социализм" оказалось дискредитировано не только десятилетиями тоталитарного режима, но и бестолковостью "перестройки". Общество раскололось на "консервативных коммунистов" и "прогрессивных антикоммунистов", сторонники же различных вариантов демократического социализма остались в явном меньшинстве.

Конформизм основной части населения, унаследованный от десятилетий тоталитарной системы, на первый взгляд, сменился небывалой массовой политической активностью. Однако в самой этой массовой активности содержался элемент конформизма. Даже в 1987-1989 годах, когда за участие в несанкционированных властями митингах с требованиями демократических прав и свобод можно было получить самое большее 15 суток ареста и несколько ударов дубинкой, на эти митинги выходили лишь маленькие группки политических активистов. Только когда митинги и демонстрации стали фактически, а затем и официально разрешены, когда подавляющая часть средств массовой информации стала изо дня в день внушать обывателю, что участие в демократических митингах с антикоммунистической и антиправительственной направленностью - это долг каждого честного гражданина, только тогда на эти митинги стали собираться десятки тысяч людей.

Победа Ельцина на президентских выборах в 1991 году ясно показала симпатии населения. Переход бюрократии под знамена Ельцина стал массовым, авторитет Горбачева резко упал. "Странный путч" в августе 1991 года только ускорил дело. Большая часть бюрократии спешно перекрасилась в антикоммунистов. Рабочие не видели никакого смысла в защите Горбачева против Ельцина, ибо в экономике они теперь обещали одно и тоже, - рынок и приватизацию - но Ельцин к тому же обещал покончить со всевластием и с привилегиями партократии. КПСС оказалась неспособной к сопротивлению. Горбачев также уступил власть без боя. Региональным бюрократическим элитам уже никто не препятствовал разделить СССР между собой.

Вина Горбачева состоит отнюдь не в том, что он вступил на путь реформ и политической демократии. Это, скорее, следует поставить ему в заслугу. Действительная вина Горбачева состоит в том, что он подошел к демократии формально, не создал условий для освобождения политической инициативы трудящихся, и опирался в своих реформах по-прежнему на бюрократический аппарат, а не на тружеников. Поскольку как консервативная, так и прокапиталистическая части номенклатуры работали против Горбачева, провал его политики был тем самым предрешен.

Кроме того, Горбачев не сумел предвидеть последствий быстрой демократизации общества и не смог противопоставить антикоммунистической оппозиции ясную и практичную программу обновления социализма, способную непосредственно заинтересовать большинство населения. Развязав руки капиталистически ориентированной части номенклатуры (что было неизбежной платой за демократию), Горбачев не справился с экономическими реформами и тем самым сдал на руки оппозиции полную колоду политических козырей.

То, что произошло после августа 1991 года, уже не зависело от Горбачева. Разумеется, он мог принять поражение более достойно, но центральная бюрократия уже сделала свой выбор: она отдала КПСС на слом, поделила контроль над СССР с региональными бюрократиями, оставив себе самый крупный кусок - Россию. КПСС не была в 1991 году коммунистической партией - она была партией власти , а потому рассыпалась, утратив эту власть. Значительная часть ее верхушки пошла за Ельциным, кто-то ушел в бизнес, многие просто прекратили активную общественную деятельность. Тоже самое произошло и с рядовыми членами - ведь лишь 1/20 членов КПСС приняла участие в возрождении КП РФ.

Антикоммунистическая оппозиция захватила власть на волне действительно массового народного движения против всевластия бюрократии, против ее паразитизма и неумения поднять эффективность экономики. Однако уже в 1990 году господствующие позиции в этом движении стали захватывать представители номенклатуры, в основном нового ее поколения. К концу 1991 года это сделалось очевидным. Бюрократия и на этот раз сумела подмять под себя народное движение и использовать его в своих собственных интересах.

1.1.4. Возможные пути эволюции переходного общества

До тех пор, пока мы находимся в кризисе, у нас остается возможность выбора различных путей выхода из этого кризиса, различных моделей нашего будущего развития. При этом прошлое развитие и его печальные результаты, равно как и наше положение в мировом сообществе задают лишь некоторые внешние границы, "область допустимых значений" нашего будущего. Внутри этой области выбор будет предопределен прежде всего балансом социально-экономических (и в меньшей мере - политических) сил, некоторые из которых в силу своей природы будут считаться с соображениями экономической эффективности и (или) социальной справедливости, а иные их проигнорируют.

