Анатолий БЕЛОЗЕРЦЕВ. Расстрелянная осень

 

РОССИЯ - В КАЖДОМ ИЗ НАС! Беседа с В.В. Сорокиным

     АВТОР: Валентин Васильевич! 3-4 октября исполняется десять лет со дня расстрела Верховного Совета. Я знаю, ты много писал об этом, создал драматическую поэму об этом расстреле. А какова твоя сегодняшняя позиция, уже через десять лет? Забылась ли боль, пригасилась ли она, или по-прежнему все так же болит и сердце, как прежде, плачет?

     СОРОКИН: Я сначала скажу, что я вижу в людях. Пусть не радуются расстрельщики и казнители Дома Советов. Я называю Дом Советов - мой белый лебедь, на моих глазах расстрелянный. Ничего народ не забыл. Наоборот, прошло десять лет, а в народе все больше, все шире укореняется правда о тех событиях, и возмездие будет за это. Где они, расстрельщики? Кто сейчас Ельцин? "Обжора, ворюга, предатель", - это говорят сейчас на каждом перекрестке. Кто сейчас Горбачев? Иуда Меченный - так говорят о нем в народе. Разве бы я согласился жить под этими кличками и под этой ненавистью народной? А где эти Бурбулисы, где эти Гайдары, где эти Черномырдины? Последний превратился в клоуна. Он ведь может питаться икрой или кашей, а может просто золото жрать каждое утро, но желудок у него не перерабатывает металл. А так, если бы он мог жрать, он каждый день ел бы его.

     Или что такое олигархи? Этот Потанин, этот Абрамович, этот Березовский, этот Мамут? Посмотри, какое отношение к ним в народе! Ты согласился бы так жить!

     АВТОР: Нет, мне такая жизнь не нужна.

     СОРОКИН: Ни один нищий не согласится быть олигархом с таким авторитетом за спиной, чтобы эти клички висели и афиши.

     А теперь об осени девяносто третьего. Беда наша была такая. Я слушал Светлану Горячеву, выступавшую на Съезде народных депутатов, она зачитывала телеграммы: "Нас поддерживает черноморский крейсер такой-то, нас поддерживает подмосковная дивизия такая-то, нас поддерживает дальневосточная эскадра такая-то". Я стою с Володей Фомичевым и Иваном Савельевым (в ночь, когда расстреливали Верховный Совет, он был там). Я говорю: "Господи, что же ты творишь? Ты называешь, а Дом Советов окружен. Этих людей просто арестуют". Потом ко мне подходит Сергей Бабурин и спрашивает: "У вас нет радиопередатчика?" Я удивился: "Как радиопередатчика? Я пришел защищать, а у вас даже нет радиопередатчика? С чем же вы собрались воевать, если у вас даже этого нет?" Конечно, наверное, люди надеялись, что расстреливать их не будут. Ну, как расстреливать брат брата, своих?

     И вот у меня обида на госбезопасность, обида на Генштаб Российской армии, на МВД. Как так, не могли Родину уберечь?! Все защитники были в основном безоружные. Сколько там было ребят? И бросить такую силу против них!

     Вот я помню, мы с Володей Фомичевым выходим на площадь Восстания. Идет матрос, идет, шатается. Я сначала осудил его: неужели в этот день расстрела (это было четвертого) ты позволил себе выпить? А он шел, шел и вот так раз и на грудь упал. Я смотрю, а у него такая полоса крови. Его подняли, унесли. Он был весь израненный. Потом бежит мальчик лет двенадцати. "Я к папке! Я к папке! Я к папке!" Добегает до середины площади. И кто его ударил дубиной? Полковник! Он его ударил - и мальчик упал. А потом смотрим: женщина развернулась на тротуаре и упала навзничь. Это с крыши радиостанции, что на улице Качалова, начали расстреливать снайперы. Я же не военный человек, спрашиваю: "Володя, стреляют?" - "Да, стреляют!" Мы нырнули во двор и укрылись.