"Область допустимых значений" нашего будущего, в силу описанных выше соображений, ограничена двумя сторонами противоречия. На одном его полюсе - положение нашего Отечества как "южной" (в экономическом смысле) развивающейся страны с доминированием традиционных индустриальных и доиндустриальных технологий, ориентированных на добычу и переработку сырья, сборку и т.д.; с бюрократическим, зависимым капиталом, ориентированным на посредническую деятельность; с социально-пассивным и дифференцированным в зависимости от близости к коррумпированным слоям бюрократии населением, подчиненным новой "номенклатуре"; с медленно деградирующим социокультурным потенциалом.

На другом полюсе - сохранение и развитие постиндустриальных ("высоких") технологий на базе взаимовыгодной кооперации в этой сфере с мировым сообществом и в рамках преимущественно индустриальной экономики; трансформация нынешнего социально-экономического "винегрета" в смешанную систему производственных отношений с высоким (наследующим реальные элементы социализма) уровнем социализации и, на этой основе, дебюрократизации экономики и ее институтов; демократической (т.е. обеспечивающей подлинное народовластие) социально-политической системой; приоритетом гуманитарных, экологических и культурных ценностей.

Среди наиболее вероятных сценариев следует выделить несколько иные, не образованные противопоставлением этих крайних возможностей.

Первый - две модели "номенклатурного капитализма" (для противников марксистского формационного подхода может быть предложен термин "номенклатурный цивилизм" - "цивилизованная" рыночная экономика, скорректированная в одном, но принципиально значимом пункте: экономическая и политическая власть в этой системе принадлежит "номенклатуре"). Модель 1А - "западническая" и модель 1Б - "патриотическая".

В случае 1А - "западнический номенклатурный капитализм" - новая генерация "номенклатуры" вкупе со специфическим советским "средним классом", используя пассивность массового слоя "служащих по найму" и получив ведущие позиции в экономических институтах, обеспечивают медленную эволюцию элементов бывшего государственного капитализма и подпольного рынка. Это эволюция к рыночной экономике зависимого (экономически и технологически) от более развитых стран типа с доминированием "номенклатурно-корпоративной" собственности и системы регулирования экономики.

Формы внеэкономического принуждения медленно отмирают, элементы социализма, равно как и механизмы самоорганизации трудящихся, целенаправленно разрушаются. В случае сопротивления со стороны "низов" внедряется модель пиночетовского образца. После 1,5-2 десятилетий кризиса и мук для большинства населения мы, возможно, войдем в число "среднеразвитых стран".

Вариант 1Б - "патриотический номенклатурный капитализм". В основе своей сходен с первой моделью, за исключением того, что ведущую роль в нем играет прежде всего отечественная технократия и среднее звено экономической бюрократии прежней генерации. Это несколько иная социальная сила, поэтому результатом ее прихода к власти будет гораздо более автаркичная и экономически архаичная хозяйственная система с бюрократическим регулированием и технократическо-менеджерской полугосударственной собственностью и властью. При всех ее минусах (прежде всего - историческая тупиковость) в краткосрочной перспективе эта модель может помочь предотвратить обвальный кризис и сохранить (хотя бы отчасти) отечественный технологический и гуманитарный потенциал.

Второй сценарий - вырастающая на базе бюрократически деформированных элементов социализма и полуфеодальных отношений реакционная борьба за реставрацию (по идее - в облагороженном, а скорее всего - в карикатурном виде) прежней неорганичной и пришедшей к глобальному кризису системы. Исторически этот вариант абсолютно бесперспективен, но в краткосрочном отношении поддерживающие его социальные силы (прежде всего, привыкшие к гарантированной жизни прошлого "служащие по найму у государства") и социокультурные тенденции (рост патриотических настроений в условиях обострения межнациональных отношений) могут быть использованы как важная карта в борьбе между двумя вариантами первого сценария.

Третий сценарий (ныне почти невероятный, хотя на протяжении "перестройки" он имел некоторые шансы на успех) - базирующаяся на традициях массового социально-экономического творчества социалистическая тенденция, "выращивание" в нашем отечестве ростков социализма в атмосфере подлинно демократической, социализированной экономики. Этот сценарий, однако, важен и сейчас - не только как потенциальная абстрактная возможность, но и как реальная тенденция самоорганизации, ассоциирования экономических субъектов (профсоюзное, потребительское, экологическое движения, борьба за развитие ассоциированных, коллективных форм собственности и мн. др.).

Эта тенденция может и должна стать той контрсилой, которая предотвратит сползание нашей страны к крайне жестким, антидемократическим, а потому и асоциальным, неэффективным с точки зрения человеческого измерения экономики модификациям "западнической" или "патриотической" версий "номенклатурного капитализма". Только активная и бескомпромиссная борьба за самоорганизацию сможет обеспечить реализацию наиболее желательного из вероятных четвертого сценария - сценария долговременного (но не вечного) компромисса различных общественных сил в нашей кризисной экономике.

Какой именно из описанных объективно возможных сценариев будущего развития России должен оказаться непосредственно реализован - это зависит от расстановки социально-политических сил.

1.2. Политический пейзаж накануне переворота

Политическая система страны с неизбежностью отражала все хитросплетения сложившегося в России социально-экономического "винегрета". Но зеркало это было и остается кривым, ибо вся наша политическая жизнь была и остается продуктом тоталитарного прошлого, по сию пору деформирующего настоящее.

Это искривление касается, во-первых, крайне слабого уровня развития социально-политических "мускулов" народа. Приученные за долгие десятилетия господства патерналистской бюрократии к пассивности и иждивенчеству, граждане России в большинстве своем не только не приобрели характерной для буржуазного общества способности активно бороться за свои интересы (через профсоюзы, политические партии и т.п.), но и окончательно растеряли к началу 90-х годов энтузиазм и первых строителей социализма 30-х, и наивных романтиков 60-х, и подлинных демократов 80-х. Политическая пассивность народа оказалась к осени 1993 г. чудовищной, что тесно связано с глубоким экономическим кризисом, заставляющим думать главным образоме о борьбе за существование.

Во-вторых, вследствие этой пассивности в стране крайне слабо оказались развиты институты гражданского общества (к тому же подорванные экономическим кризисом) и формы самоорганизации народа. Политические партии в подавляющем большинстве не насчитывали и несколько тысяч активных членов (за исключением КП РФ) и фактически представляли из себя группы политических лидеров (в лучшем случае сотню-другую человек), которые к тому же были крайне слабо связаны со своей "членской базой". Общественные движения оказались поражены тем же недугом: большинство профсоюзных, женских, экологических и т.п. организаций фактически функционировали как некие аппаратные структуры, не имеющие серьезной поддержки снизу и не способные в силу этого на какие-либо серьезные политические действия.

В-третьих, в России к октябрю 1993 г. сложилась крайне своеобразная структура политических сил, с чем мы должны разобраться специально, ибо здесь скрыта одна из непосредственных причин победы ельцинистов и поражения оппозиции.

Тоталитарное прошлое нашего переходного общества, соединяющего ныне остатки мутантного социализма, госкапитализма и внеэкономического принуждения с зарождающимся корпоративно-мафиозным ("номенклатурным") капитализмом, во многом обусловило специфику политической картины в России. Наряду с постепенно складывающимся традиционным для капиталистического общества делением политических сил на "левых" (от коммунистов и социалистов до социал-демократов) и "правых" (от либералов до монархистов и фашистов) в нашем Отечестве принципиально значимым оказалось и еще одно членение - на сторонников сохранения (или пародийного восстановления) тоталитарно-бюрократических механизмов власти, паразитирующих то ли на мутантно-социалистической, то ли на номенклатурно-капиталистической социально-экономической системе, и борцов за слом прежней модели власти и торжество демократии, народовластия.

Это второе деление как бы рассекло надвое и "левых", и "правых" в России, вызвав к жизни такие парадоксальные явления как блок, например, фундаменталистских коммунистических организаций с националистами всех мастей (от кадетов и христианских демократов до монархистов).

Фактически, политическая картина оказалась разделена на четыре сектора:

       сторонники "сильной власти", авторитаризма
                             ¦
       коммунисты-           ¦   правые националисты
                             ¦
    "государственники"       ¦   и либерал-фашисты 
                             ¦                           
сторонники социализма      1 ¦ 4  сторонники капитализма
                             ¦
<----------------------------+-------------------------->
("левые")                  2 ¦ 3               ("правые")
                             ¦
              левые          ¦        правые
                             ¦
          демократические    ¦       демократы
                             ¦
               силы          ¦
                             ¦
                             ¦
                   сторонники демократии

В каждом из этих секторов присутствовало великое множество различных организаций, которые постоянно дрейфовали в том или ином направлении (иногда параллельно в нескольких - вследствие перманентных расколов).

Главной социально-экономической базой для коммунистов-фундаменталистов были и остаются "кусочки" мутантного социализма.