     АВТОР: А что ты знаешь о гибели священника, который вышел из Дома Советов с иконой в руках? Ведь он хотел пойти на переговоры?

     СОРОКИН: Я имени его тебе не назову. Там было несколько таких священников. А его расстреляли прямо на глазах у всех.

     А вот теперь я расскажу такую вещь. Бывший главный следователь Москвы, знаменитый следователь Эдуард Хлысталов помог нам 4 октября побывать возле Дома Советов. Но обо всем по порядку. Накануне, третьего, я пытался пробиться в Дом Советов, четыре пункта прошел, а на пятом задержали. Я бы остался там и ночью. Я прошел через несколько пунктов. У меня удостоверение Главного Управления МВД как консультанта общественного совета - был такой в свое время. Я увидел там огромное количество лошадей, техники. И вдруг полковник меня спрашивает: "А почему вы проходите?" И не пропустил.

     Я слышал голос Умалатовой. А потом голоса стали уплывать, уплывать. Меня стали выпихивать. И все дальше, дальше эти голоса. Я думаю: никто из них уже не выживет.

     А четвертого Эдуард Хлысталов под каким-то предлогом провел меня с Володей Фомичевым к Дому Советов. Он уже был расстрелянный, дымящийся. Под мост заходим - лежит мужчина молодой, у него на одной ноге спортивный тапок, а на другой - ботинок почему-то. То ли бежал, то ли его потом нашли и решили во что-то обуть.

     Я стал считать бэтээры. 128 штук насчитал бэтээров. Я - русский поэт, гражданин России, лично насчитал. Дальше. Я насчитал до 50 машин скорой помощи. Эти машины въезжали во двор здания и выходили. Как пчела на пчелу летит. Они вывозили мертвых.

     Дальше. Мы же видели четвертого: мальчик бежал. Подходим к Кутузовскому мосту - лежит мальчик. Этот, не этот - не знаю. Но для меня он тот самый мальчик, которого ударил полковник. Женщина лежит убитая. Они еще не успели подобрать их.

     Народу в это время было очень немного. Потом нас грубо вытолкали. Владимир Гусев, председатель правления Московской писательской организации, рассказал в печати о том, что меня ударила милиция. Это произошло, когда я прорывался к Дому Советов. Гусев пишет: "На моих глазах его ударили сапогом в спину очень жестоко".

     А я видел, как избивали Виктора Алксниса, депутата Верховного Совета. Он вскарабкался на троллейбус, хотел перелезть через него. Они его стащили, стали топтать. Мы с Володей Фомичевым кинулись помочь ему, а нас выпихали, вытолкнули.

     Туда пытался прорваться и Юрий Васильевич Бондарев, но и у него ничего не вышло. Он вообще вел себя отважно. Когда проходила демонстрация на ВДНХ против Ельцина, там 11 тысяч было народу, текла река людская. Мы прошли. Виктор Анпилов выступал, я выступил. Кстати, тогда Владимир Жириновский тоже хорошо говорил, это потом он начал лгать: то ли напугался, то ли его милиционер палкой ударил по месту, которое повлияло на его политические убеждения, то ли он замуж хочет выйти (Сорокин смеется - автор) за какого-то большого политика - я не знаю. Там были лозунги такие: "Да здравствует власть Советов!", "Да здравствует Родина!", "Смерть предателям!", "Смерть врагам Советского Союза!", "Да здравствует великий Советский Союз!", "Ельцин - подлец, зверь, негодяй!" Знаешь, от чего все это шло? Люди отчаялись, гибли люди.