Последнее обусловливает, во-первых, ностальгию по тоталитарно-социалистическому прошлому. Это не только идеологическая, но и материальная (существующая в виде определенной модели социально-экономического поведения) тенденция, воспроизводящая консервативную, конформистскую позицию, особенно широко распространенную среди социально незащищенных слоев населения.

Во-вторых, эти "кусочки" мутантного социализма, существуя в настоящем, вызывают прогрессивное стремление к сохранению реальных достижений прошлого (прежде всего - социальных гарантий и элементов коллективизма), но как правило, в превратных формах иждивенческих требований, адресованных к властям (отсюда, кстати, поддержка государственнических тенденций) - обеспечить гарантированный минимум жизненных благ.

В отличие от них, коммунисты и социалисты из демократического лагеря появились как политические силы, выражающие объективную общемировую тенденцию к социализации и демократизации экономики и политики. Они пытаются опереться на слабые, но реальные ростки самоорганизации и социального творчества трудящихся - профсоюзы, коллективные предприятия, органы самоуправления. Слабость этих ростков вместе с конформизмом большинства населения обусловили узость социальной базы, слабость и противоречивость действий левых демократических сил в России накануне и после октябрьского переворота.

Лагерь буржуазных демократов России 1993 г. оказался расколот по меньшей мере надвое. Справа - ориентированная на политику "шока без терапии" и эволюционирующая в направлении поддержки то ли маккартизма, то ли пиночетовской диктатуры группа проельцинских политических партий и организаций (прежде всего "Демократическая Россия" и сформированная на ее основе предвыборная коалиция "Выбор России"). Слева (в данном случае это означает ближе к центру) - группа партий и организаций реформистской направленности (прежде всего "Гражданский союз").

"Центристы" из "Гражданского союза" и близких к нему сил опирались прежде всего на патерналистски настроенную бюрократию и "полуогосударствленный" предпринимательский слой - директоров крупных промышленных предприятий, страдающих от политики "шока без терапии" и анархической конверсии. В отличие от поддерживающего Ельцина сырьевого комплекса и торгово-финансового капитала, промышленники (руководство как государственных, так и формально приватизированных - акционерных - предприятий) объективно проигрывали как от прозападной ориентации, так и от форсированного перехода к так называемому "свободному рынку", углубляющему и без того огромные диспропорции в экономике.

Однако оппозиционность этого слоя весьма сильно подрывалась возможностью выгодного использования монополизма крупнейших промышленных предприятий, что в условиях либерализации цен создавало для части предпринимателей идеальные условия для ускоренного накопления капитала. Не гнушался директорский корпус и активным участием в "прихватизации" госсобственности, и использованием государственных капиталов для частной коммерции.

В значительной степени "центристов" поддерживала и та часть квалифицированных рабочих и интеллигенции, кто рассчитывал на выгодную продажу своей рабочей силы в условиях социального рыночного хозяйства, а не на спекуляцию.

Социально-экономическая база ельцинистов была и остается довольно пестрой. Во-первых, это "новая генерация" номенклатуры (в основном - дети и внуки чиновников среднего уровня и выше) - поколение, выросшее в условиях разложения брежневского "социализма", ориентированное на Запад, циничное, лишенное патерналистских иллюзий и крайне недовольное тем, что во время перестройки они оказались отстранены от дележа пирога или получили непропорционально малую долю.

Во-вторых, это бывший "теневой капитал", трансформировавшийся в "бандократию" (социальный слой легализовавшейся организованной преступности, сращенной с коррумпированным чиновничеством) и постепенно превращающийся в корпоративно-мафиозную буржуазию. Снизу их подпитывают новые предприниматели - инженеры, экономисты и т.п., успешно внедрившиеся в спекулятивную деятельность (посреднические финансовые и торговые операции, торговля недвижимостью и т.п.)

В-третьих, это довольно узкий слой "элитарной" интеллигенции, получивший немалые выгоды от перехода (в очередной раз) на сторону победителя.

Наконец, важнейшей опорой ельцинистов является отечественный потребительски настроенный мещанин, получивший вместо старого мифа о коммунизме, где "блага польются полным потоком", миф о рынке, где каждый "порядочный гражданин" если и не станет завтра миллионером, то во всяком случае будет жить как "порядочный гражданин" США. К этому кругу принадлежат прежде всего служащие элитарных учреждений, рабочая аристократия (в основном в отраслях, занятых производством сырья и топлива), работники совместных предприятий, банков и иных коммерческих структур, имеющие относительно привилегированное положение в условиях "номенклатурного капитализма".

Что касается правых политических организаций националистического и полуфашистского типа, то их опорой стали конформистские тенденции среди широких слоев населения, подвергшегося в условиях экономического кризиса стремительной люмпенизации. Приученные десятилетиями прошлого полностью зависеть от "начальства" и передоверять ему все свои экономические и политические права, многие жители России в условиях глубочайшего кризиса, распада СССР и национального унижения россиян, потери каких-либо ценностных и идеологических ориентиров, оказались способны поддержать полуфашистские лозунги власти "сильной руки", которая за людей решит их проблемы. Сделка с властью - ты мне гарантируешь порядок и сносную жизнь, я отдаю тебе все свои права и обязуюсь дисциплинированно работать - многим россиянам, разочаровавшимся в политике "демократов", казалась выгодной в 1993 г.

Если говорить о конкретных политических структурах, то их положение на политической карте России зимой 1993/94 гг. было примерно следующим:

           Сторонники власти "сильной руки"
                            ¦
                            ¦    Либерально-демократич.
 ВКП (б)                    ¦     партия России
(Нина Андреева)             ¦     (Жириновский)
                 Фронт национального спасения
                            ¦   (Константинов)
Росс. Коммун. рабоч. партия ¦    Союз возрождения России
Трудовая Россия             ¦    Российский национ собор
        Коммун. партия РФ   ¦         (Стерлигов)
           (Зюганов)        ¦             
Союз коммунистов-КПСС  Российский       "Дем. Россия"
(Шенин, Пригарин)     общенародный    и другие проельцин.
                     союз (Бабурин)     организации
          Российская        ¦
Левые---партия коммунистов--+--------------------- Правые
              (Крючков)     ¦    Гражданский союз
                            ¦       (Вольский)
Троцкисты      Социалистич. ¦            Демократическая
           партия трудящихся¦            партия России
              (Вартазарова) ¦              (Травкин)
     Партия труда           ¦
 (Смолин, Кагарлицкий)    Социал-демократическая
                            ¦ партия России
Анархисты               Зеленые
                            ¦

                         Демократы

Для понимания сути современного Российского общества весьма важно выделить несколько принципиальных особенностей геополитического положения и статуса России в системе отношений мирового хозяйства. В данном случае уместнее всего сделать акцент на противоречии между статусом России как основного звена экс-СССР - исторически сложившейся сверхдержавы, обладающей огромным технологическим, ресурсным, гуманитарным и военным потенциалом, но при этом (а может быть и именно в силу этого) ориентированной на относительно автаркическое экономическое развитие - с одной стороны, и ее эволюцией к положению не просто отсталой, а все более отстающей, ускоренно отстающей экономической подсистемы мирового хозяйства, играющей в нем роль сырьевого придатка с крайне дешевым сырьем и рабочей силой - с другой.

На противоречие геополитического положения России наложился и еще один фактор: разрушение прежнего, крайне идеологизированного общества вызвало своеобразный "вакуум идей". Эта идеологическая "черная дыра" оказалась особенно значимой в России с ее традициями интенсивной духовной жизни и традиционным противоборством западнических и славянофильских идей. В условиях кризиса социалистической идеи и быстрого разочарования в идее либеральной, возникший идеологический вакуум легче всего оказалось заполнить национально-государственнической идеей.

Фактически народу России, традиционно ориентированному преимущественно на коллективный, а не индивидуалистический образ жизни, оказалась доступна лишь одна форма общности - национальная. Все прочие социальные, (не государственные) механизмы либо рухнули сами в силу своей гнилости (бюрократические структуры - КПСС, например) либо стали искусственно разрушаться формирующимся "номенклатурным капитализмом" (органы самоуправления, многие общественные организации и т.п.).

Наконец, необходимо принять во внимание и то, что национально-этнические образования на территории нашей страны (будь то русские, татарские, еврейские или др.) объективно оказались в условиях активного идейно-культурного разрушения извне, вследствие коммерциализации и "вестернизации" духовной жизни.

Наложившись на ностальгическую тягу угнетенного, но конформистского большинства трудящихся к сильному государству, обеспечивающему социальную защиту, а так же на усталость от растущей дезорганизации общества (прежде всего - криминализации всех областей жизни), национализм и государственничество ("порядок") стали своеобразным "надклассовым" фактором, во многом определяющим структуру и реальное влияние различных общественных сил в России летом-осенью 1993 г.

В результате накануне октября расстановка сил была примерно следующей.