     И вот нашей колонне преградила путь милиция. Я шел следом за Юрием Бондаревым. А Бондарев бывает яростным таким, как будто ему 20 лет. И вот его толкнула милиция. Он размахнулся и хотел ударить своего обидчика. Мы стали прикрывать его. Завязалась потасовка. И Беляев Михаил (однофамилец того антисоветчика Беляева, который не давал печатать честные вещи, а потом стал перестройщиком, вождей перестроечных стал воспевать - он бывший работник аппарата ЦК), так вот Михаил Беляев, смотрю, падает. Падает и обливается кровью. Они как ударили его прикладом, разбили все лицо. Юрий Бондарев как увидел кровь (он - фронтовик): "Ах, су-ки, продажные твари! Вы будете избивать нас, защищающих Родину!" И - туда, в толпу. Я вцепился в него, хотел заломить ему руки. Он как огрызнулся на меня: "Предатель! Ты будешь меня держать! Я сейчас вырву автомат и перекошу их!" Я говорю ему: "Куда вы лезете? Вы же старый человек". - "Это ты старый негодяй!" Я не обижаюсь на него. Выволок из толпы и затащил на Рижский вокзал. Так он еще там продолжал со мной "драться", оказывать сопротивление.

     АВТОР: Какого числа это было?

     СОРОКИН: 22 июня 1993 года, в день памяти павших защитников нашего Отечества. Последняя демонстрация, тоже расстрелянная, после которой уже расстреляли народ.

     Я затащил Бондарева в метро. Он на меня шипит, как рассерженный зверь. Потом я его успокоил. Он понял, что я совсем не негодяй, все нормально между нами. Я говорю: "Пошли!" Он - мне: "Валя! Я встать не могу". - "Почему?" - "У меня ноги отнялись". - "Почему отнялись?" - "Они же у меня изранены еще на войне". Я его на себе тащил, но все равно изредка он материл меня за то, что я уволок его от драки.

     АВТОР: А потом Бондарев отомстил ельцинистам своим романом "Бермудский треугольник", пригвоздил их к позорному столбу.

     СОРОКИН: Да, как же ими не гордиться? Проскуриным Петром. Он тоже был там. Это великие люди. Юрий Бондарев - великий человек. Как нам не любить их? Они нигде даже не колебнулись. Вот ушел Проскурин. Смотри, какой свет за ним! Он как великан стоит. Я помню, когда летом 2000 года мы приехали с ним на мою родину, Южный Урал, некоторые местные начальники даже исчезли, как бобры после свиста. А вы нас встречали! А что они, эти начальники, значат перед Проскуриным, например? И что они значат перед Бондаревым?

     И, завершая нашу беседу, задаю себе вопрос: в чем я должен считать себя виноватым? Я - автор поэмы о Курчатове, автор поэмы о Стеньке Разине, автор поэмы о маршале Жукове, автор поэмы об Емельяне Пугачеве, автор поэмы "Евпатий Коловрат", автор поэмы "Огонь" - о мартеновцах моих, автор поэмы "Оранжевый журавленок" - о матерях наших, обелисках, над которыми летят журавли и каждую весну оплакивают их, чтобы они, которые лежат там, наши с тобой отцы, деды, матери наши, в земле святой, верной, чтобы они слышали этот голос, плачущий вечный голос журавлиный, летящий над их обелисками и могилами их.

     Перед кем я должен унижаться? Это было, когда я приехал в Москву на Высшие литературные курсы. Лежу ночью, спать не могу. А приехал я из Бородино, объездил всю Москву, посмотрел все обелиски наших с тобой защитников, о которых я говорю. В эту ночь увидел сон, что я - ветер. Вот я лечу, лечу, лечу и кругом - обелиски, обелиски, обелиски. Я думаю: когда же они закончатся? И сколько людей под ними лежит! Вот я - ветер и вроде бы обязан над каждым обелиском склониться, пролететь над каждым, над каждым! Оплакать и сказать им: вы лежите, а мы стоим на ногах, мы помним вас. Ваша воля - в нас. Россия - в каждом из нас лично и в каждом из нас вместе! И она вечна, непобедима! И пусть знает об этом каждый негодяй и все негодяи вместе!

 

---