Президент, поддерживающая его исполнительная власть, "новые русские" и рыночно-ориентированная часть населения составляла неустойчивую социальную и политическую комбинацию. Шаткость преимущества президентской команды продемонстрировал апрельский референдум 1993 года, когда, несмотря на проельцинскую ориентацию mass media, не слишком внушительное большинство (58%) явившихся поддержало лично Ельцина, а его политику лишь чуть-чуть больше половины (52%).

Оппозиция оказалась близка к победе, но при этом она была крайне раздроблена и опиралась не только на общедемократические и социалистические, но и на консервативные государственнические, националистические силы и настроения. В результате и народные депутаты России, и политические партии, составляющие оппозицию, и не поддерживающие Ельцина слои населения - все они фактически были расколоты и не организованы.

В то же время, за период с зимы 1992/93 г. (когда после VII съезда народных депутатов, сместившего Гайдара с поста премьера, началось "бодание" парламентского большинства с Ельциным) до лета 1993 г. (когда парламентский "центр" во главе с Хасбулатовым перешел от лавирования и компромиссов к атаке на президента) баланс сил постепенно изменялся в пользу оппозиции.

Одним из важнейших факторов такого изменения стала постепенная выработка скоординированной левоцентристской демократической оппозиционной программы. Ее экономической основой стал отказ от "шоковой терапии" и постепенный переход к регулируемому социальному рыночному хозяйству; политическим лозунгом - парламентская республика и "общественный договор" (своего рода российский вариант "пакта Монклоа" - соглашения общественно-политических сил в послефранкистской Испании, основанного на отказе от радикальных форм борьбы в обмен на гарантии проведения конкретной согласованной программы социальных реформ); социальной базой - часть директорского корпуса и отечественных предпринимателей, большинство трудящихся, жестоко страдающих от кризиса, углубляющегося вследствие политики "шока без терапии".

Консолидация оппозиции на этих принципах началась, но шла крайне медленно и противоречиво. В результате команда Ельцина поняла, что у нее остался последний шанс. Если удастся политически разгромить, дезорганизовать оппозиционные силы, то им понадобится (как свидетельствовал опыт) весьма длительный срок, чтобы снова "собраться с силами", восстановить свои организационные возможности, преодолеть взаимное недоверие, вызванное поражением, и вызванное этим же поражением разочарование масс. Оппозиция упустит возможность использовать нарастающую волну недовольства народа результатами реформ. А через год-другой, глядишь, наступит экономическая стабилизация и баланс сил изменится.

Опыт политических баталий в марте-апреле показал, что мирным путем ельцинистам еще раз выиграть уже не удастся. Оставался выбор - или отказ от разграбления страны, или военный переворот.

Впрочем, это обвинение требует доказательства.

1.3. Почему для продолжения политики "шока без терапии" был нужен авторитарный режим?

Начну с того, что идея авторитарного режима, как условия перехода России к рынку, появилась задолго до октября 1993 г. Эксперты демократических социалистических сил (в том числе и авторы этой книги) не только писали, но и кричали об этой угрозе за несколько лет до государственного переворота 1993 года, еще до августа 1991, ибо логика развития системы давно указывала на эту опасность. В Программном заявлении Партии труда, принятом в октябре 1992 года, уже прямо утверждалось, что президент в ближайшем будущем распустит парламент, ликвидирует систему Советов и пойдет на открытое нарушение законов.

На рубеже 1991/92 годов в стране началась идеологическая подготовка введения правого авторитарного режима: обелялся и рекламировался (при помощи прямой фальсификации статистики) опыт Пиночета, дискредитировались общедемократические ценности, внедрялась в сознание идея, что цель (рынок) оправдывает средства (репрессии, подавление прав человека, профсоюзов и т.п.). Идеи такого рода высказывали не только журналисты, считавшие себя "демократами", не только интеллигенты, считавшие себя либерально мыслящими, но и советники из аппарата Ельцина.

В течении 1992 года в окружении Ельцина неоднократно поднимался вопрос об ограничении прав профсоюзов, неоднократно с провокационными целями запрещались митинги и демонстрации оппозиции, что приводило 23 февраля и 22 июня 1992, 1 мая 1993 года к кровавым столкновениям милиции с демонстрантами и пикетчиками. В марте 1993 года Ельциным была предпринята первая попытка ограничить полномочия парламента и т.д.

В чем же причина? Где же тот "бифштекс", который заставил Ельцина - в недавнем прошлом высокопоставленного партийного чиновника - вспомнить о старых методах подавления демократии? Почему его сторонники из числа "новой номенклатуры", нуворишей ("новых русских") солидаризировались с вождем брежневской поры?

Причина - в парадоксальном соединении прежних традиций тоталитаризма и прежде всего - фантастической пассивности населения с задачами углубления "шоковых реформ", с новыми целями старых хозяев жизни и их новоявленных прихлебателей.

А эти цели на деле были весьма отличны от того, что провозглашали идеологи реформ и прежде всего крестный отец политики "шока без терапии" Егор Гайдар для широкой публики. У нас есть основания сомневаться, что все те, кто действовал в духе предложений Международного валютного фонда, добивались именно того, что обещали. Они заранее достаточно цинично заявляли в приватных беседах, что главная задача "реформ" - ввести общество в "точку невозврата" (есть такое понятие в авиации - точка, из которой самолет не может вернуться назад: горючего не хватит). Удастся ли посадить "самолет" рыночной экономики на новом аэродроме, да и есть ли он вообще; что будет с пассажирами в случае вынужденной посадки, да и собираются ли вообще сажать самолет пилоты - это неизвестно, да и не важно для тех, кто затеял полет и сидит за штурвалом, ведь у них есть парашюты.

Экономику вводили в точку невозврата, понимая, что будет обнищание большинства населения, экономический, социальный, культурный, межнациональный кризисы и т.п. Вводили цинично: писали для простачков программы (типа "500 дней" Явлинского, которого недавно вновь вынули из нафталина, хотя он не менее ответственен за пропаганду таких рыночных реформ, чем гротескно реализовывавший его рецепты Гайдар), обещали во время предвыборной борьбы то, что совершенно не собирались, да и не могли реализовать, подобно пресловутому обещанию "лечь на рельсы". Не отставали от Ельцина и его сподвижники в парламенте и в регионах, обещая во время предвыборной борьбы такие блага, которые требовали десятков триллионов тогдашних рублей. Неудачи сваливали на очередную пешку или даже слона, коих "сдавали" своим противникам в случае необходимости...

Почему было очевидно, что "реформы" лишь усилят кризис и зачем они в этом случае пропагандировались и осуществлялись явлинскими, ельциными, гайдарами и Ко ?

Постараемся коротко ответить на оба вопроса.

Очевидность провала шоковой терапии, неспособность такими методами лечить действительно больную экономику "реального социализма" была (и давно) показана многими отечественными и зарубежными экономистами. Аргументы были следующими.

Супермонополизированная экономика бывшего "социализма" на либерализацию цен ответит сокращением производства и гиперинфляцией, а превращение государственных монополий в частные лишь выведет последние из-под какого-либо контроля вообще.

Развертывание процесса первоначального накопления капитала в условиях гигантских диспропорций (в первую очередь в структуре цен на внутреннем и мировом рынках) неминуемо переориентирует подавляющее большинство капиталов в сферу посредничества (то есть спекуляции), особенно во внешней торговле, где норма прибыли в несколько раз выше, чем в производстве.

Разовое разрушение всех стереотипов жизни, складывавшихся на протяжении десятилетий, вкупе с резким падением уровня жизни не могло не вызвать роста социальной напряженности, политической борьбы и правового беспредела. Ожидать в этих условиях "рационального поведения" на рынке от продавцов и потребителей - наивность; достаточно понятно, что большинство населения на такие "реформы" отреагирует не ростом трудового и делового энтузиазма, а социальной пассивностью вместе с ростом иждивенческих тенденций.

Проведение экономических реформ в условиях сохранения политической власти номенклатуры (при смене поколения "брежневых" на "горбачевых", а затем "гайдаров"), затеявшей весь этот спектакль с переходом к рынку главным образом для того, чтобы сменить старую административную власть на собственность и капитал, не могло не вызвать дрейфа экономики по направлению к "номенклатурному капитализму". Должна была возникнуть и возникла крайне неэффективная смесь худших черт "реально не существовавшего социализма" (бюрократический произвол и привилегии, диспропорции, "глухота к социальным вопросам" и т.п.) с "реально не существующим капитализмом" (дикое социальное неравенство, вопиющее обнищание масс, коррупция в невиданных ранее масштабах, отсутствие действительно свободной конкуренции, широкое использование насилия для накопления капиталов и т.д.).

Наконец, опыт Восточной Европы однозначно свидетельствовал, что эксперименты с "шоковой терапией" несут в себе огромную опасность разрушительного кризиса...

Так почему же гайдары и ельцины пошли по этому пути и потащили по нему весь народ? Они были недостаточно компетентны? Наивны? Ошибались, идя по непроторенному пути?

Отнюдь. Они точно рассчитали, что именно хотят получить в результате и они эти результаты получили, хотя пока еще и не до конца. И именно потому, что новая номенклатура, коррупционеры и нувориши-мафиози еще не полностью реализовали свои цели, они решили в августе 1993 года реанимировать Гайдара как символ того, что они еще сильны, как залог того, что политика "шока без терапии" будет вновь проводится решительно и цинично, а не половинчато, как в том упрекали (безосновательно, впрочем) Черномырдина. Так какие же цели ставили перед собой поклонники "второй раз вице-премьера"?

Во-первых, им было необходимо вырвать власть из рук старой номенклатуры и, воспользовавшись энергией антибюрократической борьбы народа, сконцентрировать власть в своих руках - руках "новых бюрократов" и "новых богатых", не допустив ее перехода в руки народа, т.е. не допустив торжества демократии (демократия в переводе с древнегреческого, как известно, означает народовластие). Этой цели к середине 1993 года они еще до конца не достигли, а задача "углубления реформ" в условиях кризиса и падения уровня жизни поставила перед нынешними властями предержащими жесткий выбор: или диктатура для подавления справедливого недовольства народа или отказ от циничной политики "шока без терапии". Что предпочли те, кто стоит за Гайдаром, Ельциным и т.д., известно. Шанс отступления и сохранения в памяти поколений образа корыстолюбивых циников, но не преступников они уже потеряли.

Во-вторых, им было необходимо, как уже было замечено, не только отобрать у "предков" власть, но и обменять ее (частично или полностью) на собственность. Для этого надо было добиться обесценивания госсобственности и (или) возможности ее скупить по дешевке или заполучить бесплатно. И то, и другое легче всего было сделать в условиях гиперинфляции (сводящей стоимость госимущества, оцениваемого в заниженных ценах, к символическим величинам), кризиса (разоряющего вполне работоспособные предприятия) и правового беспредела, позволяющего осуществлять "приватизацию" часто не затрачивая даже символических сумм.

Итак, факты заключаются в том, что при всех внешних неудачах "гайдарономики", которую по политическим стандартам цивилизованного мира следовало бы расценить как катастрофический провал, "гайдарономика" имеет широкую поддержку. Ее поддерживает и стоящая у власти политическая элита, и, что гораздо более важно, довольно широкие социальные слои. Значит, для этих слоев продолжающееся сокращение производства, падение жизненного уровня населения, приобретающая заметные размеры безработица, инвестиционный коллапс, делающий невозможным переломить кризисные тенденции ранее 1996 года - все это не провал, не катастрофа, а успех.

Точнее было бы сказать, что все эти печальные для большинства населения явления безразличны тем, кто имел прямой интерес в гайдаровских реформах. Для них важны иные результаты реформ, которые не особенно афишировались. "Кому выгодно?" - это вопрос невозможно обойти в серьезном разговоре о реформах. Кому выгоден беспрецедентный рост финансового и торгового капитала при упадке капитала промышленного (относя сюда весь капитал, вовлеченный в производство товаров и услуг)? Да самому этому финансовому и торговому капиталу! Кому выгодны такие условия либерализации внешней торговли, которые сказочно обогащают экспортеров топлива и сырья и губят импортозависимые производства? Да самим этим экспортерам. При этом кое-что перепадает и производителям нефти, газа, цветных металлов и т.д. Кто заинтересован в бурном росте мелкого коммерческого посредничества и мелочной торговли ("челноки", палатки и т.п.)? Да те, кто делает на этом свой бизнес. Кому выгодно создание резервной армии труда? Да тем, кто уже сейчас делает страх перед безработицей главным регулятором трудовых отношений, ликвидируя на приватизированных предприятиях профсоюзы и нагло игнорируя трудовое законодательство...

Как видим, заинтересованных немало. Но ведь еще больше тех, кто ничего не выиграл и лишь цепляется за надежду, что вскоре будет лучше, до жути боясь признаться самому себе, что в который раз оказался обманутым. Однако с каждым месяцем недовольство росло и к сентябрю 1993 года сложилась ситуация, когда с одной стороны, ельцинисты столкнулись с угрозой консолидации (а вслед за этим и победы) оппозиции и потому с необходимостью "решительных" действий; с другой стороны, пассивность народа и сохраняющиеся противоречия и непоследовательность в лагере оппозиции давали президенту и его команде хорошие шансы на победу.

Решительный момент наступил.